А вот такой смерти, какую приняли две совершенно разных женщины в последние несколько дней, Натан не принимал. Неправильно это было, гадко, и, наверное, именно подобные чувства позволили молодому корнету, не мыслившему себя вне армии, после тяжёлого ранения смириться с тем, что офицерской карьеры ему не видать, и прижиться на полицейской службе.

— …Любезный Натан Ильич, я надеюсь, мы с вами друг друга вполне поняли, да? — подытожил свою ворчливую речь Чирков.

— Разумеется, Пётр Антонович. Будет исполнено в кратчайшие сроки, — своевременно очнулся от созерцания Титов.

— Ну и хорошо. Я на вас рассчитываю! — кивнул полицмейстер, задумчиво пожевал губами, побарабанил пальцами по столу, а потом осведомился совсем другим тоном, уже гораздо теплее: — Как там Алечка?

— Простите, не понял вопроса, — растерялся поручик. — Что значит — «как»?

— Как показывает себя в работе, не тяжело ли ей?

— Как следователь она, конечно, не очень, — осторожно подбирая слова, ответил Натан. — Но ей явно очень интересно, и как вещевичка она показывает себя безукоризненно, никогда прежде мне не доводилось работать с такими специалистами. Да и в остальном, не считая её… особенностей, Аэлита Львовна — весьма серьёзная, умная и достаточно бесстрашная девушка. К знаниям тянется, трупов опять же не боится.

— Трупов?! — охнул Чирков, даже приподнялся на месте. — Каких трупов?!

— Тех самых, — совершенно обескураженный реакцией полицмейстера, ответил Натан. — Утопленниц, o которых мы только что разговаривали.

— Вы её что — к трупам потащили?! — возмутился хозяин кабинета, а у Титова вновь возникло то странное чувство, словно окружающий мир располагается где-то в стороне, поодаль, и с ним происходят странные, непонятные и незнакомые поручику метаморфозы. В прошлый раз ощущения эти были связаны с некими мистическими проявлениями и странными снами, а сегодня вот Натану было дико и странно смотреть на вроде бы обыкновенного, знакомого человека.

— А что я, простите, должен был делать с полицейским экспертом-вещевиком?! — нахмурился Титов.

— Но она же девушка! А вы — к трупам! — продолжил негодовать Чирков, но как-то неуверенно и неубедительно.

— Я вас положительно не понимаю, Пётр Антонович, — напряжённо проговорил поручик. — Третьего дня лично вы в этом самом кабинете рекомендовали мне её как прекрасного специалиста и уверяли, будто её женский пол не играет тут никакой роли. Что ж, я сейчас полностью согласен с этим утверждением, вещевик Брамс отменный, и голова у неё работает как надо. Может быть, полноценного следователя из неё не получится ввиду трудностей с общением, но я совершенно уверен, что, если ей поднабраться опыта и понимания, как вообще происходит расследование, из неё получится исключительно полезный в сыскном деле специалист. И что теперь не так? К слову, а почему Брамс до сих пор не привлекали к расследованиям, а нынче вдруг передумали?

Слушая поручика, полицмейстер недовольно кривился, но не перебивал. Он, конечно, мог бы просто отмахнуться от подчинённого, еще и выговором пригрозить, и наверняка бы в других обстоятельствах поступил бы именно так. Однако Чирков молчал и столь откровенно демонстрировал раскаяние и чувство вины, что Натан не удержался, решил проявить наглость и воспользоваться моментом: вдруг да и получится выяснить, что здесь за загадка?

Когда Титов договорил, хозяин кабинета тяжело поднялся с места, подошёл к окну, на котором стоял графин. Шумно, отдуваясь, выпил стакан воды, еще раз тяжело вздохнул и, пробормотав что-то вроде «ох уж мне эти бабы!», вернулся на своё место. Поручик за действиями начальства наблюдал со всё возрастающей озабоченностью и раздражением.

— Да Людмила это всё, — вздохнул наконец Чирков. — Кузина моя, матушка Аэлиты.

— Что — всё?

— Поймите меня правильно, Натан Ильич, она женщина серьёзная и ответственная, родственница опять же. Ну да вы видели Алечку, и батюшка у неё, Лев Селиванович, тоже не от мира сего, а живём-то мы тут, на этой самой земле, вот Людушка и пытается, по своему разумению, так сказать…

— Пытается что?

— О семье заботиться, — пояснил он. — Повода отказать Аэлите в месте у меня не было, да и пошла бы она назло в Охранное отделение, там бы не миндальничали. Вот и взял. Но Людмила просила девочку беречь, мол, перебесится и плюнет на это всё, заскучает — обратно в науку свою нырнёт.

— И что переменилось теперь?

— Так вы вот приехали, — развёл руками Чирков с написанным на лице смущением.

— И? — вновь уточнил Натан, у которого никак не получалось ухватить суть.

— Ну вот Людмила и решила — вдруг у вас с Алечкой что и сладится. Совместная работа, она, знаете ли… Поймите меня правильно, я был против, но что с ними, бабами, сделаешь?! И Татьяна Павловна моя тоже вот её поддержала. Что теперь, домой не возвращаться, что ли? Поймите меня правильно, любезный Натан Ильич, и не серчайте, — виновато развёл руками полицмейстер. — И будьте всё же как-то… помягче с Алечкой, берегите её всё-таки вот от такого.

— Благодарю за пояснения, — ровно проговорил Натан, поднимаясь с места. — Разрешите идти?

— Идите, поручик, — вздохнул Чирков, махнув ладонью.

Понять у Титова получилось, а вот «не серчать» — не очень. Он покинул кабинет, аккуратно прикрыл за собой дверь, миновал приёмную, вышел в коридор. Сделал несколько шагов в нужном направлении и замер на месте, заложив большие пальцы за ремень.

С полицмейстером всё было ясно и даже не особенно удивительно: вся его наружность как бы говорила о мягкости и покладистости, и если ожидать подобного от полицмейстера на службе было бы странно, то вот это потакание ближайшим родственницами прекрасно укладывалось в картину. Домашние в полном смысле слова сидели на его крепкой шее, жена и дочери — если таковые имелись — вили верёвки и были балованны сверх всякой меры. Собственно, Титов и не на него злился: с чего бы тому идти на какой-то конфликт с родными людьми из-за подобной мелочи? Действительно, все довольны и спокойны, а афера могла бы и не вскрыться.

Сердился поручик на незнакомых ему женщин, то есть заведомо бессмысленно и бестолково, поскольку поделать с ними ничего не мог, и от этого злился ещё больше. Он на дух не выносил бабских интриг, подобной лицемерной изворотливости и настырных попыток лезть в жизнь взрослых уже и вполне разумных людей. Его собственный отец был человеком твёрдым, с характером, супругу свою любил и берёг, но никогда не позволял излишне опекать ни дочерей, ни тем более сына, и Натан был ему за это весьма благодарен.

Причём бог с ним самим, ему все эти интриганки — чужие люди, а вот Аэлиту было по-человечески очень жалко. Титов не сомневался, что девушка понятия не имеет о том, кто и как пытается устроить её жизнь, и наверняка очень огорчится, если узнает, что два года её таким вот подлым образом исподволь контролировали.

А еще было совершенно неясно, за что он удостоился подобной чести и доверия. Мать, конечно, повела себя далеко не лучшим образом, но вряд ли она попыталась бы свести дочь с человеком, о котором совершенно ничего не знала. Брамс не настолько уж обременительная особа, чтобы пытаться сплавить её замуж за первого встречного и любой ценой. Выходило, заочно она с Титовым знакома. Откуда? Да к гадалке не ходи, это Чирков разболтал. Может, и личное дело тоже показывал, с него сталось бы…

Натан бросил взгляд на дверь в кабинет полицмейстера и, поморщившись, отказался от идеи вернуться и задать ещё несколько вопросов. Довольно уже поговорили, а на новые неприятности нарываться не стоит. Почти наверняка Чирков уже взял себя в руки и в лучшем случае просто откажется отвечать на вопросы поручика.

Подмывало так же прямо сейчас рассказать всё Аэлите, но Натан сдержался и в этом. Мать её, конечно, дура, и «благими намерениями выложена дорога в Ад» сказано в изрядной степени про неё, но это не повод намеренно вносить разлад в чужую семью.

Ещё некоторое время постояв на месте, Титов стряхнул оцепенение и направился в двадцать третью комнату, чтобы отдать портреты и некоторые распоряжения, на которые, между ворчливыми монологами, было получено разрешение Чиркова. Например, стоило предупредить городовых, чтобы обращали внимание на старьёвщиков, ломбарды и просто людей на улицах. Если одежда обеих убитых ничем особенно не отличалась от вещей прочих горожанок, то саквояж швеи был вещью приметной — сделан на заказ, имел необычный цвет и размер.