Впрочем, в описываемые времена в тесных казематах томились пока только революционеры да уголовники всех мастей.

Они встретились не в тюремном замке и даже не у массивных его ворот. Ротмистр Смирнов — не слишком высокого полета птица и свой маленький бизнес проворачивал за спиной тюремного начальства.

Встреча была назначена у места впадения резвой Ушаковки в степенную Ангару, где через два десятка лет будет расстрелян Верховный правитель адмирал Колчак…

Когда Гомбо Хандагуров подошел к берегу, ведя за собой двух оседланных лошадей и Гнедого без седла, но под уздой, он увидел ротмистра Смирнова, а чуть поодаль солдата на подводе, целиком закрытой грязноватой рогожей.

— Привел… — Полицейский офицер шагнул навстречу и, перехватив уздечку, похлопал Гнедого по холке. — Хорош, хорош скакун!

— Где Батлай? — хмуро спросил Гомбо.

— На подводе под рогожей, — кивнул ротмистр.

— Да жив ли он? — насторожился шаман.

— Живехонек! — жизнерадостно ответил ротмистр. — Забирай скорей, да возвращаться нам надо.

Гомбо не заставил себя уговаривать, подошел, отбросил грязноватую тряпку и увидел… Он содрогнулся, и слезы навернулись на глаза.

Батлай лежал на спине. То, что он все-таки жив, видно было с первого взгляда. Он дышал, и кровавый пузырь надувался над месивом его губ. Его и узнать-то было сложно, настолько он был избит: обнаженное тело сплошь в кровоподтеках, лицо — кровавая маска…

Признав брата, Батлай улыбнулся и попытался что-то прошептать, но — те же красные пузыри и не разобрать ни слова.

Гомбо поднял на ротмистра растерянный взгляд.

— Что же вы его так-то…

— Поучить пришлось, больно дерзок брат твой. Скажи спасибо, что отдаю. Он под кнутом такое нес — на десять лет каторги хватило б. — Ротмистр усмехнулся. — Так что забирай, пока я добрый, да бурятским богам своим молись!

С помощью солдата Гомбо взгромоздил брата в седло, срам прикрыл той же рогожей. Взять для него из дома халат не подумал. Брата арестовали одетым, кто же знал-то…

Гомбо Хандагуров повел лошадей шагом в обход города. Слезы стекали по щекам, в душе закипала злоба, рука, сжимающая узду, будто закостенела.

Он отомстит, отомстит любым способом. Он клялся Вечным Синим Небом и именем Эрлен-хана, владыки Царства Мертвых: ротмистр Смирнов не жилец более на этом свете, нет, не жилец!

— Ничего, брат, выходим мы тебя, кумысом отпоим, — причитал Гомбо, успокаивая более себя.

Брат его слышать не мог. Он впал в беспамятство и только по врожденной привычке кочевника все-таки держался в седле.

— Приедем, я водкой по углам побрызгаю, покамлаю… А надо, так заарина позовем Баташулууна Шагланова, он найжи мой, не откажет… Я еще на свадьбе твоей погуляю, Батлай!

Брат был лучший наездник в округе. Избитый до полусмерти, еле живой, он продолжал держаться в седле. Даже мертвый он не свалился с коня. Это Гомбо узнал, когда, добравшись до улуса, у порога деревянной пятиугольной, сложенной в форме юрты своей избы снял Батлая с коня. Тот умер в дороге…

Земляки любили юношу и гордились им. Имя Батлай в переводе с бурятского — Смелый. Весть о его смерти распространилась по улусу, и сразу стало тихо, как в склепе. У бурят не принято громко оплакивать усопших, по их поверьям, это осложняет им переход в иной мир.

Традиционных способов похорон у этого народа существовало несколько.

Были воздушные, когда тело выставляли на арангу, помост из досок на дереве или скале. Так хоронили белых шаманов, а также любого человека, убитого молнией или упавшего с большой высоты.

До середины XIX века чаще всего покойника просто оставляли на поверхности земли. Тело помещали всегда лицом к югу, то есть могила была ориентирована на север.

При кремации умерших обоего пола наряжали в лучшие одежды и уносили в лес. С покойным клали летнее и зимнее одеяние, трубку, золотые и серебряные монеты. Затем обкладывали дровами и сжигали. Если умерший был богат и знатен, то вместе с ним убивали и сжигали его слугу. Существовало поверье, что душа слуги должна служить хозяину на том свете.

В конце XIX — начале XX века основной формой похоронного обряда стало захоронение в земле. Умершего одевали в богатые одежды, если была возможность, шили новые. На покойного надевали все то, что он носил при жизни: цамцу-рубаху, шубу, унты, шапку. К поясу привязывали ножны с ножом, ложку, кисет, но не огниво. В гроб его клали еду, любую, кроме молочной. Женщины в процессии не участвовали, даже мать, жена и сестры.

Хоронили в тот же день или на следующий, только шаманов положено было хоронить через три дня.

На похоронах шамана, знатного человека или знаменитого охотника его одноулусники пели песни, в которых восхваляли его дела и подвиги.

Кладбище у бурят считалось местом нечистым, там обитали духи-боохолдои. В улус после похорон возвращались другой дорогой, чтобы запутать дух покойника. Могилу впоследствии не посещали и за ней не ухаживали.

Все это, само собой, относится к временам старинным, теперешние буряты переняли у русских похоронный обряд, тем более что большинство из них крещены. Впрочем, отношение их к религии по-прежнему своеобразно. Небесных заступников мало не бывает. Они и теперь в случае нужды зовут шамана, а еще лет сто назад в непосредственной близости могли располагаться православный храм, буддийский дацан и священное место поклонения духу какого-либо знаменитого шамана.

Хоронили Батлая Хандагурова в тот же день. С кладбища в улус возвращались, как положено, другой дорогой.

Гомбо на похоронах не проронил ни слезинки, но вид его был страшен: губы плотно сжаты, будто он узду закусил, а оплывшие черные глаза горели сумасшедшим каким-то огнем, который, казалось, обжигал соулусников…

На поминках Баташулуун Шагланов, заарин, который сам вызвался руководить обрядом погребения, отвел Гомбо в сторону.

— Приходи в мою юрту завтра, как стемнеет, — сказал он ему шепотом.

10.22. Деревня Хандабай

Покинув стройплощадку, друзья решили переждать надвигающуюся грозу у Стаса Беликова на втором этаже его недостроенного коттеджа.

На полдороге их ослепила молния, и Артем, от неожиданности ударив по тормозам, остановил машину. Хорошо, что это случилось в поселке на пустой дороге, а не на оживленной трассе или на улицах города, где, кстати, было зафиксировано несколько аварий по этой причине.

— Что это было? — спросила Джина, щурясь.

— Молния. — Артем припарковался на обочине, и друзья вышли из машины.

— Зайчиков, как при электросварке, нахватался, — поделился впечатлениями Стас, массируя веки. — Куда, интересно, она шандарахнула?

— И грома не было, обратили внимание?

Но сразу после этих слов Джины и загромыхало, и снова громче и дольше, чем при обычной грозе. Словно пустая двухсотлитровая бочка по длинной лестнице скатилась…

— Слушайте, что происходит? — спросила девушка. — Никогда раньше такого не видела и не слышала!

— Что ты хотела? — авторитетно заметил Стас. — Последние времена. До светопреставления по календарю древних майя меньше двух лет осталось. Страшно, но интересно!

— Страшно интересно, ты имел в виду? — усмехнулся Артем.

— Чушь это все, с концом света, — нахмурилась Джина. — От тебя, Стас, ну никак не ожидала подобную глупость услышать.

— Приколоться нельзя… — Чтобы поменять тему, Стас показал на небо: — Ехать надо, а то ливанет, блин, мало не покажется. Судя по грому и молнии, дождь тоже библейских масштабов будет.

— Допотопных, — добавил Артем.

Стоило друзьям разместиться в салоне, как с небес хлынуло, и именно так, как предполагал Стас. Подобный дождь, вероятно, сорок дней и ночей лил перед библейским потопом.

Ребята притихли. Было, было в этом дожде нечто апокалипсическое. Струи, заливающие стекла внедорожника, имели неестественный желтоватый оттенок. Даже сквозь закрытые двери в салон пробивался характерный запах аммиака.