Осознав, что тут происходит, я отошёл подальше.

Перехватил меч. Одно из его свойств, которое открыл, чем сложнее цель — тем он тяжелее. Легко срубить ветку. Чуть тяжелее разрубить скалу. Убить человека — тяжелее втройне. Сейчас же я ощутил, будто самую настоящую гору поднимаю. Не обращая внимания, как стонут мышцы, как рвёт мою собственную душу, как меч норовит выскочить, я вложил всё своё мастерство, всю свою ярость, весь свой гнев.

Меч опустился, и столица Адама оказалась разрублена на две части, вместе с ним, вместе с деревом и корневой системой, что пряталась глубоко под землёй.

«Он и сейчас не умер», — как-то обречённо сказал Гэцу.

Я и сам видел, что Адам успел перейти в мир духов.

Мы проследовали за ним и увидели, как золотое дерево, окрасившись алым, проявилось и здесь, принявшись изничтожать духов.

— Что ты теперь сделаешь, когда я стал богом? — Его голос разнёсся по округе подобно грому.

— То же, что и во все прошлые разы, — занёс я меч. — Буду убивать, пока не сдохнешь.

Новорождённый бог засмеялся, но захлебнулся кровью.

Кто бы знал, кто бы знал. Именно смерть Калии дала мне понимание, что можно уничтожить душу. И меч души способен на это.

Мне и нужно-то прикончить всего одну. Мерзкую, гнилую, пропитанную кровью душу.

Да будет так.

Адам победил.

Ценой своей жизни, своего королевства и всего своего выводка, он победил. Уничтожил меня и мою семью.

Наша битва продолжалась три дня. Или не битва, а, скорее, зачистка. Потому что я оказался прав и смог первым же ударом уничтожить не Адама, а его душу. Осталась пустая, пусть и злобная оболочка, которая пошла в разнос. И вот с ней пришлось повозиться. Тупая, без осмысленных действий, она продолжала стягивать потоки силы, а я, после неоднократного использования меча и всего пережитого, находился на грани.

Но за слова надо было отвечать. Я бил столько раз, сколько потребовалось для его полного уничтожения. Сначала уничтожил тело и основной ствол дерева в мире духов, из-за чего грань между мирами раскололась. После чего призвал бурю и методично выжигал все деревья, всю эту гадость, что собрала жатву с целого королевства. Что странно, дерево сопротивлялось. Поэтому я теперь могу сказать, что уничтожил живой и крайне кровожадный лес. Уничтожал я его не просто так. Припомнив то, как гибли некоторые цивилизации, и то, что это было связано с особыми способностями, наблюдая за тем, как ведёт себя лес, — пришёл к выводу, что, возможно, это вид погибели, уготованный для нас.

Было бы наглым враньём сказать, что в тот момент меня волновало спасение мира. Скорее, я пытался справиться с горем, которое обрушилось на меня. Лес — удобный способ выплеснуть боль и гнев.

В конечном счёте дело было сделано, и я вернулся домой, настолько измождённый, что стоило увидеть своих, как по-простому отключился и провалялся в отключке двое суток. За которые вокруг успели навести порядок.

А очнувшись, я убедился, что да, Адам уничтожил и меня, и мою семью.

Как это вышло, станет понятнее, если представить себе того, который пытается обнять одного любимого человека, при этом видя своим проклятым глазом во всех деталях смерть другого.

Объятия не получатся. Как и поцелуи. Как и занятие любовью.

Когда я подошёл к Лилии, нашей с Калией дочери, мой и без того кровоточащий глаз залил меня кровью. Я знал, что теперь нужен дочери, как никогда, но…

Я обычный человек. У всего есть пределы, и меня сломало, разбило на осколки. Не выдержав, я ушёл из дома, нашёл место, которое никак не было связано с семьёй и уселся на краю обрыва, на котором сидел по сей день.

Гэцу попытался что-то сказать, наставить, но был выдернут, послан и обруган. Я этим не горжусь, но часть вины на него возложил. Ведь именно Гэцу мне десятки раз говорил, насколько Адам силён, насколько его надо опасаться. И что? Да, силён, но совсем не так, как я себе представлял. Надо было идти убивать его раньше. Да чего уж. Надо было идти убивать его в одиночку, а не готовить команду. Но что уж теперь.

Я понимал, что ничего, но в эти дни знатно прошёлся и по Гэцу, и по себе. Виня себя куда сильнее, чем всех Гэцу, вместе взятых.

Смерть Калии так и стояла у меня перед глазами.

Так не могло продолжать бесконечно. Жизнь продолжалась. Рано или поздно меня бы нашли, постарались бы втянуть обратно во все дела. Но я не ожидал, что ко мне первым заявится Гатс.

Он подошёл тихо, остановился у меня за спиной. Помолчал. Я не оборачивался и продолжал пялиться куда-то вдаль. Один глаз смотрел на горы, второй — на Калию.

Гатс подошёл порывисто, поднял меня рывком, развернул и ударил. Я упал, он навалился сверху и принялся бить, яростно, выплёскивая свой гнев.

Его кулаки не смогли сделать мне больнее, чем было.

— Ты не защитил её… — выдохнул он с затаённой болью.

Я ничего не сказал. Он был прав. Я не защитил её.

Гатс слез с меня, сел рядом.

— Если бы я не был таким идиотом… — сказал он тихо. — Она бы жила в моём доме, а не в твоём… И тогда бы осталась жить. Так я подумал, когда прошёл мой гнев. Но Адам напал на всех нас. Напал бы и на мой дом. И если бы Калии не было у тебя, кто знает, сколько бы членов твоей семьи погибло. Ты ведь понимаешь, что это значит? Она отдала свою жизнь, чтобы жили другие. Ты теперь должен позаботиться о них, а не предаваться горю.

— Я вижу её. Каждую секунду, — ответил я.

— А мне плевать. Терпи, — ответил он резко. — Такен сказал перед смертью, что возлагает на тебя ответственность за дальнейшую судьбу королевства. Его похороны будут через неделю. Калию будут хоронить завтра. Уже всё готово. Приходи в себя и возвращайся.

«Похороны…» — эхом, с болью отдалось в моей голове.

Поднявшись, я не удержал контроль. Гнев выплеснулся из меня, обрушился на скалы вокруг. Те не выдержали, затрещали, осели и осыпались вниз. По случайности остался небольшой кусок, на котором мы и стояли.

— Королевство, значит, — прошипел я невольно. — Ответственность… Да будет так, — выпрямился я, чувствуя, как внутри ворочаются эмоции. — Слушай мою волю, Гатс. Сообщи всем герцогам, всем баронам и всем причастным, что я объявляю общее собрание на следующий день после похорон Такена. Соберёмся мы там же, где и раньше. То место разрушено, но я запрещаю его трогать, говорить будем на руинах. Всех, кто не явится, я истреблю лично. Сожгу их дома и города, явлю свой гнев во всей его мощи. Вот моя воля, Гатс. А теперь иди и передай её.

Гатс дёрнулся, посмотрел на меня какое-то время и ушёл.

Для похорон Калии, пока меня не было, выбрали долину. Живописное место, которое и правда подходило под то, чтобы обрести вечный покой.

Калия выглядела неземной. Её переодели в платье, кусок моего плаща продолжал её окутывать.

Фая каким-то образом смогла выжить. Я видел, что она тяжело ранена и не полностью восстановилась, но именно она провела последний обряд сожжения. Прах был собран и помещён в камень, на котором Тим создал статую.

Калия выглядела как живая. Будто вот-вот сойдёт с постамента, бросит на меня взгляд, быть может, посмотрит строго или пошутит, пойдёт к нашей дочери.

Я дождался, когда всё закончится, и, не смотря ни на кого, стараясь не слушать плач, молча ушёл.

Фаю я перехватил чуть позже.

— Что ты теперь собираешься делать? — спросил я.

— Ты ведь хочешь сказать вовсе не это, — встретила она меня прямым взглядом.

— Я спросил ровно то, что и хочу спросить. Не надо этих игр.

— У меня нет никаких планов.

— Тогда ты готова услышать волю своего короля?

Фая уставилась на меня немигающем взглядом, не выдержала, опустила голову, кивнула.

Сердце их короля я вырвал из Адама и забрал себе. Не специально, оно само так вышло, но и неважно.