– Ты думаешь, разгуливать, напялив на голову абажур, – это что-то вроде смерти?

– Конечно, это смерть здравого смысла. Опасно, если это обнаружит кто-то не тот. Сам понимаешь. Посмотри на чокнутых в своей передаче.

Я веду на радио ток-шоу. Последние пять лет это пресловутая передача «За гранью», куда я приглашаю законченных чудаков, усаживаю их и даю свободно изливаться их трепетным душам. Передача странная, она популярна и ошеломляет чаще, чем можно было бы ожидать. Гости передачи – личности творческие и (как правило) шизанутые. Работая над ней, я часто вспоминаю слова Марка Твена – мол, он предпочел бы попасть лучше в ад, чем в рай, потому что в аду больше интересных людей. Что бы ни думали о моей передаче, ее интересно послушать. Время от времени получается настоящая штучка – приходит какая-нибудь таинственная личность, имеющая глубокий сокровенный дар видеть жизненные тайны, или ясновидец, с одного взгляда говорящий о тебе три вещи, которые ты вовсе не хотел слышать. Но такое случается редко, а остальные мои гости представляют собой просто болтающиеся высоковольтные провода, доносящие энергию, замыслы, послания или тайны потустороннего мира.

Передача пользуется успехом, потому что я люблю брать у таких людей интервью, люблю слушать про их жизнь или что-либо еще, про что они могут рассказать. Однажды кто-то спросил Рональда Рейгана, почему, по его мнению, он так популярен среди американцев, и он ответил: потому что люди чувствуют мою искреннюю любовь к ним. То же самое чувствую и я по отношению к приходящим на мою передачу. Я люблю их, и мне искренне хочется выслушать их истории.

Единственное, что держало меня на плаву после смерти Гленна, – это моя передача. Гости, сумасшедшие или нет, входя в двери студии – чтобы продать ранчо по разведению черепах на Плутоне или поговорить о народе омлет, поселившемся у них во дворе, – неизменно заряжали меня особой энергией. И часто лишь вынесенное из передачи понимание, насколько увлекательна и многообразна жизнь, помогало мне дотянуть до следующего дня. В данный момент для тебя она может быть охренительно дерьмовой, но через мгновение или через час окажется интересной или, по крайней мере, начнет изменяться. Мне стоило лишь взглянуть на список посетителей передачи, и я понимал, что раз существует человек, устроивший себе жилье под брюхом лошади, или женщина, верящая, что ее часы – это Элвис Пресли, то где-то должны найтись и для меня другие места, другие возможности, другой человек, который скажет: «Да, приходи, нам есть о чем потолковать».

Так что я не купил себе пистолет и не наглотался пилюль, а однажды вечером, когда заметил, что слишком долго рассматриваю свои руки, вытащил-таки записную книжку и позвонил человеку, с которым, по мнению моего зятя, мы хорошо поладим.

А почему бы, черт возьми, не позвонить?

Майкл сначала колебался, но я расслышал в его голосе и любопытство, говорящее, что он не против сделать пробный шаг в моем направлении, если я не буду двигаться слишком быстро и не спугну его, как беспечный охотник птицу.

– Не отведать ли нам хорошего пломбира с фруктами и шоколадным сиропом?

– Похоже, мы говорим на одном языке.

– Тогда давай встретимся в кафе Брауна на Голливудском бульваре.

Я записываю «За гранью» вскоре после полудня дважды в неделю, так что могу к вечеру освободиться. В тот вечер, входя в мороженицу, я по иронии судьбы в последний момент услышал с улицы начало мелодии «Ощущал» – сумасшедшей песни «Кабаре Вольтер», доносившейся из чьей-то машины; это заставка к моей передаче. И я не понял, хорошее это предзнаменование или плохое.

В двух кабинках сидели в одиночестве двое мужчин. Один наполовину скрылся за газетой, а другой смотрел на дверь, теребя пальцем воротник рубашки. Тот, за газетой, был толстяком, а другой, что теребил воротник, похоже, слишком нервничал. Ни тот ни другой не выглядели обнадеживающе.

– Эй, Инграм Йорк! – раздался из-за спины оклик.

Голос звучал знакомо. Обернувшись в надежде увидеть Майкла Биллу, вместо него я увидел Вилли Снейкспира. Вилли был завсегдатаем моей передачи, мы приглашали его, когда требовался трепач, чтобы оживить беседу. Он забавный, может болтать о чем угодно и, как водится, с мозгами набекрень. Живет с двумя удавами боа-констриктор по имени Лаверна и Серли и всегда приносит их с собой в студию. Я люблю Вилли – в малых дозах, – но в тот вечер он мне был совершенно ни к чему. Билла знал, чем я зарабатываю на жизнь, но в нашу первую встречу мне не хотелось живого свидетельства, какими людьми я сам себя ежедневно окружаю.

– Знай я, что наткнусь на тебя, взял бы с собой змей!

– Привет, Вилли. Увидимся позже.

– А как насчет мороженого, Инграм? Я только что получил пенсию и хотел бы угостить тебя мороженым.

– Спасибо, Вилли, но у меня тут встреча кое с кем. Можно перенести угощение на потом?

Он посмотрел на меня, как смотрят утки: искоса и с полным вниманием.

– Чую дымок! Свидание, а?

– С другом.

Он улыбнулся:

– Ты слышал анекдот про Джека Николсона? Подходит к нему на вечеринке красивая женщина и говорит: «Привет Джек! Хочешь со мной потанцевать?» А Джек осмотрел ее с ног до головы и говорит: «Не тот глагол, милашка. Ты выбрала не тот глагол!»

Вилли рассказал это во весь голос, а когда закончил, кто-то у меня за спиной громко и одобрительно рассмеялся. Оглянувшись, я увидел толстяка; он отложил газету, на лице широкая улыбка. Может быть, он не был толстяком – просто крупный, большой мужчина. Штангист или играет в американский футбол? Взглянув на меня, он помахал рукой и жестом пригласил присесть рядом. Вилли похлопал меня по спине и ушел.

Майкл привстал и протянул огромную руку.

– Ты такой большой. По телефону казалось, ты среднего роста.

– Если говорить о голосах, скажи: «Здравствуйте. Инопланетяне высадились».

Я удивился:

– Ты слушаешь мою передачу?

– Иногда. На мой вкус, она немного с перебором, но мне нравится, как ты ее ведешь – ты обращаешься с этой публикой так, будто они нормальные люди, а не редкостные тропические рыбы.

Я сел.

– Некоторые из них действительно тропические рыбы. Просто отрастили ноги, чтобы прийти на передачу.

– Когда я вошел, я не мог угадать, который из посетителей ты.

Он поднял руки вверх:

– Всегда забываю сказать, чтобы высматривали здоровенного парня. Меня нетрудно опознать, если я предупрежу об этом… Но признаюсь тебе – я забываю о своем росте. В детстве у нас был золотистый ретривер, весивший, наверное, фунтов восемьдесят. Чертовски большая псина. Но сама она была убеждена, что миниатюрна и изящна, как француженка. Она втискивалась в самое крохотное креслице в доме и скрючивалась там, делая вид, будто кресло ей вполне впору, хотя было ясно, что ей бы лучше растянуться на кушетке. Вот и я такой же. Я покупаю туфли, которые мне жмут, и не верю, когда мне говорят, что у меня пятьдесят шестой размер… В душе я Эдит Пиаф.

Принесли пломбир, и я рассказал Майклу, как работаю над передачей, описал несколько наиболее колоритных персонажей. Он не мог спокойно сидеть на месте, но, несмотря на поигрывание ложкой и передвигание стакана по столу туда-сюда, не вызывало сомнений, что все его внимание направлено на тебя.

Когда пришел его черед рассказать о себе, его суетливость пропала и все в нем как бы замедлилось до темпа беседы у камина. Ему было что рассказать, и он знал, что вам это понравится и захочется еще, надо только подстроиться к его темпу и не выражать нетерпения. Сначала мне показалось это грубой манерностью – он создавал ощущение, будто ждет не дождется, пока ты закончишь, чтобы он мог рассказать свое. Но, побыв с ним некоторое время, я понял, что Майкл нетерпелив во всем, кроме разговора. У него не было никакого другого хобби. Его рыбалкой, коллекционированием марок, роскошными пирами с друзьями в дорогих ресторанах были разговоры. Только они давали ему возможность расслабиться.