Первым неприятным открытием на корабле стало то, что большинство команды говорила на непонятном мне языке, нет, смысл многих слов я улавливал, но вот понять, что они говорят нет. Я, думающий о себе, как о великом полиглоте, стыдливо поинтересовался у дяди.

— А на каком языке они говорят?

— По большей части флорентинцы, есть из Пизы и Генуи. Часть наших.

Мой мир стал медленно рушиться, если вначале я думал, что для общения с множеством людей в этом веке нужно будет изучить лишь несколько основных языков, то теперь внезапно оказывалось, что даже внутри одного небольшого региона, диалекты основанные на одной и той же латыни были абсолютно разными! Данное обстоятельство ненадолго погрузило меня в уныние. Правда тут же оказалось, что поднявшийся на борт кардинал, прекрасно говорит и понимает все четыре услышанных мной диалекта. Мой взгляд, направленный на него стал слишком уж заинтересованным, так что священнослужитель, благословив команду, которая выстроилась его встретить у борта, направился на корму судна, где для него и всех высокопоставленных пассажиров было подготовлено единственное крытое место на корабле. Я уже успел там побывать, заметив, что места хватит только для меня, дяди и кардинала. Все стальные сопровождающие будут ютиться в двух шатрах которые расположили на носу судна.

Проводив задумчивым взглядом Альбино, я отправился смотреть, как готовят корабль к отплытию, подмечая всё, что меня интересовало. Симбионт поглощал всё, раскладывая информацию так, чтобы я мог потом её спокойно обдумать и проанализировать.

— Ваше Высокопреосвященство, — капитан, оглядываясь по сторонам, воровато протянул кардиналу блюдо с целой тушкой жаренной курицы, — умоляю вас, заберите от меня это маленькое исчадие ада.

— Сын мой, не богохульствуй! — строго ответил тот, но птицу взял. На судне, с едой было всё в порядке, но уж больно однообразной она была во время путешествия, так что целиком жаренных уток или куриц подавали к столу редко и тем ценнее была «взятка» от капитана, которого кардинал прекрасно понимал. Сам пострадал в первую же неделю плавания, когда ребёнок, которого он сопровождал, подошёл с вопросом:

— Сколько языков и диалектов знает такой великий человек, как кардинал Альбино? Священнослужитель тяжело вздохнул, вспоминая свой ответ. Что стоило немного слукавить и не говорить всю правду? Ведь Бог не наказал бы своего верного раба за это маленькое прегрешение? Поскольку честный ответ повлёк за собой бессонные ночи и нескончаемо длинные вечера, когда маленький дьявол не хуже палача вытягивал из него всё, что знал кардинал. Обучаясь с такой стремительной скоростью, что Альбино стал понимать, что заинтересовало Папу в этом отпрыске венецианского купеческого дома. Причём никакие слова или угрозы не могли на него повлиять, тот выполнял накладываемые на него епитимии с той же ужасающей скоростью, что и учебные задачи, накидываясь на него с новыми силами изголодавшегося волка. Кардинал в конце концов смирился, подумав, что это испытание крепости его духа, посланное Господом и постарался сделать так, чтобы ребёнок быстрее от него отстал, а потому дал ему всё, что тот хотел. Это и правда оказалось правильным решением. Заговорив на четырёх диалектах, тот ушёл мучать матросов и капитана, узнавая о корабле и мореплавании, оставив наконец кардинала в покое.

И вот когда Альбино уже думал, что спокойствие наконец наступило, к нему потекли ручейки людей, которые умоляли его успокоить разбушевавшегося малыша, который казалось был везде. Каждую секунду любой мог вздрогнуть о раздавшегося за спиной вопроса, и вежливой улыбки прилипчивого ребёнка. Тот познавая новое для себя дело и замучил всех вопросами так, что капитан готов был сам выпрыгнуть за борт, лишь бы не видеть рядом с собой третьего сына семьи Дандоло. Причём его родной дядя, которому сначала пытались жаловаться на племянника, сразу от всего открестился, сказав, что от этого ребёнка можно избавиться только двумя методами: первый — выбросить его в море и второй, дать ему то, что тот хочет. А поскольку первый, самый простой вариант он сам бы не одобрил, так как ребёнок был ему родственником, то дядя посоветовал всем смириться, поскольку это обычное для этого ребёнка поведение с детства. Тот также всех в своё время доставал во дворце, суя свой нос везде, куда только мог добраться. Так что это «испытание Витале», как он это назвал, он в своё время тоже прошёл, хоть оно и стоило ему нескольких седых прядей на голове.

Экипаж и главное капитан, поняв, что справедливости от родни маленького исчадия можно было не ждать, направили делегатов к кардиналу, единственному по их мнению, кто сможет его остановить. К их несчастью, того тоже заботило собственное спокойствие, ведь Альбино прекрасно понимал, что будет, если запретить ребёнку изучать корабль, он конечно же вернётся к нему самому. Расспрашивать о Риме, порядках царивших у Священного престола и много чём другом, интересовавшем Витале. Так что кардинал, забрав птицу, малодушно решил, что каждый должен смиренно пройти свой путь, о чём и сказал капитану, ожидавшему его решения с мольбой во взгляде.

— А вот вы где, — позади раздался громкий чистый детский голос, — Лука, а почему паруса так сильно скошены, а не прямые? Ведь на римских галерах стояли прямые паруса, я читал об этом.

Кардинал сделал вид, что он сильно занят, пряча одной рукой блюдо с курицей в сторону, а второй показывая капитану, что он его больше не задерживает. Брошенный и преданный всеми капитан, тяжело вздохнув, став отвечать.

— А норманы например использовали шерстяные паруса, вы пробовали на таких ходить? А если их сделать из хлопка или шёлка, мореходность повысится? А если их пропитать чем-нибудь водоотталкивающим?

Вопросы сыпались один за другим и грустный капитан повернувшись, вышел из помещения, преследуемый ребёнком. Кардинал перекрестил его в спину, благословляя и посылая удачу, которая тому наверняка пригодится, чтобы ответить хотя бы на половину заданных вопросов.

— Остия! — радостный галдёж матросов можно было понять. Плавание, какое-бы ни было спокойное, всегда должно заканчиваться на твёрдой земле.

— Здесь придётся оставить корабль, дальше поедем на повозках, — дядя встал рядом со мной, положив свою руку мне на макушку, — ну как тебе первое морское путешествие?

— Если бы ещё не укачивало, то было бы вообще здорово, — я с белым, словно мел лицом, опёрся на борт, — кто знал о том, что у будущего великого мореплавателя проявится морская болезнь.

Дядя Джованни весело рассмеялся простой шутке, взлохматив мне шевелюру. Я уж не стал говорить про симбионта, который вместо того чтобы помочь с вестибулярным аппаратом, наоборот сделал так, что становилось ещё только хуже. Его постоянные настройки и подстройки организма здорово выводили меня из себя, хорошо ещё что было чем заняться на корабле, расспрашивая команду. Все собранные сведения я аккуратно разложил у себя в мозгах по полочкам, с возможностью потом вернутся к ним и подумать в более спокойное время.

Спутники дяди хотели было искать повозки, но это не понадобилось. Увидев причаливающую венецианскую галеру, к нам тут же подъехали представители цеха перевозчиков, которые обговорив цену, отправились за нужным количеством повозок, и уже через два часа, попрощавшись с командой, выглядевшей как по мне через чур счастливой, мы погрузившись на крытые повозки, отправились в путь. От Остии до Рима, нас обещали довести до вечера. Утомлённый двенадцатидневным плаванием, и борьбой с морской болезнью, я прислонившись к дядиному плечу, уснул.

— Никогда не думал, что так начну ценить тишину, — задумчиво произнёс кардинал, сидящий на куче мягких подушек в глубине повозки.

— О, ваше Преосвященство, — взрослый представитель семьи Дандоло устало вздохнул, — брат стар, Контесса тоже, так что представляете, как они к нему относятся. Ребёнок избалован до крайности.