С большими усилиями Яблонский достал с пояса герметически закупоренную фляжку с коньяком и водой и, открыв ее, с жадностью выпил несколько глотков.

Через минуту странное оцепенение, сковывавшее его тело, стало мало-помалу исчезать.

Теперь он мог с трудом подняться на ноги и найти одну из ламп. Рукой он отыскал коммутатор и убедился, что ток был замкнут.

Следовательно, лампы перестали действовать потому только, что элемент не давал более тока.

Он снял свой ранец, отыскал в нем ощупью запасный элемент, вложил его на место старого и замкнул ток.

Брызнувший луч света произвел потрясающее действие на его организм: болезненное, нестерпимое ощущение отразилось не только на глазных нервах, но вся кожа его лица и тела раздражилась до степени невыносимо тягостного мучения.

Он инстинктивным движением разомкнул ток.

Какая причина произвела столь странное, непонятное действие?

Если предположить, что организм отвык от световых ощущений, то тогда надо бы допустить громадный период времени, в течение которого его и его товарищей окружало море непроницаемого мрака.

Скорее всего, причина крылась в химическом действии той жидкости, запах которой привел путешественников в состояние летаргии.

По крайней мере, это было единственным, как казалось Яблонскому, правдоподобным объяснением.

Прошло с четверть часа.

Он снова замкнул ток своей лампы, и снова организм его был поражен световой волной.

Тогда Яблонский отыскал в своем ранце кусок пропитанной серой веревки, оставшейся от проводника, помощью которого был произведен взрыв галереи, и зажег импровизированный факел.

Несмотря на то, что и этот свет производил на него болезнетворное действие, он пересилил себя и в состоянии был разглядеть распростертые на полу гробницы тела своих спутников.

На каменном ложе покоилось тело Дараайена, застывшее в той самой позе, которая сохранилась в памяти Яблонского.

Странное, непонятное выражение лица у распростертых недвижимо тел поразило молодого ученого: это не было величаво-спокойное выражение, придаваемое чертам человеческого лица смертью, да и самая мысль о смерти была далека от Яблонского. Но лица лежавших точно были скрыты под неподвижными, неодушевленными очертаниями маски, носившей лишь формы человеческого лица. Самый цвет кожи приобрел какой-то серовато-черный оттенок.

Яблонский бросился к телу своей невесты.

Нагнувшись к ее лицу, он к удивлению своему заметил, что оно было покрыто слоем пыли, совершенно скрывавшим самые черты. Эта пыль образовывала из себя нечто вроде маски. Подобные же маски прикрывали и лица Лекомба, и сэра Муррея.

Инстинктивно Яблонский поднес руку и к своему лицу: пальцы его ощутили слой чего-то похожего на штукатурку, отдиравшуюся от кожи с некоторым усилием.

Недоумение ученого достигло высшей степени.

Но долго рассуждать ему было некогда; вместе с способностью рассуждения его охватила тревога за участь той, которой принадлежала его жизнь.

Он взял руку девушки, но при самом напряженном внимании не в состоянии был уловить биения пульса.

Склонившись к ее груди, он тщетно прислушивался к трепетанию сердца.

Ужасная мысль на мгновение лишила было его способности движения: неужели он находился среди трупов?

Но нет. Почему же, в таком случае, к нему одному возвратилась бы жизнь?

Какое средство мог он испробовать, чтобы возвратить к жизни молодую девушку?

Если световые лучи произвели такое потрясающее действие на него, то, без сомнения, они так же повлияют и на всякий другой организм, подверженный действию одинаковых условий.

Яблонский потушил свой факел и направил на лицо девушки луч электрического света. Сам он испытывал при этом такое болезненное ощущение, что едва в силах был следить за результатами своего опыта.

Но тщетно ожидал он какого-либо действия: яркий белый свет освещал по-прежнему недвижимое лицо, не отражавшее на себе ни малейшего следа какого-либо ощущения.

Тогда Яблонский, направив свет лампы прямо на лицо девушки, приподнял опущенные веки и открыл зрачки.

С невыразимой радостью почувствовал он, как веки дрогнули под его пальцами и по всему ее лицу пробежало мимолетное выражение боли.

Он поспешно вышел из гробницы и направился к берегу озера.

Здесь он с удивлением увидел, что уровень воды значительно понизился, обнажив каменистый берег, представлявший теперь обрыв в несколько саженей высоты.

Наскоро умывшись, Яблонский наполнил свежей водой свою фляжку и возвратился в гробницу.

После долгих усилий он заметил наконец, что жизнь мало-помалу возвращается к девушке: теперь можно было уловить едва заметное биение сердца и начинавшееся дыхание.

Успокоившись относительно своей невесты, Яблонский принялся приводить в чувство своих товарищей.

На этот раз труды его не были так продолжительны: сэр Муррей пришел в себя тотчас, как только Яблонский направил свет на открытые зрачки его глаз.

- Уберите свет! - проговорил англичанин, силясь приподнять руку и загородить ею глаза.

Яблонский поместил лампу за изголовьем каменного катафалка, так что лучи падали на заднюю стену и потолок гробницы.

Но и это слабое освещение доставляло страдание сэру Муррею.

- Представьте себе, - говорил он, - я чувствую всем телом, по всей его поверхности, световые лучи, положительно ощущаю, как они проникают через одежду и раздражают кожу. Необъяснимое явление! Однако как долго пробыл я без чувств?

- В точности я не могу вам определить этого, но, во всяком случае, не менее шестисот часов…

- Шестисот часов!?.

Сэр Муррей, несмотря на страшную слабость, при этом известии нашел силы приподняться с земли и с выражением крайнего недоумения глядел на Яблонского.

- Да, - подтвердил тот, - я пришел в себя не более часа тому назад. Нас окружал непроглядный мрак, а так как наши лампы способны гореть в течение шестисот часов, то из этого следует, что летаргическое состояние, в котором мы находились, продолжалось долее этого срока…

- Но, может быть, лампы испортились при падении? Наконец, ваша ведь, горит?

- Моя горит потому только, что я вложил запасный элемент. Испорчена она не была. Кроме того, чем вы объясните то непонятное раздражение, которое производят на вас световые волны?

- А вы испытали нечто подобное?

- То же самое, что и вы.

- Это, как мне кажется, можно объяснить только тем, что мы слишком долго пробыли в абсолютной темноте…

- А именно сколько?

- Ну, на это невозможно дать даже приблизительно точного ответа.

Через два часа после того, как были приведены в чувство Самойлова и мистер Лекомб, путешественники сидели за завтраком на берегу озера.

Понятно, что разговор вертелся на самых животрепещущих темах: каждому хотелось по возможности точно определить время летаргии и ее причины.

- Я отлично помню, - говорил Лекомб, - что лишь только я вдохнул в себя запах жидкости, заключенной в сосуде, как почувствовал, что все мои движения сразу парализовались. Вместе с тем сознание еще не покидало меня некоторое время: так, я сознавал, что упал на пол, что сосуд разбился, слышал ваши восклицания, но затем мало-помалу мысли мои спутались, и сознание меня покинуло…

Те же самые ощущения сохранились в памяти и у всех остальных.

- Ясно, - сказал Яблонский, - что в сосуде заключалась жидкость, пары которой, будучи введены в живой организм, останавливают его деятельность. Теперь я вполне уверен, что мы пробыли в подобном состоянии несколько лет…

- Позвольте, - перебил Яблонский поток возражений, посыпавшихся на него при этих словах. - Первым и самым не-опровержимым доказательством продолжительности летаргии, в которой мы находились, служит то потрясающее действие, которое произвел на нас свет. Конечно, можно предположить, что это действие обусловлено веществом, поглощенным нашим организмом. Но тогда чем вы объясните происхождение той коры пыли, которая покрывала наши лица, руки, платья и вещи и от которой мы едва избавились при помощи воды? Даже предположив, что во время летаргии в пещере произошли какие-либо явления, вследствие которых явилось значительное сотрясение атмосферы, и тогда придется допустить, что нужен был значительный промежуток времени, чтобы эта пыль образовала довольно плотную кору. Я склонен определить этот промежуток в год или два…