Мы смотрели друг на друга.

– Анита, у тебя кровь на чулках. Неплохой, должно быть, попался батон, – сказал он.

– Это точно, – ответила я, и не смогла сдержать улыбку, – я бы сказала, что меня ограбили, но тогда ты бы заставил меня написать заявление.

Он вздохнул.

– Ну и дрянь же ты. Ты явно сегодня во что-то вляпалась. Именно этой ночью.

Его большие руки сжались в кулаки размером почти с мою голову.

– Я бы наорал на тебя, но пользы – ноль. Надо бы тебя посадить на ночь, – он резко рассмеялся, – за то, что ты сегодня уже натворила, но мне нечего предъявить, не так ли?

– Я ничего не натворила, Дольф, – я подняла раненую руку, – просто оказывала другу услугу, и подняла мертвеца. Пришлось сделать разрез, нужна была кровь. Вот и все.

– Правда? – спросил он.

Я кивнула.

– Ага.

– Почему сразу не сказала? – спросил он.

– Потому что это была услуга, без оплаты. Если Берт узнает, что я поднимаю мертвых бесплатно, его кондрашка хватит. А в историю с батоном он поверит.

Дольф рассмеялся.

– Да он даже не спросит, как ты поранилась. Он просто не захочет знать.

Я опять кивнула:

– Именно так.

– На всякий случай – если в кухне станет совсем небезопасно и понадобится помощь, не забудь позвонить.

– Я запомню, Дольф.

– Обязательно, – он убрал блокнот, – и постарайся никого не убить в этом месяце, Анита. Даже в случае очевидной самозащиты, у тебя появляется слишком много трупов, чтобы остаться на свободе.

– Я никого не убивала уже больше шести недель, – черт, почти семь! Теряю квалификацию.

Он покачал головой.

– Последние двое были единственными, чью смерть мы смогли доказать, Анита. В обоих случаях – самозащита. В одном случае твою задницу прикрывали свидетели, но мы так и не нашли тела Гарольда Гейнора. Только его кресло-каляску на кладбище. А Доминга Сальвадор все еще числится в пропавших.

Я мило ему улыбнулась.

– Говорят, senora вернулась в Южную Америку.

– Все кресло было залито кровью, Анита.

– Неужели?

– Когда-нибудь от тебя отвернется удача, и я не смогу тебе помочь.

– Я и не просила о помощи, – сказала я, – кроме того, если пройдет этот новый закон, у меня будут полномочия федерального агента.

– Быть полицейским, не важно, какого вида, не значит, что тебя не могут арестовать.

Настала моя очередь вздохнуть.

– Я ужасно устала, и хочу домой. Спокойной ночи, Дольф.

Он посмотрел на меня секунду или две, потом сказал:

– Спокойной ночи, Анита.

Он вернулся в комнату для допросов, и оставил меня в коридоре.

Дольф не был таким сварливым, пока не узнал, что я встречаюсь с Жан-Клодом. Я не была уверена, насколько изменилось его отношение ко мне, но изменилось – это точно. Маленький немертвый засранец, и он мне больше не доверял. Не полностью.

Это заставляло меня расстраиваться и злиться. Что действительно печально – это то, что меньше двух месяцев назад я бы с ним согласилась. Нельзя доверять тому, кто спит с монстрами. Но вот я сама этим занимаюсь. Я, Анита Блейк, превратилась в гробовую начинку. Грустно, очень грустно. И Дольфа не касается, с кем я встречаюсь. Но я не могла винить его за это отношение. Мне это не нравилось, но я не могла стервозничать по этому поводу. То есть стервозничать-то я могла, но это было бы не честно.

Я вышла, не заходя в главную комнату. Интересно, надолго ли они оставят пингвинов у себя на столах в ожидании меня. Мысль обо всех этих глупых игрушечных птицах, которые сидят и безнадежно долго ждут моего возвращения, заставила меня улыбнуться. Но ненадолго. Я вспомнила, что сказал Дольф. Он был очень хорошим копом, отличным следователем. Если он действительно начнет копать, у него появятся доказательства. И только небо знает, сколько непреднамеренных убийств я совершила, и что их достаточно, чтобы посадить меня надолго. Я использовала свою силу аниматора, чтобы убить людей. Если это будет доказано, то автоматически повлечет за собой смертный приговор. Смертный приговор тому, кто использовал для убийства магию, был не совсем тот же, что приговор убийце топором. Парень мог порешить всю свою семью, и провести следующие пятнадцать лет в камере смертников, подавая апелляции. Но для убийств с использованием магии апелляции предусмотрены не были. Суд, приговор, приведение в исполнение в течение шести недель, обычно меньше.

Тюрьмы боятся магии, и не любят держать у себя ведьм или народ типа них. В Мейне как-то посадили колдуна, который призвал демонов прямо за решеткой. Как только они могли оставить его настолько долго, чтобы провести этот ритуал, я понятия не имею. Те, кто там были и так подставились, уже не могут ответить на этот вопрос. Их головы так и не нашли. Даже я не смогла поднять их и заставить говорить или писать, чтобы узнать, что произошло. Там была просто свалка.

Тот колдун сбежал, но потом его все равно поймали с помощью белых ведьм и, что странно, группы сатанистов. Никто из тех, кто пользуется магией, не любит, если кто-то из нас становится преступником. Это дискредитирует всех нас. Последний раз, когда толпа живьем сожгла ведьму, был всего в 1953 году. Ее звали Агнес Симпсон. Я видела черно-белые фотографии ее казни. Всем, кто изучал противоестественное что-нибудь, попадались ее фотографии, по крайней мере, в одном учебнике.

На фото, которое застряло у меня в памяти, ее лицо еще не тронул огонь, оно было бледное, и даже не расстоянии его заполнял ужас. Ее длинные каштановые волосы взметнулись от потока жара, но еще не загорелись. В огне была только ее ночная рубашка и халат. У нее запрокинулась голова, она кричала. Это фото получило Пулитцеровскую премию. Остальные фотографии были не такими популярными. Целая последовательность снимков, как она горит, чернеет, и умирает.

Я не могу понять, как можно было стоять там и спокойно фотографировать. Возможно, Пулитцеровская обладает таким очарованием, что и кошмары нипочем. Но если подумать еще раз, то вряд ли.

Я дотащилась до стоянки у многоквартирного дома, в подвале которого располагалась тайная больница оборотней. Было почти пять утра. Как холодная рука сквозь ветер, прорывался рассвет. Небо посерело, оказавшись между тьмой и светом. Приближалась та зыбкая грань, когда вампиры все еще могут передвигаться, и вы не успеете оглянуться, как окажетесь без горла всего за мгновенье до восхода солнца.

Перед подъездом остановилось такси. Из него вышла высокая блондинка с очень коротко подстриженными волосами. На ней была микроскопическая юбка и кожаный жакет, туфли отсутствовали. За ней вылез Зейн.

Кто-то заплатил за него залог, и это была не я. А это означало, что он явно находился под нежным покровительством Звериного Мастера. Только по счастливому стечению обстоятельств он не присутствовал при пытках Сильви. Если бы он отказался, его бы покалечили еще сильнее. А если бы согласился, мне бы пришлось его убить. Это было бы чертовски неудобно.

Он первый заметил, что я иду к ним. На мне опять был длинный плащ и все оружие. Зейн расплылся в улыбке и качнулся мне навстречу. На нем не было ничего, кроме ботинок и черных блестящих виниловых штанов, которые обтягивали его лучше кожи. Ах да, и кольцо в соске. Не будем забывать об украшениях.

Блондинка разглядывала меня. Она явно не была в восторге от нашей встречи. Не совсем неприязнь, но и не удовольствие. Таксист что-то сказал, и она, вытащив из кармана пиджака пачку купюр, расплатилась.

Такси уехало. Ни Вивиан, новая зверушка Звериного Мастера, ни брат Стивена, Грегори, в сопровождении своей проснувшейся совести, из такси не вышли. У меня не хватало, по крайней мере, двух верлеопардов. Что происходит?

Зейн шел ко мне так, словно мы были старыми друзьями.

– Я же говорил, Шерри, она – наша альфа, наш leoparde lionne. Я знал, что она нас спасет.

И он опять грохнулся передо мной на колени. Правая рука у меня была в кармане и сжимала там браунинг, так что ему пришлось довольствоваться моей левой рукой. Я провела среди вервольфов достаточно много времени, чтобы знать, что быть альфой – штука такая, «потрогай-пощупай». Оборотням, как и тем животным, в которых они иногда превращались, была нужна поддержка прикосновений. Так что я не сопротивлялась, но сняла браунинг с предохранителя.