Последний день я разбирал еще чаще, чем те что ему предшествовали. Я искал ей оправдания, или искал свои собственные ошибки. Вспоминал по секунде, анализировал, перекручивал так и эдак.
За паспортом Нари в то утро поехал снова. Время взяло документы ей сделать. Да так, чтоб не спалиться, чтоб ее родня не пронюхала. Не так уж много точек в нашем городе, а за определенную сумму Сафаряны могли нас вычислить так быстро, что и глазом бы моргнуть не успели. Пока домой возвращался, в пробку попал и ей позвонить захотелось. Голос услышал — разозлился и в то же время обрадовался.
Идиот. Надо было включить мозги. Но куда там. Меня распирало от радости. Меня трясло от этой гребаной эйфории, что я ни на секунду в ней не усомнился. Это же моя Нари. Моя девочка. Она меня ждет. Да, бл**ь, она ждала. Еще как ждала. Вызвала ментов и ждала. Сидела на диване и смотрела на дверь, пока они за ней прятались. Сука. Шанса мне не дала. Ни единого. Не поговорила, не спросила. В любви клялась, ноги раздвигала, сосала с упоением мой член, орала подо мной, а наутро ментам позвонила. Вот и вся любовь. Семейку ее тронул. Подонка-брата убил и ей не сообщил. Видео она посмотрела. А то что эта гниль меня убивать приехала? То, что он брата моего… Да какая разница. Ее это уже не волновало. Все ей ясно стало. Потому что разные мы. Чужая она. Такая же, как и они. Легче поверить своим, чем русской свинье. Зачем у ублюдка спрашивать "почему"? Зачем вообще с ним разговаривать? Слила ментам и обратно домой. Мне хотелось найти ее и душить. Не стрелять, не колоть или резать, а душить. Медленно, очень медленно сжимать пальцы у нее на горле и, пока она не сдохнет, рассказывать ей, как было на самом деле. Чтоб все знала. И чтоб последний раз дернулась с этим знанием. Иногда я мастурбировал, думая об этом. Меня заводили только мысли о ее боли и смерти.
Потом начало попускать. Ясность в мозги пришла с четким осознанием: смерть — это слишком просто за то, что она сделала. Слишком банально и неинтересно. Я хочу больше. Хочу, чтоб прочувствовала каждую грань. Что это значит — любить до безумия и понимать, что тебя предали. У меня до сих пор перед глазами ее лицо в тот день. Как смотрит на меня остекленевшим взглядом и что-то на своем шепчет, пока менты меня с пола поднимают и права мои зачитывают.
Взгляд в суде тоже помню — ненависть. Ядовитая, проклятая ненависть и ничего больше. Она все же выбрала их… его выбрала. Брата своего. А если бы он меня убил, Нари? Ему бы ты это простила? Сдала бы его ментам, девочка? Конечно же нет, правда? Это же семья твоя. Не важно, что он сделал, он твоей крови. Так вот, если б я не спустил курок, он бы пристрелил меня. Чтоб ты сделала, а, Нари? Ничего. И именно этого я не прощу тебе. И ломаного гроша любовь твоя не стоила никогда. Такой же гнилой была, как и все твое семейство вместе взятое.
Позже я успокоился. Тюрьма многому учит. Думать заставляет, ценности пересматривать. Жизнь по крупицам разбирать и складывать в аккуратные горки из пепла. Я перестал жаждать ее смерти, я начал жаждать боли. Не сразу… но перестал. Я знал только одно — выйду и найду. Найду, чтоб играть с ней по своим правилам. Хочу, чтоб просыпалась в ужасе и засыпала с ним же. Чтоб каждую секунду думала о том, где я и как скоро ее беззаботная жизнь на воле прекратится. Потому что я намеревался вернуть ее себе. Нееет, меня больше не волновало, что именно она думает по этому поводу. Плевать. Когда-то я сказал, что обратно колец не принимаю и она моя. С того момента ничего не изменилось. Меня выпустили через четыре года. Тарас постарался, и амнистия подоспела. Вышел другим человеком. Если раньше был мрачным и опасным психом, то теперь я стал еще опаснее, потому что научился управлять своими эмоциями. Контролировать каждую из них и использовать против врага. Притом, у меня были годы все обдумать и взвесить. Каждый шаг, действие и слово. Нарине думала, что я письма ей писал каждые несколько месяцев… она не знала, что написал я их намного раньше, пока сидел за решеткой. А теперь просто отсылал ей. Писать я больше не мог — мне в тюрьме пальцы отрезали. Врачи успели пришить, но два не прижились их ампутировали полностью, а другие три срослись так, что я даже ручку не мог ими удержать. Учился все делать левой. Преуспел, надо сказать. Но писать не любил. Все равно коряво получалось. Довольно непросто из правши становиться левшой, как и из бешеного зверя хладнокровным и расчетливым маньяком.
Когда вышел на волю, первым делом к матери поехал. Она совсем сдала за эти годы, что меня не было. Забрал ее из клиники и в дом свой перевез, который купил, как только Тарас мне озвучил сумму моего капитала. К тому моменту моя доля изрядно выросла. Дядька аккуратно увеличивал мой счет в банке, дожидаясь моего возвращения. Любил он меня. Никого у него не было больше. Ни детей, ни бабы постоянной. Всегда говорил мне, что все шалавы и продажные суки, и прав он был. Действительно все. Даже моя Нари. Только цена не всегда в денежном эквиваленте высчитывается.
Первый раз я нашел ее не сразу. Тарас помог выйти на Гранта.
Я бы узнал наощупь, с завязанными глазами и лишенный слуха с обонянием. По вибрации воздуха и по собственному дикому сердцебиению. Но мне не пришлось. Мне дело выгорело с Цербером по перевозке оружия. К тому времени многое изменилось. Несмотря на то, что раньше конкурентами были, теперь Грант не чурался водиться и с нами. С Сафарянами его больше ничего не связывало. Нарине он бросил, едва понял, что она со мной ушла. Кстати, это он меня и слил ей. Мразь все мне рассказал, пока я вспарывал ему брюхо, наматывая кишки на лезвие ножа. Певучим Грантик оказался. Очень певучим. Заливался мне соловьем. Все рассказал. И где спряталась, и что Карен собачьей смертью сдох, и что бизнес их с молотка весь ушел. Даже где искать Нарине рассказал, как и то что трахать ее хотел, любовницей своей поиметь, да побрезговал после меня. За что я ему и отрезал член. Гранта на корм рыбам в озеро с камнем на шее отправили, а я ей свое первое письмо отослал. Так мы и начали с ней играть. Правда, она это не быстро поняла. Не с первого раза. Где-то с третьего. Когда снова нашел и бежать заставил. А я никуда не торопился. Я дела свои улаживал после того, как Тараса убили, он мне все оставил. Так что в какой-то мере не до нее было. Виновных наказывал, своих проверял. Авторитет зарабатывал. На это около года ушло. Все время просто за Нарине наблюдал. Контролировал каждый шаг. Держал на поводке. Иногда ослаблял, чтоб подумала — наконец-то удалось, и едва дрянь начинала жить полной жизнью, я отправлял ей очередное письмо. Спускал собак и заставлял бежать, чтобы медленно идти по следу. Меня заводило это больше, чем ожидание нашей первой встречи. Я этого момента ждал четыре года. Четыре долбаных года я выжидал, чтобы начать искать ее. Я бы мог попросить Тараса найти, но не хотел. Сам. Это моя месть, моя игра. От начала и до конца я хотел пройти ее один и все победы одержать сам.
И я играл, пока эта сучка не нашла себе хахаля. Какого-то ублюдка ее породы. Богатого пожилого лоха, готового жениться на подпорченной, но сочной самке. Они ведь все от нее в стороны шарахались, как от прокаженной. Словно она убила кого или ограбила. Могли б, камнями б закидали. А этот попался на крючок. И я понимал этого козла. Я тоже попался. Намертво. Только я отдавать никому не собирался.
Сильно прижало, видать, дрянь, что стало все равно с кем и завлекла в свои сети престарелого богатого мецената из Штатов. Он к своей родне приезжал, и Нарине с ним познакомили. У них так принято: сводить и договариваться, как о случке суки и кобеля. Да, я стал еще больше нетерпим. Я теперь ненавидел их всех. В каждом видел Сафарянов. Предпочитал ни в чем дела с ними не иметь. После того, как Гранта убил, всю его псарню вырезал постепенно.
Теперь изучал этого престарелого жеребца. Жизнь за границей слегка поменяла его мышление, и он готов был взять Нари в жены. А, может, и не в жены. Черт ее знает, в кого превратилась за эти годы и по каким рукам пошла. Грант, сука. Открытым текстом шалавой ее называл, за что и терял свои зубы один за одним. Я не верил, что она такая… не мог поверить. Только не в это. Позже на снимках сам ее увидел с Ваграмом Канакяном. Засветились перед папарацци. Он приехал деньги вкладывать в нефтяную компанию своего племянника и, как я понял, как раз этот племянник и был знаком с Сафарянами.
