Проходя с такими мыслями мимо двери автобуса, он вдруг сделал резкий поворот налево и поднялся в салон. Водитель видел этот неожиданный маневр, но ничего не сказал. Почему Эдмондс так поступил? Он и сам не мог сказать. Возможно, сработал инстинкт самосохранения, а может, то была просто причуда, – мол, а почему бы нет? Или у него случилось внезапное помутнение рассудка. Кто знает?

В то утро он оказался первым пассажиром, вошедшим в автобус. Проследовав по узкому проходу, он выбрал одно из кресел, плюхнулся в него и повернул голову к окну. Холодный застоявшийся воздух в салоне пропитался сигаретным дымом и еще чем-то терпким, химическим – может, средством для чистки? Или то пахло синтетическое покрытие сидений?

Вслед за ним в переднюю дверь потянулись и остальные пассажиры. Кто-то искоса поглядывал на него, двигаясь по проходу, другие были слишком заняты процессом медленного и осторожного опускания в кресла. Иные при этом покряхтывали и выпускали газы; их руки мелко дрожали, когда они цеплялись за спинки и подлокотники, поворачиваясь и переводя свои негнущиеся тела в сидячее положение.

Эдмондс и сам уже достиг возраста, когда тебе все труднее садиться и вылезать из кресел, автомобилей, ванн и других мест, требующих сгибания тела под непривычным углом. При этом он порой бессознательно издавал стон – от облегчения или от усталости. В последнее время признаки старения и износа организма проявлялись все чаще и очевиднее.

– Он не филе миньон, он даже не бифштекс. Разве что ростбиф. В лучшем случае – лондонское жаркое.

По проходу шла тучная женщина, сопровождаемая мужчиной, который громко говорил у нее за спиной. Добравшись до двух пустых сидений непосредственно перед Эдмондсом, женщина взглянула на него, боком втиснулась между рядов и села у окна. Ее муж занял сиденье рядом. По тому, как слаженно они двигались, можно было понять, что оба давно привыкли к такому распределению мест.

– Не знаю, почему ты о нем такого высокого мнения.

– Ш-ш-ш, не так громко. Тебя слышит весь автобус.

Муж полуобернулся и бросил недовольный взгляд на Эдмондса, как будто тот был в чем-то виноват.

– Ладно, ладно, – сказал он, чуть понизив голос. – Но объясни мне, что именно тебе в нем нравится?

Женщина ответила не сразу, собираясь с мыслями.

– Мне нравится, с каким достоинством он держится. Как он скрывает свою боль. Это очень… благородно. Многие люди, потерявшие близких, спешат сообщить всем и каждому, как они страдают от одиночества и чем пытаются занять свои пустые дни. Они хотят, чтобы их пожалели. Но с Кеном не так – мы знаем, как сильно он переживает и каким ударом стала для него смерть жены. Оно и понятно, если ты столько лет прожил с человеком душа в душу. Однако он не подает виду и никогда не обременяет других своими жалобами.

Эдмондс нахмурился. О ком они говорят? Как-то уж очень знакомо все это звучит.

Муж начал было возражать, но она резко его прервала:

– Ш-ш-ш, вот он идет.

Эдмондс поднял глаза на очередного пенсионера, медленно шедшего по проходу в их сторону. Дойдя до супружеской пары, он с улыбкой остановился:

– Доброе утро. Готовы к небольшой прогулке?

– Доброе утро, Кен. Да, мы готовы, как всегда.

Он улыбнулся и проследовал дальше.

Несколько минут спустя Эдмондс оглянулся на старика. Тот просматривал газету, в одиночестве расположившись на длинном сиденье в самом конце салона. Эдмондс поднялся, прошел в конец и присел рядом с ним:

– Не возражаете?

– Нисколько. Буду рад компании в этой поездке. Я Кен Элфорд. – Он протянул руку.

– Я Уильям Эдмондс.

Мужчины обменялись крепкими рукопожатиями.

– Называть вас Уильямом или Биллом?

– Как вам угодно, это не имеет значения.

– Хорошо, Билл. Не желаете перекусить?

Кен извлек из карманов пальто ватрушку в полиэтиленовой обертке и красно-белый пакет шоколадного молока. Эдмондс покачал головой: «Нет, спасибо». Кен понимающе кивнул, открыл пакет, сделал глоток, аккуратно навинтил крышечку и убрал пакет в карман. Потом зубами надорвал полиэтилен, развернул его и откусил большой кусок ватрушки. Можно было не сомневаться в том, что он получает удовольствие от еды, – жуя, он прикрывал глаза и издавал тихое утробное урчание.

Эдмондсу это понравилось. Кен походил на персонажей из телерекламы нового завтрака или какого-нибудь шоколадного батончика, смакующих рекламируемый продукт.

– Я впервые вижу вас здесь, Билл.

– Да, это моя первая поездка.

– Что ж, некоторые из них бывают интересными, а иные скучны, но даже в них всегда найдется что-нибудь сто?ящее внимания.

Передняя дверь с пневматическим шипением закрылась, и автобус тронулся.

– Я потерял жену в прошлое Рождество и после того стал участвовать в этих экскурсиях. Она никогда не любила путешествия, даже однодневные поездки, так что мы держались поближе к дому. А потом она заболела…

Голос Кена оставался ровным и бесстрастным. Это удивило Эдмондса, который не мог говорить о своей покойной жене без надрыва или дрожи в голосе.

– Вы женаты, Билл?

Эдмондс взглянул на свои руки:

– Моя жена тоже скончалась. Совсем недавно.

– Да, это тяжело. Сочувствую. – Однако в голосе Кена сочувствия не слышалось; более того, в нем проскальзывали бодрые, чуть ли не веселые нотки. – Погодите, я вам кое-что покажу.

Он запихнул в рот последний кусок ватрушки, отряхнул руки и полез еще в один карман. Оттуда явился на свет блестящий, очень красивый складной нож.

– Взгляните, это мой Ведран Чорлука.

Он протянул нож, предлагая его взять, но Эдмондс смотрел ему в лицо и не заметил этого жеста.

– Почему вы его так называете? Насколько знаю, Ведран Чорлука – это профессиональный футболист.

Кен кивнул и щелкнул пальцами:

– Именно так! Значит, вы тоже любите европейский футбол? Превосходно. Да, он играет за хорватскую сборную. А нож я назвал в его честь не случайно. Это последний рождественский подарок моей жены. Я вообще люблю складные ножи, у меня их целая коллекция. Но этот – взгляните, он особенный. Его сделал по заказу жены один мастер в Монтане. Мне он сразу очень понравился, но по-настоящему я обратил на него внимание уже после ее смерти.

– По-настоящему обратили внимание? Что вы имеете в виду?

– Когда Виктория умерла, я был близок к помешательству. Мы прожили вместе тридцать семь лет и бо?льшую часть этого времени были счастливы. Ваш брак был счастливым, Билл?

Эдмондс кивнул.

– Тогда вы меня поймете. Ведран Чорлука был ее любимым игроком. Жена ни черта не смыслила в футболе, но ей пришлось по душе это имя. Ей нравилось его произносить. Всякий раз, когда я смотрел по телевизору матч, она приходила и спрашивала, не играет ли Ведран Чорлука. Вот почему я назвал нож его именем. И я всегда ношу его с собой. Когда мне становится совсем невмоготу, я сжимаю нож в кармане и, как правило, испытываю облегчение. По крайней мере, часть боли уходит.

– Прекрасная история. Можно взглянуть?

Эдмондс взял нож и начал внимательно его рассматривать. Действительно красивая вещь. Но от дальнейшего осмотра его отвлек голос Кена:

– Мы обращаем недостаточно внимания на детали. Мы сами это чувствуем, но не меняем своего к ним отношения. И только задним числом, когда кто-то умер или что-то безвозвратно потеряно, мы понимаем, что слишком быстро пролистывали книгу своей жизни, упуская многие подробности. И вот после смерти Виктории я решил заново просмотреть и восстановить все, что смогу, – вещи, которыми мы владели, мои воспоминания и воспоминания других людей о ней… словом, все такое. Но теперь я уделял этому все свое внимание до последней крупицы. И вы знаете, я увидел все это совершенно другими глазами. Разница была огромной! Я уже не могу общаться со своей женой, но многое понимаю лучше, чем понимал при ее жизни. Обращая больше внимания на детали, я с каждым разом узнаю о ней все больше и больше. И жена предстает в новом свете – как будто я только что с ней познакомился. Конечно, это не может заменить реальность, но это все, что у меня осталось, Билл. Это лучшее, что я могу сделать.