– Ну, Голлум, или как там тебя теперь зовут, – подтолкнул он пленника, – пошли! Луна закатилась, ночь скоро минет. Пора идти.
– Да, да, еще бы! – со всей охотой отозвался Голлум. – Через болото только одна дорога. Это я, я ее нашел. Орки по ней не ходят. Орки не знают этой дороги. Орки боятся болот, они обходят их за много верст. Повезло вам, ох повезло, что вы сюда забрели! Большая удача, что встретили Смеагола, да, да! Идите за Смеаголом!
Он отбежал на несколько шагов и вопросительно посмотрел на хоббитов, как пес, который приглашает хозяев на прогулку.
– Подожди! – крикнул Сэм. – Далеко вперед не уходи. Понял? Я буду идти за тобой по пятам, и учти – веревка у меня наготове.
– Не надо, нет! – испугался Голлум. – Смеагол дал клятву!
Была глубокая ночь, когда, при свете пронзительно ясных звезд, они наконец выступили. Сначала Голлум повернул на север и вел их какое–то время тем самым путем, которым они пришли, но вскоре круто взял вправо и, оставив позади отвесные стены Эмин Муйла, каменными осыпями направился вниз, прямо к большим болотам. Три тени быстро и бесшумно растворились в ночи. На всем огромном безлюдном пространстве до самых врат Мордора воцарилось черное безмолвие.
Глава вторая.
ПО БОЛОТАМ[419]
Голлум шел быстро, вытянув шею и часто опускаясь на все четыре лапы. Сэму и Фродо приходилось спешить изо всех сил, чтобы не отстать. Впрочем, видно было, что Голлум больше не думает о побеге: если хоббиты отставали, он неизменно оборачивался и поджидал их. Наконец компания достигла расщелины, которая уже однажды преградила путь Фродо и Сэму; теперь они, правда, подошли к ней в другом месте, гораздо ближе к болотам.
– Сюда! – позвал Голлум. – Здесь, внизу, дорога – да, да! По ней мы пойдем вон туда, далеко–далеко! – И он показал в сторону болот.
В ноздри, споря со свежим ночным ветерком, ударил болотный смрад, гнилой и тяжелый. Голлум порыскал вдоль края расщелины и наконец позвал хоббитов:
– Сюда! Здесь можно сойти. Смеагол один раз уже шел этой дорогой. Да, да! Я тут ходил, когда прятался от орков.
Он первым сполз вниз, в сумрак. Сэм и Фродо последовали за ним. Спускаться было довольно просто – в этом месте овраг оказался мелким, всего локтей пятнадцать в глубину, а в ширину – не больше дюжины. По дну струилась вода: видимо, овраг был руслом одной из многих малых речек, которые текли с гор, питая зловонные болота и топи. Голлум, повернув направо, побрел прямо по каменистому дну ручейка, с явным удовольствием шлепая ногами по воде. Он тихонько хихикал и даже один раз проквакал что–то вроде песенки:
– Вот кабы да… О чем это мы? А? – спросил он, искоса взглянув на хоббитов. – Сейчас ответим. Он отгадал, да, отгадал! Много лет назад. Бэггинс, он отгадал!
Глаза Голлума сверкнули в темноте, и это не утаилось от Сэма. Надо сказать, в восторг от увиденного Сэм не пришел. Отнюдь.
А Голлум продолжал:
Песенка Голлума только настойчивее напомнила Сэму о том, что стало беспокоить его сразу, как только он понял намерение хозяина взять Голлума в проводники: чем, спрашивается, того кормить? Сэм подозревал, что хозяин об этом не позаботился. Впрочем, неужели Голлум сам за собой не присмотрит? Что он ел, пока блуждал в одиночку? «Что – не знаю, а только питался злодей не досыта, – решил Сэм. – Не думаю, однако, чтобы Голлум отказался попробовать, каков на вкус хоббит, – особенно если не повезет с рыбой. Придушит нас во сне, и вся недолга. Только шиш! Не видать ему этого как своих ушей! Сэм Гэмги не дремлет!»
Долго спотыкались они в сумраке извилистого оврага, – во всяком случае, усталым ногам Сэма и Фродо казалось, что до болот они не доберутся никогда. Овраг тем временем повернул на восток, постепенно становясь шире и мельче. Наконец небо над головой побледнело и приобрело сероватый оттенок. Голлум не выказывал признаков усталости, но тем не менее поднял голову и остановился.
– Скоро день, – шепнул он беззвучно, будто день мог подслушать и броситься на него из засады. – Смеагол останется здесь. Я останусь. Желтое Лицо меня не увидит, нет.
– А мы были бы рады посмотреть на солнышко, – вздохнул Фродо. – Но мы тоже никуда больше идти не хотим. Мы слишком устали.
– Это неумно – радоваться Желтому Лицу, – рассердился Голлум. – Оно вас выдаст! Умные, добрые хоббиты, они останутся со Смеаголом. Вокруг орки и другие гадкие твари. Они видят очень далеко. Оставайтесь и прячьтесь, как я!
И они все втроем расположились под обрывом, который здесь был ненамного выше человеческого роста. Вдоль дна тянулись плоские каменные уступы, куда вода не доплескивала, – ручей тек ближе к противоположному берегу. Фродо и Сэм уселись на одном из таких уступов и привалились к склону. Голлум, шлепая ногами, бродил по воде.
– Надо что–нибудь съесть, – сказал Фродо. – Ты голоден, Смеагол? Нам почти нечем поделиться, но чем богаты, тем и рады. Милости просим!
При слове «голоден» глаза Голлума на исхудалом, болезненном лице вытаращились еще больше обычного и сверкнули зеленоватым огнем. На минуту он даже вернулся к прежней голлумовской манере пришепетывать и зашепелявил:
– Мы отощали, ох–х как отощщали, мое С–сокровище! Что они едят? Есть ли у них рыбка, вкусная, вкусная рыбка? – И его язык, высунувшись из–за острых желтых зубов, беспокойно задвигался, облизывая бесцветные губы.
– Нет, рыбы у нас нету, – развел руками Фродо. – Только вот это. – Он показал кусочек лембаса. – И вода – если только она питьевая.
– Вода хорошая, да, да, – ответил Голлум. – Пейте, пейте, пока можно. Но что это у них, мое Сокровище? Что–то хрустящее? Что–то вкусное?
Фродо отломил кусочек хлебца и подал Голлуму на листке, в который хлебец был завернут. Голлум понюхал листок; по его лицу пробежала судорога отвращения, и он злобно окрысился, точь–в–точь как раньше, до своего чудесного превращения.
– Смеагол знает этот запах! – заныл он. – Это листья из эльфийской страны! Фу! Гадость! Смеагол влезал на те деревья, так он потом не мог смыть этот гадкий запах со своих бедных ручек, с моих любимых рученек!..
Бросив лист на землю, он откусил кусочек лембаса и пожевал немного, но тут же выплюнул и, сотрясаясь всем телом, закашлялся.
– А! Нет! Нет! – выкрикивал он сквозь кашель. – Вы хотите, чтобы несчастный Смеагол подавился и умер?! Пыль и пепел! Он не может есть пыль и пепел![420] Смеаголу придется голодать. Но он не обидится. Хоббиты добрые. Смеагол обещал. Он поголодает. Он не ест того, что едят хоббиты. Но ничего, он поголодает. Бедный, бедный Смеагол! В чем только у него душа держится!
419
В письме к сыну от 23 апреля 1944 г. (П, с.73) Толкин пишет: «В среду утром читал Льюису и Уильямсу <<К.С.Льюис (Клайв Стейплз Льюис, 1898–1963 гг.) – писатель, преподаватель Оксфордского университета, один из ближайших друзей Толкина, особенно в тридцатые–сороковые годы. Дружба эта имела огромное значение для обоих и – сегодня можно смело утверждать это – для истории. Без поддержки Льюиса ВК вряд ли был бы закончен и едва ли увидел бы свет. В свою очередь Толкин оказал Льюису услугу, которую трудно переоценить, – способствовал обращению последнего в христианство (до знакомства с Толкином Льюис был убежденным атеистом). Это обращение стало возможным не в последнюю очередь благодаря схожим взглядам друзей на миф и роль воображения в человеческой жизни. Толкину удалось убедить Льюиса в истинности мифа, воплощенного в истории, – смерти и Воскресении Христа. Истории этого обращения, случившегося в одну достопамятную ветреную ночь, проведенную в дружеских беседах, посвящено программное стихотворение Толкина «Мифопоэйя» (впервые опубликовано в кн. «Дерево и лист» (Tree and Leaf. London) в 1991 г.). Вокруг Льюиса и Толкина сформировался легендарный ныне неформальный кружок «Инклингов», куда входило еще несколько писателей и преподавателей Оксфордского университета, в том числе Ч.Уильямс (см. с. 614).
После своего обращения в христианство Льюис сделался страстным его апологетом и проповедником. Популярность его книг на христианские темы остается и по сей день исключительно высокой (в том числе в России, где Льюиса в течение многих лет активно издавал самиздат). Особенной любовью пользуется его цикл детских сказок о вымышленной стране Нарнии и льве Аслане (аллегория Христа). В нарнийских сказках Льюиса легко угадываются общие с Толкином мотивы.
В письме к сыну Майклу (декабрь 1963 г., П, с.341) Толкин пишет о Льюисе: «Мы многим обязаны друг другу, и дружба наша… всегда оставалась неизменной. Он был великим человеком».
Чарльз Уильямc (1886–1945 гг.) присоединился к кружку «Инклингов» в начале войны. Имел глубокое влияние на Льюиса. Уильямc был в числе тех, кому Толкин читал главы незаконченного ВК. Наследие Уильямса как писателя включает прозу, поэзию, драму, богословские трактаты, исследования по церковной истории, биографические эссе, литературную критику.
Первая книга Уильямса, «Небесная война», была опубликована в 1930 г. (раньше, чем начали публиковать свои книги Льюис и Толкин). До своей смерти Уильямс успел издать двадцать восемь книг. Толкин отзывался о творчестве Уильямса с уважением, однако без энтузиазма и оценивал его книги как по большей части ему чуждые. Одной из отталкивавших Толкина черт Уильямса было увлечение последнего оккультизмом (например, один из романов писателя основан на символике гадальных карт Таро), которого Толкин, как правоверный католик, не принимал категорически. Однако беседы и дружеские встречи двух авторов в кружке «Инклингов» были взаимно плодотворными, и нередко Толкин вспоминал о них с благодарностью и уважением.>> отрывок из второй главы – «Переход через Мертвые Болота» – и снискал одобрение… Я уже пренебрег не одним делом, чтобы продолжить работу над книгой. Работа засосала меня с головой, и мне приходится силой усаживать себя за гранки экзаменационных работ и лекций».
420
В письме к К.Баттен–Фелпс (осень 1971 г., П, с.113) Толкин пишет: «Вы говорите о «душевном здоровье и святости», которые, по Вашим словам, Вы увидели в моей книге, и утверждаете, что они «представляют силу уже сами по себе». Я глубоко тронут. Ничего подобного мне еще не говорили. Но по странной случайности, когда я начал писать Вам, ко мне пришло еще одно письмо – от человека, который представился как неверующий, или, по его словам, «бывший неверующий, в котором только–только забрезжило религиозное чувство». «Вы, – пишет он, – создали мир, где вера разлита во всем. Она не имеет видимого источника и похожа на свет из незримой лампы». На все это я могу ответить только одно: о своем собственном душевном здоровье никто не может судить беспристрастно. Если душевное здоровье присутствует в чьих–либо трудах или освещает их подобно некому всепроникающему свету – это идет не от автора, а через автора. И никто не может заметить этого и описать, если в нем самом нет этого света. Не будь его в вас обоих, вы ничего не увидели бы и не почувствовали или (если бы в вас жил какой–нибудь другой дух) исполнились бы презрения, испытали бы тошноту и ненависть. «Листья из эльфийской страны! Фу!», «Лембас!», «Пыль и пепел, мы этого не едим, нет!» «Властелин Колец» мне не принадлежит – в этом у меня нет никаких сомнений. Я помог ему появиться на свет, но дальше он пойдет сам, предназначенным ему путем, хотя я, естественно, принимаю в его судьбе глубокое участие – как отец в судьбе ребенка. Мне утешительно знать, что у него есть добрые друзья, которые могут защитить его против злобы врагов (жаль, однако, что при этом не все дураки сосредоточились исключительно в лагере противника!)».
