Майкл непостижимым образом сумел передать оба голоса – срывающийся от страха голос мальчика, велящего хулигану убраться, а потом подстрекательскую ухмылку и угрозу в голосе Фанелли: «Я сделаю твою жизнь невыносимой». От этого мне отчетливо вспомнились мои собственные ощущения, мурашки по коже в подобной ситуации в том же возрасте.

– «Отстань от меня, слышишь, Энтони? Я не сделал тебе ничего плохого». – «„Не сделал ничего плохого“! Мне плохо оттого, что ты есть, Билла. Ты прекратишь мне досаждать, только когда подохнешь». По-змеиному быстро он хлестнул меня по лицу вешалкой. Хоп! Она была холодной и острой. Не знаю, почему он это сделал. Наверное, просто не мог сдержаться, как акула, которая сходит с ума от запаха крови. Несмотря на то что знал: об этом станет известно Клинтону.

– Господи Иисусе, Майкл! Надеюсь, ты дал сдачи этому сукину сыну.

Он с торжествующей улыбкой кивнул:

– Со всей силы, прямо в подбородок! И чуть не сшиб его с ног. Наверное, еще чуть-чуть, и он бы упал. А так лишь закачался, и его руки обвисли. Вешалка с грохотом упала на пол. Я помню этот звук!.. Я сам не поверил, что сделал. А потом какая-то девчонка завизжала: «Не спускай ему этого, Энтони!» – и он налетел на меня, как крылатая ракета. Бац!

– Ты стал драться?

Я видел перед собой эту сцену, и мне было так жалко толстого мальчугана, у которого не оставалось ни малейшего шанса: он совершил единственный храбрый поступок в своей юной жизни, и теперь его ждала расплата. Мне хотелось, чтобы он дал сдачи и показал всем Энтони Фанелли в этом мире, что его не возьмешь испугом, как это было всегда раньше.

– Да, стал! Когда он приблизился ко мне, я с размаху вмазал ему под подбородок.

– Здорово! Молодец! – Я не смог усидеть на стуле. Мне хотелось увидеть, как Фанелли падает, побежденный. Потрясенный тем, что мир больше не принадлежит ему и уходит от него на всю жизнь.

Майкл вздохнул:

– Но на этот раз получилось не так сильно, потому что я испугался. Он два раза ударил меня справа и слева, и я упал. А он, пытаясь ударить меня еще, промахнулся и тоже не удержался на ногах… Но тут случилась удивительная вещь, Инграм. Я обхватил его голову и сжал со всей силы! У меня всегда были очень сильные руки, и Фанелли вдруг оказался в моем захвате совершенно беспомощным. Но что дальше? Что мне оставалось делать? Если бы я отпустил его, он бы поднялся и снова начал меня колотить. Возможно, если его держать достаточно крепко, он сдастся или потеряет сознание. Знаешь, как в профессиональной борьбе. Так что я просто продолжал его держать. Это было безумие – в пяти футах от экзаменационного помещения, ведь в любую минуту мог выйти кто-нибудь из учителей, но эта схватка заключала в себе какую-то карму, и мы должны были провести ее, несмотря ни на что.

– И что было дальше?

– Он ударил меня в промежность! Так сильно, что ты не представляешь. Тогда дрались грязно, но такой удар был табу. Так не делал никто и никогда. Но, наверное, Фанелли был в отчаянном положении и больше ничего не мог придумать… Никогда в жизни я не испытывал такой боли. Наверное, я вырубился на несколько секунд, потому что, когда пришел в себя, он был на мне и коленями придавил мои руки к полу. Первое, что вспоминается, – это он наверху и смазанные очертания его кулака, опускающегося на меня как бы даже медленным движением. Пожалуй, я и не почувствовал, как он опустился на мой рот. Но помню, как хлынула кровь и залила белую рубашку. «Говнюк! Жирный говнюк!» – приговаривал Фанелли, снова и снова опуская кулак – бац! бац! бац!.. Наконец кто-то оттащил его, и через минуту-две мы все пошли на экзамен! Представляешь? Я прижимал ко рту носовой платок, пытаясь остановить кровь, но бесполезно… Я сел на свое место и увидел экзаменационный билет, лежащий на парте текстом вниз. Помнишь? Помнишь, как инспектор говорил: не переворачивать билет, пока не будет велено? Старое доброе время… И вот, пока я сидел, глядя перед собой, кровь начала капать – кап! кап! кап! Прямо на билет. Я посмотрел на платок и увидел сплошной кровавый сгусток. Но ничего не мог поделать, а только повернул его стороной посуше и снова приложил ко рту. Нам велели начинать. Следующие несколько минут я провел, стараясь сосредоточиться. И начал чувствовать боль. Мне приходилось постоянно поворачивать платок местом посуше. Кап, кап, кап… Я был так занят всем этим, что не обратил внимания, когда рядом со мной кто-то сел. «Эй, что с тобой?» Это был Клинтон, который решил на пятнадцать минут опоздать к экзамену. «Ерунда», – отмахнулся я, словно ничего важного не произошло. Но отмахнулся я носовым платком, а он был таким мокрым, что кровь с него капнула на парту перед Клинтоном. И знаешь что? Я испугался. Я знал, что мне он ничего не сделает, Инграм, но я испугался. Сзади сидел Алан Пико, и он сказал: «Они с Энтони подрались, и Фанелли дал ему по яйцам». Клинтон расспросил Пико, как началась драка, и узнал про вешалку, про захват головы, про удар в промежность, про удар по зубам – все шепотом: шу-шу-шу. «По яйцам? Он ударил тебя по яйцам?» Последнее слово Клинтон прокричал, и все в столовой подняли головы… А я опустил голову. Я был вне этого. И ничего не сказал. «Фанелли, ты, дерьмо вонючее! Ты ударил его по яйцам!» В следующее мгновение он вскочил со своего стула. А через секунду поднял его над головой и швырнул в сторону Энтони. Стул угодил в Тома Кейтса. Кейтс завопил, но никто не обратил внимания, потому что Клинтон уже сам бросился к Энтони. Представь себе U-образное помещение. Мы находились в середине одной из вертикальных линий, Энтони – в вершине другой. Ему повезло, потому что Клинтону по пути пришлось сделать зигзаг. Энтони заметался вправо-влево, а потом рванул к двери. Миссис Селларс кричала, Клинтон кричал… Полный бедлам… Энтони выскочил в дверь, на несколько шагов опережая Клинтона. Оба неслись, как «феррари». Мы слышали, как Энтони кричит в коридоре: «Отстань, Дайкс, подонок! Отцепись от меня!» Он кричал громко, но голос звучал испуганным фальцетом, какого я раньше не слышал. Мне стало чуть ли не жаль его. Некоторые из ребят вскочили и бросились к двери, но учительница повторяла: «Сидите на месте и выполняйте свои задания!»

Майкл глубоко вздохнул и стал крутить головой, словно у него свело шею.

– Он догнал его?

Когда я спросил это, Майкл совершал второй оборот, но остановился и посмотрел на меня.

– Да, догнал. Догнал и убил.

– Что? Что ты хочешь сказать?

– Выстрелил ему в спину. Как только они выбежали из школы, Клинтон вытащил револьвер и четыре раза выстрелил Энтони в спину и в голову. А потом убежал, и больше никто его не видел. Кроме меня. А теперь и тебя.

– Я знала одну женщину, утверждавшую, что влюблена в мужчину, но, когда они брались за руки, она не снимала перчаток. Я знала мужчину, говорившего, что любит путешествовать по диким, опасным местам, но каждый раз, когда он выезжал, это были дорогие туры, с мощными джипами и номерами в отелях на такой высоте над деревьями, что можно было не беспокоиться о жарком дыхании льва.

– О чем вы говорите?

Миссис Блекуэлл в негодовании подняла глаза и, направив на меня свои изящные ноздри, сказала:

– Если вы позволите мне закончить, мистер Йорк, то узнаете, о чем я говорю в данный момент… Нужно доверять призракам, потому что им нет смысла лгать. У живых людей всегда существует периферия – множество скрытых мотивов. Мертвые не заинтересованы в продвижении по службе или в получении девятипроцентного дохода со своих вложений…

– Инграм… – Открылась дверь, и в нее просунул голову мой продюсер.

Я проводил интервью с перспективными кандидатами на участие в передаче, и меня обрадовала возможность прервать откровения миссис Блекуэлл.

– Что случилось, Артур?

– Там мальчишка с улицы говорит, что ему нужно тебя увидеть. Вопрос жизни и смерти. – Он пожал плечами.

– Мальчишка? Как он выглядит?

– Лет шестнадцати, русые волосы, высокий… Ничего особенного.