Когда ее трамвай подъехал к следующей остановке, Этрих (дважды чуть не угодивший под колеса машин) мчался уже на последнем дыхании. Но цель была близка – трамвай с лязгом и скрежетом остановился. Еще один рывок, и Этрих его настигнет.

В этой спешке у него даже и мысли не возникло: а что он будет делать, когда окажется в вагоне? Или: что произойдет, когда он приблизится к женщине и та с подозрением взглянет на запыхавшегося потного мужчину, вдруг над ней нависшего?

«А ведь я совсем не говорю по-польски, – мог бы подумать он. – Большинство местных жителей не владеют английским – и она, вполне вероятно, тоже. Как я смогу объяснить, не зная языка, что искал ее всю свою жизнь, но понял это лишь пять минут назад? Как я скажу ей все, если не могу сказать ничего? Лицо при всем богатстве мимики – неважнецкий лингвист. Ну сколько слов можно передать улыбкой? Да, бывают улыбки приветливые и неприветливые, приглашающие и отвергающие. Но как поступить, если для объяснения тебе нужен всеохватный язык небесных сфер, а у тебя есть только глаза и руки?»

Однако времени на эти размышления не было. Двери открылись. Несколько пассажиров вышли на этой остановке, другие поднимались в вагон. Шагнув на ступеньку, он вдруг сообразил, что не имеет билета. Нет билета, нет языка общения, нет ни малейшего понятия, что делать дальше. Но такая женщина стоит любых конфузов и неловкостей. Просто подойди к ней и уповай на милость богов. Подойди к ней и…

Он подошел к ней, и язык его распух во рту до размеров тыквы. Руки плотно прижались к бокам. Она глядела в окно трамвая. Этриху показалось, что прошла сотня лет, прежде чем это дивное лицо повернулось в его сторону.

– Простите-но-мне-необходимо-с-вами-поговорить! – Он сделал типичную ошибку американцев за рубежом, почему-то считающих, что, если говорить по-английски очень громко и отчетливо, их непременно поймет любой иностранец. Но, заглянув в ее глаза, он убедился в обратном. Прекраснейшие, глубиной десять миль глаза были холодны и бесстрастны, как у ящерицы. Никакого интереса к незнакомцу – ни проблеска, ни единого шанса.

Тогда он попытал счастья на плохом, но опять же громогласном немецком:

– Ich habe sie gesehen am strassenbahn hier…[20]

Взгляд ее сделался еще холоднее. Женщина его мечты смотрела на Этриха, как смотрят на пятно, испортившее совсем новое платье. Он лихорадочно соображал, как поступить, что сказать, – а что-нибудь сделать было просто необходимо. Но, как назло, ничего не приходило в голову. Отчаявшись, он уже начал разворачиваться для позорного отступления, когда она заговорила – на безупречном британском английском, голосом, какой ни один мужчина не сможет забыть никогда.

– Почему ты преследуешь меня, Винсент? Все кончено. Я чуть рассудка не лишилась после наших с тобой разговоров на эту тему. Ты сделал свой выбор, и я с ним смирилась. Так отпусти меня теперь! Не завершай все на такой ноте. – В ее улыбке было столько печали и нежности, что он едва смог это вынести.

– Мы… э-э… мы с вами знакомы? – произнес он, растерянно моргая.

Она нахмурилась:

– Да, представь, мы с тобой знакомы! Как-никак три года прожили вместе, хоть и урывками!

Этрих был женат и жил в Сиэтле. Двадцать лет с одной женщиной, трое детей, собака. Он никогда не жил с кем-либо другим.

– Как… как вас зовут?

А вот это ей уже совсем не понравилось. Лицо ее напряглось, как сжатый кулак. Глаза сузились до щелочек. Когда она заговорила снова, голос ее был полон обиды и гнева:

– Очень остроумно, Винсент! Я, наверно, должна рассмеяться? Ты хочешь обидеть меня еще сильнее? Значит, будем делать вид, что мы незнакомы? Теперь это модный стиль? Надо же, я и не знала. В конце концов, это ведь ты хотел расстаться, и все вышло по-твоему! – Она поднялась, оказавшись идеально высокого роста (абсолютно все в ней соответствовало его идеалу). – То есть я должна притвориться, что ничего не знаю о Китти, о Сиэтле, о твоей красной «ауди»? Так? И я должна называть тебя «мистером Этрихом»? И делать вид, что не знаю о твоей манере прикусывать нижнюю губу, когда ты занимаешься любовью, и о твоей одышке? А как насчет гипертонии? Я даже могу вспомнить твои показатели, Винсент. В последнее время было сто восемьдесят на девяносто – верно? Я держу все это в памяти, потому что я очень тебя любила. Но тебе не нужна моя любовь. Тебе нужны твоя Китти, твоя красная машина и твоя беспроблемная жизнь в Сиэтле. Я не ошиблась с давлением – сто восемьдесят на девяносто?

Да! Все это было правдой! Ошеломленный, Этрих невольно сделал шаг назад, увеличивая дистанцию между собой и своей богиней. Он был совершенно уверен в том, что никогда ранее с ней не встречался. Но как тогда она узнала о Китти, об «ауди», о показателях артериального давления? И даже такие мелкие, интимные подробности, как прикушенная губа…

Двери закрылись, трамвай возобновил движение. Вся сценка заняла пару минут, не ускользнув от внимания других пассажиров. И до следующей остановки он был заперт в вагоне вместе с ней.

– Откуда вам все это известно?

Она вскинула голову, яростно сверкнув глазами. Выглядело это восхитительно.

– Откуда мне известно?! Да потому, что в последние три года каждый раз, приезжая в Варшаву, ты жил со мной. Мы притворялись настоящей семейной парой. Но я больше не могу притворяться, Винсент! Я хочу жить нормальной жизнью, а от тебя этого не дождешься. Так что попытаю счастья с кем-нибудь другим.

Он был не в силах далее это выслушивать.

– Но я никогда прежде с вами не встречался!

Ее пухлые губы сжались в линию, но тут же снова приоткрылись, как будто она хотела что-то сказать и в последний миг передумала. Она приблизилась к нему почти вплотную и – незаметно для окружающих – скользнула ладонью по внутренней стороне его бедра.

– Я люблю твою родинку в этом месте. Всегда считала ее нашим с тобой маленьким секретом. Вот чего мне будет не хватать.

Трамвай замедлил ход, потом остановился. Она двинулась к выходу.

– Прошу, оставь меня в покое, Винсент. Хотя бы это ты мне должен.

С ужасом и отчаянием следил он за тем, как женщина спускается по металлическим ступенькам и стремительно удаляется, ни разу не оглянувшись. Он стоял, позабыв закрыть рот, и вдруг с опозданием обнаружил, что от ее прикосновения у него началась эрекция. Глядя на свои вздувшиеся брюки, он вспомнил о родимом пятне, всегда его смущавшем. Затем быстро поднял глаза, недоумевая: как она могла узнать о родинке?

На ней было пальто нефритово-зеленого цвета. В последний раз он видел это пальто – и эту женщину, – когда она входила в подъезд дома, совершенно ему незнакомого.

Это началось в тот день, когда к нам прибыл новый холодильник. Огромный и серебристый, он напоминал поставленный на торец жилой трейлер. Но Рэй выбрала именно его, когда мы делали заказ несколькими днями ранее. Еще в январе я пообещал ей купить новый холодильник, как только получу прибавку к зарплате. И я сдержал обещание – на все шестьсот тридцать девять долларов.

Два натужно пыхтящих грузчика под проливным дождем внесли его в дом и, чертыхаясь, впихнули на указанное место на кухне. Они явно были не в духе, что и неудивительно – кому охота возиться с доставкой грузов в такую грозу? Когда с этим было покончено и я расписался в сопроводительных бумагах, Рэй предложила им по чашечке кофе. Оба, заметно взбодрившись, выразили согласие. В гостиной, после церемонии помешивания и снятия пробы, они поудобнее уселись на стульях, и тот, кого звали Деннис (судя по нашивке на нагрудном кармане), поведал нам довольно-таки странную историю.

По его словам, в последние дни, развозя товары по округе, они все чаще натыкались на груды мебели и бытовой техники, сложенные прямо на тротуарах. Я сказал, что не вижу в этом ничего особо странного. Оно бы и так, согласился Деннис, если бы подобные явления не наблюдались как минимум в десятке мест: кучи добротных вещей под открытым небом и никого из владельцев поблизости.