– Гордон…

– А когда прекратилось и это, появилась еда. Только я скажу неправду, и вдруг в руках у меня что-нибудь съестное – жареная индейка или зеленые бобы, тающее мороженое или печеная картошка.

Я стал вставать, но он схватил меня за руку. Я попытался вырвать ее, но он держал крепко.

– А с тех пор как приехал сюда – вот эта лошадь! В один прекрасный день она появилась у двери отеля, дожидаясь меня. Ты знаешь, что это, Радклифф? Вся моя ложь, собранная воедино. Посмотри на нее: разве не видишь, какая она красивая? Взгляни на глаза, посмотри, какие они хитрые. Посмотри, как она уставилась на нас. Когда я честен, она ненадолго отходит, но я не знаю, как быть честным. Это не просто врать или не врать. Нечестность забирается под кожу, как микроб, а потом становится вирусом – он производит себе подобных, и все они отличаются друг от друга. Мне никогда не удавалось быть честным, и потому рано или поздно всегда появляется что-то новое – туча, язык, лошадь… Помнишь Иова? Как Бог испытывал его одним ужасным несчастьем за другим? Это бывает и по-другому, уверяю тебя. Иногда Он испытывает и плохих людей тоже. Но знаешь ли ты, как тяжело не врать? Даже когда, – он протянул руку к лошади, – каждую минуту рядом она?

Я не удержался:

– Откуда мне знать, что ты не врешь сейчас, Гордон?

Он улыбнулся:

– Взгляни на лошадь.

Я улыбнулся в ответ и взглянул. Во рту у нее был огромный и очень красивый букет редких цветов, какие можно увидеть разве что в дорогом цветочном магазине. Я не мог понять, откуда он взялся. Ни малейшего представления, откуда он мог взяться среди сосен и каштанов в этом парке; весна еще не настолько вступила в свои права, чтобы цветы выросли, а тем более распустились.

Услышав, что слепнет, Бейзер первым делом решил купить фотоаппарат. В фотографии он не разбирался, а просто, как и все, любил хорошие снимки. Порой ему попадались такие поразительные, оригинальные или пикантные фотографии, что он замирал, разинув рот, или качал головой, изумленный схваченным моментом или уловленной частичкой окружающего мира. Но вообще-то, он мало задумывался об этом искусстве. Тем-то жизнь и была великолепна, что одни умели фотографировать, другие – складывать печные трубы или дрессировать пуделей. Бейзер верил в жизнь. И всегда был благодарен ей за то, что ему позволено шествовать на ее параде. Иногда его жизнерадостность вызывала чуть ли не опасения. Друзьям и знакомым это казалось подозрительным. С чего это он так счастлив? Каким секретом он владеет и не хочет поделиться? Рассказывали, что, когда Бейзер увидел, как его девушка пишет письмо своему новому тайному дружку, он купил ей билет, чтобы она могла съездить к нему и выяснить, как у него дела. Сказал, что желает ей счастья – с ним или без него.

Но теперь все переменится! Через эту слепоту Бог – или кто там еще – решил дать Норману Бейзеру вкусить кнута. Друзья не сомневались, что он изменится к худшему, сначала придет в исступление, потом съежится от жалости к себе и кончит так же, как и остальные, – поджатыми губами, всезнающим пожиманием плеч, поиском ответа на сегодняшние вопросы в завтрашнем дне.

Но вместо этого Бейзер купил фотоаппарат. И действительно прекрасный – «Циклопс-12». Он ничего не понимал в этом искусстве и, придя в магазин, не стал скрывать своего невежества. Вот что он сказал продавцу:

– Послушайте, я не разбираюсь в этом деле, но хочу самый лучший фотоаппарат, какой у вас есть для полных идиотов. Что-нибудь такое, чтобы я мог навести и щелкнуть и знать, что он сам все сделает.

Продавцу понравился такой подход, и, вместо того чтобы предложить «Хирам Квагола» или «Васлов Синкрометр», какими пользуются взыскательные немцы, чтобы делать черно-белые снимки, по которым можно исследовать носы знаменитостей, он вытащил на прилавок «Циклопс» и сказал:

– Вот этот. Понадобится час, чтобы набить руку, а потом делай что хочешь.

И Бейзер сделал нечто странное. Он взял фотоаппарат и, прижав к груди, спросил:

– Вы говорите правду?

Когда последний раз незнакомый человек задавал вам такой вопрос? Продавец был поражен. Его работа заключалась в обмане и притворном рвении, в мошенничестве и очковтирательстве. Он сказал правду, но этот покупатель еще хотел, чтобы он сказал ее громко.

– Для ваших целей это самый лучший фотоаппарат. Попробуйте пару дней, а потом, если не понравится, принесете назад, и мы подыщем что-нибудь другое.

Проблема с «Циклопсом» заключалась в том, что это было именно то, что Бейзер и просил. У него ушел час, чтобы прочесть и понять инструкцию. К следующему утру он уже нащелкал и проявил свою первую пленку. Фотографии получились четкие, но неинтересные, как гамбургеры в фастфуде. Все было в порядке, Бейзер получил в точности то, за что заплатил, но через мгновение снимок стирался из памяти. И тут на Бейзера снизошло первое из многочисленных откровений. С тех пор как появилась фотография, сколько тысяч и миллионов раз люди фотографировали одни и те же вещи? Сколько раз снимали своих кошек и собак, Эйфелеву башню, семейство за столом?

Слоняясь по дому и стараясь придумать, что бы такое интересное и художественное снять, он опустился на колени в ванной и сфотографировал свою зубную щетку сквозь стеклянную полку, на которой она стояла. Задумано было хитро, но, проявив пленку, он нахмурился, поняв, что по меньшей мере нескольким сотням тысяч человек уже, вероятно, приходило в голову нечто подобное. Там, в обширном мире, ящики столов были набиты «художественными» фотографиями зубных щеток. Хуже того: другим приходилось фиксировать аппарат и давать большую выдержку, потому что их камеры были не так совершенны, как нынешние. Теперь же требовалось лишь прицелиться, щелкнуть – и у тебя портрет твоей зубной щетки. А в прежние времена приходилось подумать, приспособиться и решить, как сделать этот снимок. Это был целый процесс, включавший тщательное обдумывание.

Пока он предавался этим мыслям, сквозь открытое окно он услышал крики и понял, что в парке напротив резвятся дети. При этом они дико и пронзительно вопили, и Бейзер подумал: «Если бы мне предстояло оглохнуть, как бы я сохранил эти громкие звуки, чтобы в обретенной навек тишине вспомнить их в точности и услышать снова? Все мы знаем, что в конце концов у нас остаются лишь воспоминания, но как сохранить их, если какая-то часть тебя решает умереть прежде остальных?» И он понял, что купил фотоаппарат для того, чтобы рассмотреть напоследок мир, каким он его знал, и таким путем попытаться научить свою память сохранить его. Но ничего из этого не выйдет, если у тебя бездумная гениальная машина, делающая в точности то, что ей велишь, но не говорящая тебе взамен ничего о тебе самом. Это вроде тех тренажеров с электродами, которые прицепляешь к телу, а потом ложишься и отдыхаешь, пока электричество делает тебя стройным и мускулистым.

И он вернулся в магазин. Увидев его снова, продавец почти испугался. И Бейзер решил рассказать ему все. О своей слепоте, о том, что ему необходимо найти фотоаппарат, который не только делал бы то, что ему велишь, но и научил бы его самого видеть и запоминать мир.

Когда он подошел к прилавку, ему пришла мысль, что, какую бы машину он ни взял на этот раз, он потратит неделю на изучение принципов ее работы, а потом позволит себе сделать не более десяти снимков, прежде чем отложит его навсегда. Доктор сказал, что у него три месяца до того, как болезнь опустит перед его глазами черный занавес, и это будет конец. За оставшиеся девяносто дней он постарается все узнать, обдумать и постичь. Десять фотоснимков. Девяносто дней, чтобы сделать десять снимков, которые, когда зрение исчезнет, восстановят в его погасших глазах то, что он утратил.

Продавец выслушал его и тут же предложил пойти в магазин, специализирующийся на книгах о великих фотографах.

– Прежде всего взгляните на книги о Штиглице и Стренде. О парнях из Баухауза. Они были мастера. Лучше всего начать с этого. Если бы вы хотели научиться живописи, вам бы следовало пойти в музей посмотреть на Леонардо.