За что огреблась гречанка? За попытку подружиться, чтобы к ней относились лучше, чем к остальным. Да-да, эта простушка пыталась применить на мне свои крайне незатейливые женские чары, не смотря на неоднократные предупреждения. Ничего, знакомство с главой охраны дворца и его плёткой похоже пошло ей на пользу.

В комнату вошёл трясущийся и обливающийся потом студент, бессильным мешком упав на свой матрас.

— Матерь Богородица, за что ты наказываешь меня, — у него не было сил даже перекреститься, — это диавол, а не ребёнок!

Обычно немногословный араб, знающий, что следующая очередь будет его, как только в комнату заглянут суровые стражи, поднялся со своего места.

— Я в бою уставал меньше, — пробурчал он под нос, — это исчадие шайтана высасывает из меня все силы, словно легион демонов.

— Ха-ха Керим, — девушка, в дневное время находясь среди остальных, поднялась на локотке, болезненно поморщившись при этом, — чего на тебя нашло? Будто в кандалах своих братьев было лучше?

— Молчи неверная, — шикнул тот, — вот уже месяц прошёл со дня нашей первой встречи с ним, а я уже начинаю думать, что в кандалах было бы проще и спокойней.

— Заметь, он ещё даже не начал заниматься с мечом, — на ломанном венето, который все невольные учителя выучили в той или иной мере за это время, обратился к нему хмурый норман, которому доставалось больше всех плетей за откровенную лень, — я тоже мечтаю, чтобы Один смиловался надо мной и оградил от этого выродка Локи.

Араб, пробормотав невнятное, пошёл следом за слугами маленького отродья, который непонятно когда ел и спал, не говоря уже о чисто детских играх, которых, все смутно об этом стали догадываться, никогда наверно в его жизни и не было. Он вечно был в делах. Тот прикрикивал на слуг, таскавших то слитки, то мешки с материалами в выделенный ему целый флигель, то отправлялся на какие-то прогулки со своим дядей, возвращаясь оттуда крайне довольным, или вот как сейчас, когда приходило время занятий, не хуже заправского палача вытягивая из целой кучи взрослых людей необходимые ему знания. Да ещё и попробуй поспорить с этой мелюзгой, которая тут же зовёт охрану, которая с превеликим удовольствием выписывает положенные удары.

— Наконец-то! — я едва не ёрзал от нетерпения, когда мне впервые привели старика. Три месяца ада с тупоголовыми взрослыми, категорически не хотевшими меня учить и вот наконец освоив татарский, дошла очередь и до старика-китайца, который всё это время тихо и спокойно просиживал своё место в общей комнате, ни с кем особо не общаясь.

Приглашённый слугами, он вошёл в комнату и сначала поклонился мне, затем подошёл к кафедре, встав за неё.

— Прошу простить меня юный господин, — на очень приличном венето, обратился он ко мне, — что заставил вас так долго ждать меня, но мне нужно было лучше вас узнать.

У меня отпала челюсть.

— Проклятый старикашка! — моему возмущению не было предела, — ты говоришь на нашем языке, да ещё и так чисто! Притворялся, столько времени негодяй!

На его губах появилась улыбка.

— Юный господин не прав, — спокойно ответил он на эти возмущённые возгласы, — прибыв в ваш дом, я и правда не знал языка, я его выучил за эти месяцы.

Так элегантно меня давно в гавно не макали, если быть совсем уж точным, то всего три месяца прошло с того памятного дня на невольничьем рынке, где мне элегантно указал на место господин Франческо. От полного удивления и поражённый его грамотной и практически идеальной речью, с едва уловимым акцентом, я второй раз за свою короткую жизнь был наказан за своё самодовольство и упоение собственной значимостью. Пока я бахвалился и радовался тому, с какой скоростью изучаю языки, тихий и никому не приметный старик, будь он вражеским шпионом, услышал и увидел достаточно, чтобы нас всех тёмной ночкой и прирезать.

— Ладно старик, будем считать, я тебе поверил, — я скрывая за грубостью рассеяность от унижения, которое устроил сам себе, поёрзал попой на скамье, — давай знакомиться тогда, раз ты так хорошо говоришь на венето.

— Я просто скромный лекарь, Чжан Юаньсу, — он сложил руки и глубоко мне поклонился.

— Не верю я больше твоей хитрой роже, — буркнул я, бесясь от его спокойствия, — давай подробности. Кто, чем занимался, что можешь, кроме языка. Может ты ещё что выучил, пока тут жил?

Он назвал возраст по своему календарю, так что пришлось пересчитывать от Рождества Христова, оказалось, что ему на сегодня семьдесят шесть лет.

— Подождём с китайским, расскажи про медицину, я оценю твои способности.

Старик первый раз посмотрел на меня с таким глубоким удивлением, которое моментально скрылось за его поклоном и тихой, льющейся словно ручей речью. Он стал задвигать мне про меридианы, чи, цы и прочую муть, так что я даже разулыбался, понимая, что на голову его превосхожу своими знаниями. И дело даже было не в гормонах детского тела, которые постоянно сбивали мой настрой быть серьёзнее. Постоянное желание мозга и тела чтобы им все восхищались и любили, так расшатывали мою взрослую психику, что даже понимая, что часто веду себя под влиянием этого тела словно малолетний кретин. К тому же, постоянно что-то настраивающий симбионт крайне не помогал мне прийти в чувство, то увеличивая, то уменьшая концентрацию гормонов в организме, он словно медленно, но верно превращал меня в ребёнка со знаниями взрослого.

— «Может быть поэтому симбионтов и внедряли в организм только полностью сформировавшимся людям? — мелькнула в голове запоздалая мысль, поскольку всё равно ничего поделать с этим я не мог».

Симбионт химичил, меня колбасило, тело ребёнка было довольно жизнью, так мы и существовали все вместе, всё это время.

— Старик, напрашиваешься на плети, — нахмурился я, — давай лучше к китайскому перейдём. Может у тебя это лучше получится.

— М-м-м, а не может ли уважаемый юный господин, рассказать глупому неучу о том, что знает он сам в медицине? — старик низко поклонился, оставаясь непоколебимым, не смотря на все мои подначки, это здорово бесило.

— Хорошо, тогда лучше задавай вопросы, — безразлично отмахнулся я, — а поскольку урок уже сорван, в конце получишь десять плетей, чтобы не отрывался от коллектива так сказать.

— Как будет угодно, моему господину, — он снова низко поклонился.

— Давай, спрашивай, у нас мало времени, — поторопил его я.

Он начал с простых вопросов, на которые я довольно бегло отвечал, но затем они становились всё сложнее и сложнее, пока по итогу, я обливаясь потом и краснея от распираемой злобы не признался, что на его следующий вопрос, я не знаю ответа. Я всё же был оперативником, а не квалифицированным врачом.

Он промолчал на мой злобный выкрик, лишь тень улыбки скользнула по его губам. В организм мне моментально добавили какого-то нового гормона, который вместо того, чтобы привести меня в чувство, как нормального взрослого, ещё больше вывел из себя.

— «Проклятый старикашка, проклятый симбионт!», — рыча от ярости я спрыгнул со скамьи и схватив китайца за подол длинной робы, потащил за собой.

Проведя в комнату, где учителям обычно выдавали удары, я снял камзол, затем нижнюю рубаху, а потом под ошеломлёнными взглядами стражи сам встал к деревянной широкой доски, куда обычно привязывали истязуемых.

— Энрике, мне десять ударов! — приказал я одному из стражников, но тот в ужасе от этой идеи отшатнулся.

— Мне десять ударов, — скомандовал я начальнику охраны, когда тот, привлечённый большим количеством народа, появился в дверях, — твои трусы не хотят меня наказывать!

Тот молча, словно ничего и не происходило, взял плеть из рук своих подчинённых, и замахнувшись ударил меня первый раз. Кожу обожгло.

— Нежнее гад! — прошипел я, скривившись от боли, — это самоунижение, а не развлечение для челяди.

От тут же уменьшил силу ударов, но произвёл их от первого до десятого, затем также молча вышел из комнаты, вернувшись к своим делам.