— Да, но с его болезнью — как он мог кричать? — засомневался следователь.

— Он говорить не может, — пояснила Джина, — а мычать и кричать — сколько угодно.

— Никто толком не знает, отчего возникает моторная афазия, — добавил Есько, — а уж почему исчезает, тем более.

— Значит, неизвестным, пятым человеком на стройке вполне мог оказаться дворник…

Словом, Беликов с Есько в самое ближайшее время решили встретиться с Валентином Петровичем и потолковать, а пока попросили Василия Шарменева продолжить рассказ.

— Перейдем наконец к потомкам Гомбо Хандагурова, — предложил следователь.

— И вы обещали объяснить, — напомнил Есько, — откуда на пустыре взялся осинник. Впрочем, это не слишком важно…

— Еще как важно.

Шаман раскурил новую трубку и только после этого продолжил…

99 лет назад. Улус Хандабай. Иркутск. Остров Ольхон

Сразу после казни Баташулууна Шагланова мужчины Хандабая собрались на сходку.

Дождь перестал, из-за рассеивающихся облаков выглянуло заходящее солнце, однако настроение улусников было далеко не радостным.

Одни говорили: заарин был богдо, святой, другие называли его эдимхай, черт, но все сходились на одном: заарин, кем бы он ни был, проклял это место, и надо уходить, житья здесь не будет. Значит, надо искать шэнэ газар, новую землю, и основать там новый улус.

Гомбо Хандагуров, напуганный и опозоренный, стоял в толпе, однако оставался один. Мужчины расступались при его появлении, и вокруг Гомбо образовалось полутораметровое пустое пространство. На него демонстративно старались не смотреть. Он стал изгоем, но пока не понимал этого.

Старейшины решили подняться вверх по течению Олхи и в двадцати верстах основать селение. Там находилось временное летнее стойбище одного из них, он очень хвалил это место, удобное для людей, с заливными лугами с сочной травой для скота.

Переезд наметили на раннее утро следующего дня. Нельзя долго оставаться на эдимхай газар, земле черта…

Словом, мужчины разошлись по домам собирать пожитки, пошел в дом родителей и Гомбо. Мать встретила его рыданиями, а отец хмуро рассказал, что к нему уже подходили уважаемые люди и велели Гомбо уйти прочь, чтобы одним только своим присутствием он не навлек проклятие и на новое место.

— Если тебя увидят в шэнэ газар, Гомбо, тебя убьют, — заключил отец, — а всю нашу семью изгонят из улуса. Прощай, ты сам во всем виноват.

— Куда же мне теперь? — спросил Гомбо.

— Иди к русским в Иркутск, — посоветовал отец, — ни один бурятский улус не примет тебя.

Собрав личные вещи и оседлав Гнедого, Гомбо, чтобы не маячить на глазах у рыдающей матери, ушел на берег Олхи и, переночевав там, ранним утром следующего дня с тоской проводил взглядом растянувшийся на сотни метров шумный табор отъезжающих бывших своих односельчан. Как ему жить дальше, молодой боо не представлял, впрочем, уходить в Иркутск не поторопился. Было у него еще одно очень и очень важное дело…

Доскакав до ближайшего кабака, он купил штоф водки, вернулся в свой дом и, глядя на огонь в очаге, впервые в жизни напился. Он остался единственным жителем Хандабая.

Следующим утром Гомбо ушел в лес с лопатой и накопал десятка три молодых осинок. Кол — штука ненадежная. Случайно или намеренно кто угодно легко может вынуть его из земли, и тогда… Страшно представить, что случится, если мстительный дух заарина обретет свободу.

Высадив саженцы на месте казни, Гомбо трижды обошел пустырь по часовой стрелке, время от времени брызгая остатками водки из штофа и бормоча молитвы восточным тэнгри-небожителям и Эрлен-хану, дабы тот не отпускал из Царства Мертвых жаждущий его крови дух заарина.

Гомбо ушел из улуса спустя несколько дней — только после того, как удостоверился, что почти все высаженные им осинки прижились.

Чем скотовод-бурят в начале XX века мог зарабатывать на жизнь в русском городе? Тем более что заарин взял в ученики Гомбо Хандагурова, когда ему было двенадцать лет, и к двадцати двум годам он умел лишь камлать да «брызгать», но и в этом оставался недоучкой, по большому счету. Впрочем, он всегда помогал отцу по хозяйству и с домашним скотом, особенно с лошадьми, легко находил общий язык. Буквально. Казалось, животные понимают то, что он им говорит. Если он пас отару, никогда не пропадала ни одна овца.

Работал он и с деревом, умел обращаться с ручным инструментом. До столяра-краснодеревщика было ему далеко, но избы рубил да и рамы с дверьми сделать был в состоянии.

Недолго думая, Гомбо пришел к приказчику богатого иркутского купца Сукачева, и тот сразу принял его на работу, но не в конюшню, куда просился молодой бурят, а в столярную мастерскую, расположенную при усадьбе.

Довольно скоро Гомбо освоился в большом по сибирским меркам губернском городе и через год женился на кухарке из того же сукачевского имения Аграфене Туруновой, которая спустя положенное время родила ему в 1914 году дочь, нареченную Марией.

Надо заметить, что и сам Гомбо накануне свадьбы окрестился и получил от священника Харлампиевского храма имя Петр.

Еще в самый первый год ученичества, наученный заарином читать и писать по-русски, Гомбо изучил священные христианские тексты Ветхого и Нового Завета. Учитель относился к православию с великим почтением, считая его одним из возможных путей познания Истины, которая, конечно же, едина для всего человечества. Тут сказалось, вероятно, буддийское влияние. Баташулуун Шагланов уважал все известные ему религии, не деля их на истинные и ложные, богоугодные и сатанинские.

Ученик же отнесся к библейским текстам как к сборнику любопытных историй, не более, особенно заинтересовала его легенда о блудном сыне. Теперь же, когда Гомбо и сам сделался изгнанником, он читал и перечитывал ее много раз…

Началась Первая мировая. Тысячи восточных бурят в составе Забайкальского казачьего войска ушли на передовую. Западных бурят призывали лишь в тыловые части, но Петр Хандагуров и вдали от фронта не желал служить. Какое ему дело до европейской политики? Он даже и не знал, где расположена пресловутая Германия, а еще совсем недавно вообще не подозревал о ее существовании.

Не дожидаясь, покуда за ним придут, Гомбо тайно сел на коня и, оставив в Иркутске беременную жену с младенцем на руках, спрятался от призыва в лесах северной, малообжитой части острова Ольхон.

Надо заметить, что никаких иных чувств, кроме чисто физиологических, Гомбо к Аграфене не испытывал, в православного бога не верил, считая обряды крещения и венчания не более чем костюмированным карнавалом. Отцовские чувства с рождением дочери прийти к нему не успели, а потому покинул он Иркутск без всякого сожаления.

Прошло чуть больше двух лет после вышеописанных событий в Хандабае, и Гомбо, конечно же, не забыли. Но в лицо его здесь никто не знал, а потому, назвавшись Табхаром Зарбаевым, он вскоре женился на дочери зажиточного ольхонского бурята Дариме, и в 1916 году она родила ему дочь, названную Урхан.

С тех пор как Гомбо сделался изгнанником, он постарался забыть, что он боо. В рациональном Иркутске среди русских сделать это было несложно, но здесь, на священном Острове духов, все напоминало ему о его призвании.

Каждую ночь без исключения ему снился один и тот же сон. Красивая женщина, его соплеменница, улыбалась ему и звала за собой. Даже во сне Гомбо понимал, что, стоит ему пойти следом, спокойная и размеренная его жизнь резко переменится. Он хотел всего-навсего пасти скот, охотиться и растить детей. Все! Хватит с него шаманских штучек! Он не желает больше быть боо, хоть ты его убей!

Однажды поздней осенью 1916 года, охотясь на байкальского изюбря, Гомбо по следу подранка ушел на север острова и вышел к Байкалу. След обрывался на береговой гальке, будто зверь бросился в воду и уплыл, спасаясь от охотника. Подобного попросту быть не могло.

Гомбо, озадаченный и разочарованный, огляделся и увидел голую плоскую скалу, выступающую в море, а неподалеку между редко растущими реликтовыми лиственницами и соснами белую войлочную юрту, около которой паслись две лошади и стадо баранов в два десятка голов. Охотник понял, что обнаружил чье-то временное стойбище, но чье? Он знал всех здешних обитателей, их, к слову, было не так уж много, и рассеяны они были по огромной территории.