– Я вам не верю! Оставьте меня в покое! – Я уже начала отворачиваться, но он дотронулся до моего плеча.

– Из всех запахов вы больше всего любите запах горящих в камине поленьев. Вы всегда врали, утверждая, что вашим первым любовником был Джо Ньюмен. На самом деле вы потеряли невинность с Леоном Беллом, подсобным работником в доме ваших родителей.

Этого не знал никто. Ни мой муж, ни моя сестра, никто. Леон Белл! Я очень редко о нем вспоминала. Он был добр и нежен со мной, но в памяти сохранились только смятение и страх, что кто-нибудь войдет и застанет нас в постели.

– Что вам нужно?

Он забрал у меня снимок и положил его на стол рядом с остальными.

– Будущее поддается изменению – как и линии на руке. Судьба вполне может стать предметом сделки. И я здесь для того, чтобы такую сделку обсудить.

– У меня имеется что-то вам нужное?

– Да, это ваш талант. Помните ваш недавний рисунок: маленькая девочка, стоящая под деревом? Я хочу его получить. Принесите мне этот рисунок, и ваш сын будет спасен.

– Это? Но это всего лишь набросок, я сделала его минут за десять, сидя перед телевизором!

– Принесите его мне завтра в это же время.

– Почему я должна вам верить?

Из-под разложенных на столе фотографий он извлек еще одну и показал мне. На снимке был моя спальня много лет назад. И я в постели с Леоном Беллом.

– Но я вас совсем не знаю. Почему вы так со мной поступаете?

Широким встречным движением рук он сложил фотографии в стопку, как складывают колоду карт, собираясь их перетасовать.

– Отправляйтесь домой и завтра принесите рисунок.

Когда-то я и впрямь подавала надежды. Занималась в художественном колледже, получая полную стипендию; и некоторые преподаватели говорили, что у меня есть задатки настоящего художника. Ну и как же я на это среагировала? Я испугалась. Прежде я рисовала просто потому, что мне это нравилось. Но когда люди начали приглядываться к моим работам и доставать чековые книжки, я бросила учебу и вышла замуж. Потому что брак (с сопутствующими обязанностями) является идеальным укрытием, когда по тебе начинает бить крупная артиллерия (родители, зрелость, успех и т. п.). Сожмись в комок за этой прочной скалой, и ничто не сможет до тебя добраться. Для меня счастье никак не ассоциировалось с карьерой в мире искусства. Успех на этом поприще грозил мне постоянным стрессом из-за невозможности оправдать возлагаемые на меня надежды – к разочарованию всех, кто видел во мне нечто большее, чем я представляла собой на деле.

Не так давно (благо дети уже достаточно подросли и не нуждались в постоянном присмотре) я купила дорогой английский набор масляных красок, а также пару холстов на подрамниках. Но мне не хватило духу взяться за большую картину, учитывая, что в последние годы мое творчество сводилось лишь к потешным рисункам для детей или к шаржевому автопортрету вместо подписи в посланиях к близким друзьям.

Плюс, конечно же, альбом для зарисовок, мой старейший друг. Я всегда хотела вести дневник, но не обладала терпением и настойчивостью, которые необходимы для ежедневных заметок о своей мало чем примечательной жизни. Другое дело альбом, который я завела в семнадцатилетнем возрасте, с самого начала взяв за правило делать в нем зарисовки только под настроение или в особо важных случаях (таких, как рождение ребенка или тот день, когда я впервые узнала о неверности мужа), – то есть высказываться посредством рисунков. Когда-нибудь, уже состарившись, я вручу этот альбом своим детям и скажу: «Здесь вы увидите то, о чем до сих пор не знали. Сейчас это все уже не имеет значения, разве что покажет меня саму в несколько ином свете, если вам это интересно». Или, может статься, я только взгляну на альбом и, вздохнув, заброшу его подальше.

Изредка я просматриваю старые рисунки, но они, как правило, приводят меня в уныние – даже лучшие из них, связанные с радостными моментами в жизни. Слишком уж много горечи проступает ныне за мелкими подробностями тех событий: подумать только, какой стильной и эффектной я воображала себя, красуясь в расклешенных полосатых брюках на вечеринке вскоре после нашей свадьбы! Или вот Вилли с сигарой в зубах за своим рабочим столом: каким же счастливым он выглядел, заканчивая статью о Фишере фон Эрлахе с уверенностью, что она придаст мощный импульс его карьере, – да только та статья даже не была опубликована…

Я рисовала эти сцены очень тщательно, со всеми подробностями, но сейчас вижу в них только свои нелепые штаны или же пальцы мужа, победительно растопыренные на клавиатуре пишущей машинки.

Но если эти картинки неизменно вгоняют меня в депрессию, почему я продолжаю их рисовать? Да просто потому, что в них заключена правда моей жизни, а я не настолько самонадеянна, чтобы судить обо всем по горячим следам, – но, быть может, смогу дать верную оценку по прошествии времени. Возможно, лет через тридцать-сорок я взгляну на рисунки в альбоме и меня посетит откровение, проясняющее многие эпизоды моей жизни.

Я никак не могла найти рисунок, о котором говорил Четверг. Я смотрела повсюду: в ящиках письменного стола, в корзинах для бумаг, в школьных тетрадях детей. Как же стремительно тебя охватывает паника, когда ты не можешь отыскать что-то срочно нужное! Что бы то ни было – даже пустяк вроде ключа от чемодана или прошлогоднего счета за газ, – эта вещь вмиг становится наиважнейшей на всем белом свете. И твоя собственная квартира превращается во врага, который похитил у тебя некую ценность и остается равнодушным к твоим мольбам о возврате.

Рисунка не оказалось в моем альбоме, его не было ни на телефонном столике, ни в карманах пальто. Не дало результатов обследование пыльно-серых прерий под кроватями и пропитанного хвойно-химическими ароматами кухонного шкафа. Неужто мой сын в самом деле лишится глаза только потому, что я не смогла найти какой-то несчастный рисунок? Да, именно так заявил старик. И я была склонна ему верить после того, как увидела этот снимок, с Леоном в моей постели.

Это был воистину жуткий вечер: я пыталась быть нормальной «мамочкой» для своего семейства, совмещая это с лихорадочными поисками во всех закоулках квартиры. За ужином я как бы между прочим спросила, не попадался ли кому-нибудь этот рисунок. Нет, никто его не видел. Все уже привыкли, что листы с моими набросками и почеркушками валяются где попало по всему дому. Иногда кто-нибудь из домашних уносил понравившийся рисунок в свою комнату, однако с нужным мне листком этого не случилось.

На протяжении всего вечера я периодически посматривала на Адама, что, помимо прочего, давало мне дополнительный стимул к продолжению поисков. Взгляд у него ясный, смышленый и приветливый, а при разговоре он смотрит прямо в лицо собеседнику, внимательно и вдумчиво.

К полуночи в доме не осталось ни единого необследованного уголка. Рисунок будто испарился. Сидя на кухне за стаканом апельсинового сока, я поняла, что при завтрашней встрече с Четвергом у меня будет только два выхода: сказать ему всю правду или же предъявить другой, похожий рисунок, воссоздав его по памяти. То был незатейливый набросок, и нарисовать что-то подобное не составило бы мне труда, но сделать точную копию? Это было нереально.

Я вернулась в гостиную и взяла свой планшет с зажимом для бумаги. По крайней мере, бумага будет точно такой же. Вилли купил сразу большую пачку в пятьсот листов, потому что она была дешевой и прочной, и мы оба охотно ею пользовались. Сделав ошибку, ты без сожаления комкал лист и бросал его в корзину. Вполне возможно, что я точно так же бессознательно скомкала и выбросила тот самый злополучный рисунок.

Итак, девочка, стоящая под деревом. Маленькая девочка в джинсах. Каштановое дерево. И больше ничего. Что в нем могло быть такого особенного?

Работа заняла пять минут; следующие пять минут я мысленно сравнивала рисунок с тем, что сохранилось в памяти, и еще пять минут неподвижно просидела с планшетом на коленях, понимая, что все это бесполезно. Всего пятнадцать минут от начала и до конца.