Картина маньяка вырисовывалась еще чётче. Первое убийство, может быть, совершённое в аффекте или с другим, вполне весомым мотивом, стронуло что-то в шаткой психике вещевика, и он принялся избавляться от женщин, похожих на первую жертву, прихватив у неё на память некую вещь. Может быть, даже не задумавшись, что это не просто украшение.

С другой стороны, оберег этот мог и не принадлежать Наваловой, а появиться у убийцы иным путём.

Увы, поиски с собаками на этот раз тоже не принесли никакого результата: не то добирался убийца не по берегу, а по воде, не то еще что, однако след не взял ни один из трёх охотников, хотя скрупулёзно обошли весь берег до самого моста.

Титов бегать за собаками и их хозяевами не мог, но всё равно доходился до того, что к моменту свёртывания поисков был, кажется, способен лишь лечь и помереть. Ну или утопиться в такой заманчиво-близкой тёмной речной воде, и зарядивший дождь лишь подстёгивал угрюмые мысли. Благо еще поручик перед поездкой прихватил из дома форменную плащ-накидку, неплохо спасавшую от сырости. Брамс же категорически отказалась от любой другой верхней одежды, кроме своего анорака, и настаивать мужчина не стал: роба была длинная, до середины бедра, и действительно защищала от непогоды, так что за здоровье подопечной можно было не волноваться.

— Натан Ильич, у меня из головы не идёт та таблица, которую нам в Охранке показали, — негромко поделилась Аэлита, когда сыскари медленно шли в гору к дороге. Титов бы и ещё медленнее ковылял, однако упрямство не позволяло.

— И как? — уточнил мужчина, радуясь возможности отвлечься на разговор.

— Не знаю, как объяснить… — она замялась. — Мне очень странно говорить такие слова, но та умбра принадлежала чему-то живому.

— Вы меня окончательно запутали. Как это — «чему-то живому»?

— Я и сама запуталась, — тяжело вздохнула Брамс. — И сама не понимаю, как подобное вообще может быть. Видите ли, стереть умбру с живого человека до конца нельзя, некоторое её количество — или, точнее, некоторое количество вещевой силы, — постоянно вырабатывается нашими телами. У вещевиков и живников — больше, у прочих — меньше. После смерти эта собственная умбра очень быстро истаивает, буквально за считаные минуты. То есть, сняв умброметром показания с живого человека, мы получим определённую картину, по которой, говорят, живники даже могут какие-то болезни обнаруживать. Животные и растения тоже при жизни вещевую силу вырабатывают, но меньше. Самое главное, умбру человека, животного и вещи невозможно перепутать, они очень сильно отличаются. А вот в той таблице было что-то среднее между умброй человека, причём вещевика, животного и вещи. Я с первого взгляда даже внимания не обратила, а ведь там же был явственно завышен уровень… — проговорила она, но, бросив взгляд на поручика, осеклась и заметила нейтральней: — В общем, очень странная картина.

— А не мог это быть, скажем, человек, на котором надета какая-то хитрая и сложная вещь? Или человек со зверем на плече?

— Определённо, нет. Помимо прочего, там еще недоставало некоторых важных показателей. И замаскировать их вот так, в отдельности, совершенно невозможно. Как думаете, нужно об этом тому дяденьке сказать? Или они без нас разберутся?

— Да Бог их знает, — вздохнул Титов. — С одной стороны, не хочется лишний раз привлекать внимание Охранки, без него здоровее будешь. А с другой, вдруг это действительно важно? Если бы это говорили не вы, кто-нибудь иной, я бы, может, и отмахнулся. В конце концов, в Охранке своих спецов хватает. Но… — он пожал плечами и качнул головой, а после решительно махнул рукой: — Думаю, уточнить стоит, только рваться ради этого на приём не будем. Раз уж нам велено держать Охранку в курсе, вот как дойдёт дело до следующей встречи — так и сообщим заодно. Ну что, поедемте на «Взлёт»? — предложил поручик: они как раз добрались до дороги и оставленного там верного «Буцефала».

Брамс рассеянно кивнула, укладывая чемоданчик в багажную сетку. Натягивая краги, искоса поглядывала на мужчину, а потом вдруг резко обернулась к нему и неожиданно твёрдо проговорила:

— Нет, для начала мы поедем в Департамент.

— Зачем? — растерялся Титов.

— Пообедаем, а главное, вы отдохнёте! — непримиримым тоном заявила вещевичка, даже грозно упёрла руки в бока. Выглядело это, правда, довольно потешно.

— Отдохну от чего? — не удержался от улыбки поручик.

— От прогулок! И совсем не смешно, — чуть сбавила тон девушка, но упрямо нахмурилась и продолжила: — Я же вижу, как вам тяжело! Вы утром хромали не так сильно, а теперь вообще почти на ногу не опираетесь, и ещё кривитесь на каждом шаге… Натан Ильич, ну нельзя же так, взрослый же человек! Что вы себя совсем не бережёте?!

Отповедь вещевички Титов слушал с улыбкой. И смешно было, что эта рассеянная девица ему выговаривает за упрямство, и неловко, потому что говорила Брамс дело, и как бы ни хотелось поручику обратного, а поберечься и впрямь следовало, ведь не просто так его из кавалерии турнули. А еще от искреннего негодования и волнения Аэлиты, оттого, что вообще обратила внимание при всей её рассеянности и ненаблюдательности, делалось очень тепло и сладко на сердце.

— Дурак, наверное, — легко согласился Натан, пожав плечами. — Значит, едемте в Департамент, всё одно вы за рулём. Не пойду же я до завода пешком.

От такого ответа Брамс совершенно опешила и на мгновение обмерла — она-то всю дорогу подбирала слова, настраивалась на долгий спор, а поручик взял и послушался! Пару мгновений Аэлита ещё растерянно хлопала глазами, ожидая, что мужчина передумает, но тот продолжал разглядывать её с тёплой, ласковой улыбкой и не спешил заявлять, что пошутил. Несколько смутившись под таким взглядом, вещевичка молча кивнула и принялась заводить «Буцефала».

Титов же, уже привычно устраиваясь позади девушки на жёстком сидении, вынужден был признать одно несомненное достоинство железного коня перед живым: в седле бы поручик сейчас точно не удержался, а тут вроде и ничего…

— Случилось что-то ещё? — растерянно спросил у Элеоноры Титов, когда они с вещевичкой после обеда заглянули в двадцать третью комнату. Кроме делопроизводительницы, присутствовал один только Бабушкин, раскладывающий за столом большой пасьянс.

— Разное, — лениво отозвалась женщина, глянув на поручика поверх газеты, которую со скучающим видом изучала. — На Соловьиной поножовщина, по всему видать, на бытовой почве, туда Валентинов поехал, он такое любит…

— Такое — это поножовщину? — озадачился поручик.

— Такое — это когда дело большое, шумное и делать ничего не надо, — снисходительно пояснила Михельсон. — Федорин с Никитиным карманника ловят. По всему видать, щипач залётный — за два дня восемнадцать случаев, здешние так не наглеют. И я так думаю, поймают, у Васьки на них нюх, — веско проговорила Элеонора. — Адам с ними, опыт перенимает. Ну а у Шерочки с Машерочкой разбой у порта, им нынче очень на беготню везёт. Что там на Русалочьем? Третья?

— Третья, — тяжело кивнул Титов, опускаясь в кресло. — Опять та же картина — и венок еловый, и свечка, и плотик, и даже верёвка тем же узлом на запястьях завязана. По всему выходит, маньяк у нас завёлся. И больше прочего тяготит непонимание его цели. Он ведь явно вкладывает в такие «похороны» некий смысл, и я теряюсь в догадках какой?

— А остальное, можно подумать, тебе кристально ясно? — заинтересованно фыркнула Элеонора, отложив газету.

— Нет, отчего же? Вопросов куда больше, чем ответов. Но этот кажется мне принципиальным в том смысле, что цель убийств определяет их количество. Сколько еще нам жертв ждать? Или он всё же успокоится тремя?

— В девяносто первом году, — вдруг задумчиво подал голос Бабушкин, — был у нас в городе забавный случай…

Проговорил и умолк. Титов подождал несколько секунд и собрался уточнить, но его внимание взмахом руки привлекла Элеонора и выразительно приложила палец к губам, веля терпеть. Поручик растерянно послушался, а старик ещё с десяток секунд помолчал, потом вновь заговорил.