— Грифы. — Гомбо уже стоял, глядя в небеса, в руке сжимал нож с широким блестящим лезвием.

Джина проследила за его взглядом и тоже увидела птиц, много птиц. Кружась над площадкой, они приблизились настолько, что можно уже было различить и мощные клювы, и голые длинные шеи с характерными перьевыми воротниками.

— Они ждут, — продолжал Гомбо, — они знают, что будет дальше.

— Что? — спросила Джина.

— Священные могильщики-грифы съедят всю плоть до последней крошки, и тогда, возможно, покойный обретет просветление и вырвется из порочного круга сансары. — Гомбо повернулся к правнучке: — Лучше бы тебе отвернуться и не видеть этого.

— Ерунда, у меня крепкие нервы, — слукавила Джина, а ее прадед, усмехнувшись, встал на корточки перед своим трупом и, размахнувшись, одним ударом тяжелого ножа отсек ему голову. Джина вскрикнула, и Гомбо посмотрел на нее.

— Я же просил отвернуться, — сказал он, — дальше будет хуже.

Джина и представить не могла, что может быть хуже. Едва сдерживая желудочные спазмы, она подняла голову и стала смотреть на падальщиков, сужающих круги, которые тоже взгляд особо не радовали. Иван же, напротив, с окаменевшим лицом принялся наблюдать за малоприятными действиями Гомбо. А тот расчленял труп на мелкие составные, не переставая при этом говорить:

— Не стоит быть настолько брезгливой, девочка. В смерти нет ничего постыдного и необычного, даже в постыдной и необычной смерти. Но это все ничего не значащие оценки живых, мертвым на них плевать. Впрочем, им на все плевать… Я умирал тысячами различных способов и понял, что способ не имеет значения, как и погребение или отсутствие его. Результат всего один, альтернативы нет. Я теперь точно знаю, что все самое главное, то, ради чего человек и рождается, начинается за порогом смерти, но…

Закончив свое грязное дело, с ног до головы забрызганный собственной кровью, Гомбо поднялся, нашел неподалеку обломок скалы размером с голову лошади и, подняв, опустил его на отсеченную голову трупа. Череп раскололся, как орех, с подобным же звуком выплеснув на белые скалы густой коктейль перемешанных с кровью мозгов. Затем Гомбо снова замахнулся и снова опустил свой импровизированный молот в то же самое место.

— Что он делает? — спросила Джина Ивана. Отвернувшись, она слышала только звуки.

— Камнем крошит кости трупа, — ответил тот.

Больше терпеть девушка не смогла. Она едва успела повернуться так, чтобы не видеть костедробильной деятельности прадеда, как ее желудок вывернуло наизнанку, и полупереваренный завтрак из яичницы с беконом и двумя чашками черного кофе оказался на маленьком скальном плато высокогорного королевства Непал.

«Интересно, — непроизвольно подумала девушка, — а там, наяву, у костра, где, введенное в транс, мирно спит мое тело, я точно так же облажалась?»

Это ей предстояло узнать в недалеком будущем, а пока она продолжала слышать сначала мерзкий чавкающий треск превращаемых в кровавую кашицу костей, затем голос Гомбо, обращенный к грифам:

— Птички божьи, я накрыл для вас стол! Не побрезгуйте угощеньем!

Джина услышала шорох крыльев опускающихся на плато грифов, их громкий клекот, а Гомбо между тем, отойдя в сторону, чтобы не мешать трапезе, продолжил:

— Так вот, тот, кто пытается извести меня всем этим кошмаром, всегда обрывает мое путешествие на самом интересном месте. В момент смерти сознание переносится в меня же, но живого, который должен возиться с трупом, позаботившись о его достойном погребении по одному из существующих или несуществующих обрядов… Кстати, девочка, лучший способ это тот, которого придерживались наши с тобой предки — древние монголы и буряты. Они просто оставляли усопших в степи, никаких тебе церемоний… Впрочем, какая разница?

Гомбо захохотал.

Джина более-менее пришла в себя, отерла лицо рукавом. Падальщики шумно дрались из-за тела ее прадеда, который продолжал смеяться — как дурак, честное слово…

Джина заметила, что до этого жавшаяся к ее ногам Машенька заволновалась, заерзала, а потом, громко «каркнув», побежала вдруг в самое скопище грифов.

— Маша, вернись! — крикнула Джина, но куда там…

Птенец, растолкав падальщиков, уже клевал кровавое месиво, в которое Гомбо превратил свой труп.

— О господи, — прошептала девушка, отворачиваясь от мерзкой оргии.

Но ужас на этом не закончился. Она увидела, как по вертикальной скале вниз, быстро-быстро перебирая лапками, спускается огромный черный таракан, размером с немецкую овчарку, совершенно омерзительный.

— Это твой дух-помощник? — спросила Джина, едва сдерживая новый приступ рвоты.

— Да, — кивнул Иван.

А таракан уже успел спуститься и точно так же, как минуту назад птенец, растолкал грифов и присоединился к кровавому пиршеству.

— Почему ты позволяешь ему жрать всякую гадость? — спросила Джина, брезгливо морщась.

— Запрещать бесполезно, — ответил Иван. — Боохолдои не едят продуктов Срединного мира, это их единственная пища.

— Так, значит, и Маша — боохолдой? — догадалась девушка.

— А кого ты здесь ожидала встретить? — усмехнулся Иван. — Живого птенца комнатной канарейки? Впрочем, Маша не боохолдой.

— Кто же она?

— Мифическое существо.

Джина снова ничего не поняла, кроме того, что настаивать бесполезно. Впрочем, твердо решила дома вытянуть из парня всю информацию и даже немного больше…

Джина вспомнила наконец, зачем они здесь.

— Гомбо! — крикнула она. — Ты поможешь нам? Защитишь своих потомков от мести духа? Ведь мы-то не виноваты ни в чем!

— Да, виноват один только я, слабый, корыстный, самонадеянный… Но и вы тоже! — не согласился Гомбо. — «Сын за отца ответчик» — вот золотое правило любой вендетты! И потом, даже если бы я захотел защитить вас, у меня бы ничего не вышло. Он — заарин, а я кто? Да никто! Ноль без палочки, недоучка! Так что готовься к смерти, девочка, готовься к лунному затмению!

И он снова захохотал, дико, страшно, безнадежно…

Под этот хохот Джина и очнулась возле угасающего костра во дворе дома Василия Шарменева. Она, казалось, всегда теперь будет слышать его.

Дядя лил на нее воду, Иван тоже маячил рядом.

— Как ты, девочка? — спросил встревоженный шаман.

— Не называй меня больше так никогда! — выкрикнула Джина, вспомнив, что именно так звал ее предавший их Гомбо. Она попыталась подняться с земли, но ноги ее не держали, и, если бы не помощь мужчин, встать самостоятельно она бы не сумела.

Осмотревшись, девушка отметила, что майка на ней безнадежно испорчена остатками кофе и непереваренной яичницы с беконом. Значит, рвало ее и наяву тоже. Впрочем, взволновало ее другое: кровожадного, но все равно любимого птенца рядом она не увидела.

— Где Маша? — спросила девушка.

— Какая Маша? — не понял шаман.

— У Джины появился дух-помощник, учитель, — пояснил Иван, — сногсшибательный и невозможный.

— С этого места подробнее, — велел Шарменев, и ему рассказали обо всем произошедшем, не забыв в подробностях описать найденыша, а когда Иван, убрав с запястья платок, показал рану, нанесенную стальным клювом, шаман заволновался.

— Это действительно почти невозможно, но тебя, племянница, отметило своим вниманием мифическое существо, сама Мать Хищная Птица!

— Что за зверь? — удивилась Джина, немного польщенная: уж больно напыщенно произнес ее дядя последнюю фразу.

— Вероятно, она залетела в Сибирь из Индии, явное буддийское или индуистское влияние, — предположил Иван. — По описанию внешнего вида и мистических способностей Мать Хищная Птица очень напоминает Птицу Гаруду, боевого коня бога Вишну.

— Очень может быть, — согласился Шарменев. — В мифологии сибирских народов она высиживает яйца, в которых зреют души еще не рожденных шаманов в гнездах на Мировой Ели, растущей на Крайнем Севере Срединного мира в месте, недоступном простым смертным. Корни Ели питаются эманациями Нижнего мира, а верхушка кроны проросла в Верхний.