От волос обеих исходил цветочный аромат. Девочка, улыбаясь и покраснев от смущения, не смотрела на меня. Выдвинув стул так резко, что чуть его не опрокинула, она в последний момент подхватила его двумя руками.

Ее мать рассмеялась и приложила руки к щекам.

– Бедная Хайди. Она так хотела произвести на вас впечатление. Увидев, как вы идете по перрону на вокзале, она прямо выскочила из поезда, чтобы посмотреть, в какой вагон вы сядете. А потом специально выжидала, чтобы не выдать своего нетерпения.

Девочка бросила на мать кинжальный взгляд: та выболтала ее тайны и выставила их на смех. Мне не показалось это смешным, и с дружелюбной улыбкой, чуть пожав плечами, я попытался сказать ей об этом. Вся красная, словно обгорела на солнце, она исподтишка бросила на меня лишь один взгляд, а потом больше не смотрела.

Мать покачала головой, по-прежнему улыбаясь, и протянула свою изящную руку.

– Франческа Полд. Это моя дочь Хайди. А вы?..

Я представился и пожал теплую руку женщины. Она задержала ее на несколько секунд. Я заглянул ей в глаза, не говорит ли она мне что-то этим, но увидел в них лишь: «Интересно, да?» Франческа широко улыбнулась и села.

Гм-м-м-м.

– Что вы читаете? Албанские сказки? Звучит интересно. – Без спроса она взяла книгу, открыла и начала читать вслух – «Хотите верьте, хотите нет. Да снизойдут все блага на того, кто слушает!»

Обе, мать и дочь, рассмеялись. Смех был совершенно одинаковый, разве что у одной звучал выше и моложе, а у другой глубже и опытнее. Это было очаровательно.

– Какой забавный способ начинать рассказ! Это волшебные сказки? – Она положила книжку на стол, и ее тут же взяла девочка.

– Да. Люблю читать сказки. Это мое хобби.

Женщина кивнула. Ее лицо выразило полное одобрение. Я набирал очки.

– А чем вы зарабатываете на жизнь?

– Продаю компьютеры в страны Восточного блока.

– Продаете компьютеры и читаете сказки? Разносторонний человек.

– Вы очень любезны, но это, вероятно, просто тяжелый случай задержки в развитии.

Мои слова вызвали смешок и еще одну одобрительную улыбку.

Женщина подняла руку, привлекая официанта, и тот, как ястреб, подлетел к нашему столику. Мир делится на тех, кто умеет привлечь внимание официанта, и тех, кто не умеет.

Тем, кто умеет, достаточно лениво или устало приподнять палец, и официанты тут же вскидывают голову, словно на их тайной частоте прозвучал какой-то секретный радиосигнал. И подходят через несколько секунд.

А те, кто не умеет, могут сколько угодно щелкать пальцами, да хоть из кожи вылезать, но все бесполезно. Их не слышат и не видят, хоть умри. Франческа Полд умела подозвать официанта. Что и неудивительно.

Мои спутницы сделали заказ, и наша беседа продолжилась. Девочка притворилась, что углубилась в мою книжку сказок, но я замечал, что она то и дело отвлекалась, и ее глаза – внимательные и любопытные – следили за мной. Прекрасные глаза. Большие и живые, они были как бы наполнены влагой, отчего казалось, что она вот-вот заплачет. И тем не менее это их свойство придавало им еще большее своеобразие и привлекательность.

Мамаша любила поболтать, и, хотя говорила она по большей части довольно интересные вещи, отключиться от ее монолога было так же легко, как и настроиться на него. Я ловил себя на том, что все больше и больше интересуюсь дочкой. Когда им принесли поесть, я увидел свой шанс.

– Какой твой любимый предмет в школе, Хайди?

– Ма-ма-ма-те-ма-ма-тика. – Ее челюсть так и прыгала вверх-вниз.

– Этим ты и хочешь заняться, когда вырастешь?

Она покачала головой и с улыбкой указала на меня:

– К-к-к-комп-пьютерами.

Девочка страдала мучительным заиканием, слоги повторялись, как пулеметные очереди, и от волнения она заикалась еще сильнее. Но также было ясно, что ей хочется поговорить со мной. Ее мать не делала никаких попыток прервать ее или объяснить, что Хайди сказала, даже когда трудно было разобрать какое-нибудь слово или фразу. Мне это понравилось. Они, видимо, договорились между собой, чтобы, преодолевая свой недостаток, девочка выросла с привычкой самостоятельно сражаться в собственных битвах.

Я уже поужинал, но, увидев, какую крупную и свежую землянику им принесли, тоже присоединился к их десерту. Мы сидели втроем и ложками поедали ее, пока с неба не исчезли последние признаки дня. Когда мы встали из-за стола, за окном было совсем темно.

– Где ваше место?

Я улыбнулся:

– Вы хотите спросить, в каком классе я еду? Боюсь, что во втором.

– Прекрасно! И мы тоже. Не возражаете, если мы подсядем к вам?

Мне нравилось смотреть на этих женщин, но я уже начал уставать от моторчика во рту мамаши. Мы с Хайди все чаще обменивались взглядами. Будь моя воля, я бы весь остаток пути до Мюнхена (они ехали туда же) с удовольствием просидел наедине с девочкой и ее заиканием.

Несмотря на свое умение подозвать официанта, Франческа, похоже, ошибочно полагала, будто красота также дает ей лицензию до бесконечности рассуждать обо всем. Я пожалел ее дочь, вынужденную терпеть это изо дня в день всю жизнь.

Но что я мог сказать? «Нет, я не хочу с вами сидеть»? Я бы мог, но это было бы грубо и неправильно. Ладно, мы будем сидеть вместе, и Франческа будет говорить, а я попытаюсь сделать поездку для Хайди немножко приятнее.

Как обычно, большинство купе пустовали. Устроившись, Франческа полезла в сумочку и вытащила пачку сигарет. Что удивило меня, поскольку до сих пор она не курила. Это были «Кэмел» без фильтра, и она глубоко затянулась. Пока она дымила, мы с Хайди болтали о компьютерах и о том, что она уже умеет на них делать. Девочка много знала, и я задумался, что она будет делать со своими знаниями, когда вырастет. В этом преимущество работы с компьютерами – им не надо ничего говорить, а они все равно понимают ваши приказы. Даже если Хайди не избавится от своего заикания, компьютеры будут для нее хорошим занятием, так как она сможет прекрасно, успешно работать, не произнося ни слова.

В юности страдать таким дефектом речи, должно быть, по-своему так же страшно, как иметь безобразные прыщи. Только прыщи обычно проходят с возрастом. А заикание остается и не зависит от даты рождения и чувства собственного достоинства своей хозяйки.

Она так старалась говорить! О чем бы мы ни беседовали, у нее было что сказать, но слова складывались так медленно и мучительно, что порой я буквально забывал предмет разговора, пока Хайди добиралась до конца фразы.

Один раз, когда мы говорили про компьютерные игры, она совершенно зависла на названии своей любимой, и матери пришлось прийти ей на помощь.

– Игра, которую она так любит, называется «Паническая рука». Вы играли в нее когда-нибудь?

– Нет, даже никогда не слышал.

Девочка попыталась объяснить, что это за игра, но, когда так ничего и не получилось, сдалась и сникла. Я понял, что она вот-вот расплачется. Как она ни старалась, но проиграла еще один раунд своему внутреннему врагу – ярким контрастом к своей великолепной матери, которая запросто могла бесконечно вести свой скучный монолог.

Но даже мать на некоторое время умолкла. Девочка смотрела в окно, красная, сжав губы, пока Франческа улыбалась мне и курила одну сигарету за другой.

Вдруг Хайди посмотрела на меня и сказала:

– В-вам н-не к-к-кажет-т-тся, ч-ч-что к-к-курить – т-так шик-карно? М-м-мне – да.

Я пожал плечами:

– Пробовал в молодости, но так и не пристрастился. По-моему, это хорошо смотрится в кино.

Услышав это мягкое возражение, девочка съежилась на своем месте, словно я ее ударил. Неужели она так чувствительна?

Глядя на нее, я пытался поймать ее взгляд и подмигнуть, когда мать проговорила:

– Я бы хотела переспать с вами. Я бы хотела переспать с вами прямо сейчас. Прямо здесь.

– Что вы сказали? – Я взглянул на Франческу. Она поднесла руку к блузке и расстегивала ее.

– Я сказала, что хочу переспать с вами. Здесь.