– И сегодня тоже? Когда мы бегали в воздухе вверх тормашками? С ней это случилось тоже?

– Разумеется. Вор не только забирает вещи, он еще кое-то оставляет после себя. В большинстве случаев это чувство потери, черная дыра. Пустота, которая остается внутри вас после утраты чего-то важного и ценного.

– И она уже никогда не сможет доверять гравитации, – вслух подумал Харви.

– Вот именно, – сказал Крис, ткнув его пальцем в грудь.

– И ее будет мучить страх, что это может повториться в любой момент? Всякий раз, когда я поднимусь в воздух?

– Или устроите пробежку вниз головой.

Теперь Харви расхохотался уже в полный голос:

– Мне это нравится! Это здорово! Вот только…

– Что – вот только?

– Что, если она забудет? Рано или поздно, через несколько месяцев или через три года. Нам ведь свойственно забывать, и даже самый печальный опыт со временем стирается из памяти.

– Не забудет, если ей периодически напоминать. – Дабы продемонстрировать свою мысль, Крис шагнул назад, расставил ноги и положил руки на живот: изначальная поза для «кражи гравитации». – Если будете практиковаться, вы научитесь делать это самостоятельно когда вздумается. И вы всегда сможете ей напомнить.

Харви взглянул на блестящий паркетный пол и подумал о «Бит-стрит». О симпатичной и доброжелательной Грете, о красавице Бесс, преподававшей Фельденкрайза. Он подумал о работягах, с багровым от натуги лицом ворочавших штанги, и о дамах зрелых лет, мучительно выполнявших повороты туловища. Это был просто тренажерный клуб, не более и не менее того. Или же нет? Одновременно с догадкой по хребту его пробежал холодок, но он не мог не спросить:

– Почему я? Почему я оказался здесь?

– Помните, как вы сказали: «Долбаная сучка!»? Помните, как вы были разгневаны в тот момент?

– Да, это случилось в кинотеатре.

– Верно. Хороший вор всегда исполнен гнева. Он гневается на то, чего он не имеет. На то, что ему не досталось. На то, чем его обделили. И этот гнев привел вас сюда. Как и других. Надо очень-очень сильно разозлиться, чтобы попасть в этот класс. Вам понравились люди, которых вы тут встречали? С ними легко и приятно общаться, не так ли? Вот почему в классе так мало учеников – у каждого, кто задерживается в «Бит-стрит», есть что-то, что он стремится украсть. Просто раньше вы об этом не догадывались.

Харви еще раз повторил эти слова, чтобы почувствовать их вкус на языке:

– Долбаная сучка!

Вкус был изумительный. Как хот-дог сразу со всеми приправами, какие только могут быть.

История эта проста и незатейлива, однако, зная Этриха, могу предположить, что попытка ее пересказать не обойдется без осложнений. Так уж повелось, что все с ним связанное неизбежно осложняется, зачастую без всяких на то причин.

Случилось это много лет назад. В ту пору Этрих жил в Европе, и жил очень даже неплохо. Он умел шикануть и подать себя в лучшем виде, одни кашемировые носки чего стоили. Знакомые его расхваливали, родные им гордились. Короче, тогда он был на вершине успеха – за два года до того, как слег.

Мое пребывание в Европе было сравнительно недолгим, но с Этрихом я свел знакомство тотчас по приезде, благо мы работали в одной компании и даже в одном ее подразделении. Он мне сразу же очень понравился, и впоследствии я старался по возможности проводить больше времени в его обществе. Будучи успешным бизнесменом, он также имел все данные для того, чтобы стать политиком или актером. Винсент не просто умел складно излагать свои мысли; он говорил вещи, которые вам запоминались надолго. Он был одним из тех людей, которые легко могут завладеть вниманием любой аудитории, так что слушатели непроизвольно подаются вперед, отрываясь от спинки своего стула и стараясь не упустить ни единого слова.

Возможно, это было одной из причин, по которым во время наших деловых поездок его в каждом аэропорту встречали красивые женщины. Порой, но далеко не всегда его встречала и жена, которая, впрочем, тоже была красавицей.

Их было много. Помню миниатюрную англичанку с глазами Одри Хепберн, приветствовавшую его взмахом наманикюренной руки на выходе из зоны прилета в Хитроу. В другой раз его поджидала смуглая знойная перуанка, которая была в ярости из-за чего-то им ранее сделанного и при встрече едва не влепила ему пощечину. Но к тому времени, как ее лимузин довез нас до гостиницы, эти двое уже смеялись, исподтишка обмениваясь красноречивыми взглядами.

Вот уж в чем Этрих никогда не испытывал недостатка – в женщинах и их красноречивых взглядах исподтишка. Некоторые доставляли нас из аэропорта до своего города в тонированных дорогих авто под приглушенные звуки джаза, наполнявшие салон через восемь динамиков. В других случаях мы продвигались к городским огням в старых помятых такси – «ладах» или обшарпанных желтых «фиатах», – теснясь втроем на заднем сиденье. По дороге Винсент оживленно беседовал с очередной дамой, выясняя ситуацию на месте и тут же строя планы на ближайшие дни.

Я не знаю другого мужчину, который бы так высоко ценил и понимал женщин. Он верил, что в одной из своих прежних жизней сам был женщиной, и поэтому он не только понимал их мотивы и действия, но часто предугадывал эти действия задолго до их совершения. Одна из женщин как-то сказала мне за ужином:

– Иногда Винсент меня просто пугает. Он способен понять даже то, почему мы, женщины, его ненавидим.

Когда же я поинтересовался, за что его ненавидит лично она, дама секунду-другую смотрела на меня в упор, прежде чем сказать:

– Разве это не очевидно?

И то верно: мы легко проникаемся ненавистью к людям, знающим наши сокровенные тайны, особенно если мы, со своей стороны, не знаем и не имеем шансов узнать тайны этих людей. При всем том Винсента Этриха никак нельзя было назвать скрытным человеком. Задав ему прямой вопрос на любую тему, вы всегда получали такой же прямой ответ. Неоднократно он без колебаний говорил о себе самые нелицеприятные и даже постыдные вещи. Возможно, как раз это и нервировало собеседников, заставляя их думать, что он привирает: кто же станет спокойно и без принуждения сознаваться в подобном?

Приведу еще один эпизод, весьма показательный и во многих смыслах самый важный. Дело было поздней весной в пражском отеле «Унгельт». Утром, уже готовясь отправиться в аэропорт, я вышел на веранду отеля, чтобы бросить прощальный взгляд на все это великолепие. Время ланча еще не наступило, но чудесная погода выманила постояльцев из номеров, и все столики на веранде были заняты. Я сделал медленный глубокий вдох, наслаждаясь изысканной смесью восторга и грусти, как это бывает, когда в чужом далеком городе вы видите нечто восхитительное, но вам не с кем разделить свое восхищение. Деревья уже полностью распустились, и солнечный свет каскадами струился по молодой листве. Люди за столиками были одеты по-летнему; прекрасные женские руки были открыты – и не только руки. Их кожа, много месяцев пребывавшая в зимней спячке под толстыми свитерами, пальто и перчатками, наконец-то почувствовала на себе лучи солнца и свежий ветерок.

Я, как обычно, был в одиночестве, однако чувствовал себя счастливым, глядя на лица окружающих и слыша обрывки разговоров, звучавших подобно приятному музыкальному фону. Уже было собравшись развернуться и покинуть веранду, я вдруг заметил за одним из столиков Винсента Этриха и какую-то женщину. Я бы солгал, сказав сейчас, что хорошо запомнил ее внешность. Без сомнения, она была красива. Длинные темные волосы, которые она то и дело откидывала назад быстрым и небрежным движением руки; широкие худые плечи. Что я запомнил отчетливо, так это ее смех. Он был громким, густым и сочным, абсолютно не стесненным условностями. Стоило ей рассмеяться, как люди за соседними столиками прервали свои разговоры и с беспокойством посмотрели в ее сторону. Однако Винсент и женщина были слишком заняты друг другом, чтобы замечать реакцию посторонних.