А кожа через блузку печет ладонь, горячая, такая горячая. И ее ягодицы прижимаются к моему паху. Эрекция оглушила самого настолько неожиданно и болезненно, что яйца скрутило в дикой потребности взять суку прямо здесь.

— Зачем? Мы будем играть, Нари. Я буду смотреть на твою реакцию, когда их по одному будут здесь закапывать. Ты веришь, что я на это способен? О дааа, уже веришь. Так дрожишь.

Дернул блузку вверх открывая беззащитно хрупкую спину с выступающими позвонками. Мокрая от дождя кожа, покрытая мурашками, по которой я провел подушечками пальцев после того, как резко притянул ее к себе, впечатываясь членом в ее ягодицы. Обхватил грудь через мокрую блузку и сильно сжал, тяжело дыша ей в затылок. Возбуждение зашкалило с такой силой, что у меня потемнело перед глазами.

— Так вот. Запоминай правила игры, девочка. Они невероятно простые. Я говорю — ты делаешь.

Дернул ремень на ее штанах и рывком стянул их до колен.

— Одно движение и сегодня начнется отсчет в нашей игре. Ты ведь не хочешь, чтобы еще кому-то было больно?

А самого колотить начинает от вида ее бедер, обтянутых черным кружевом трусиков, и я потянул их вниз.

— Завела нового цербера? Старый кобель лучше предыдущего? М? Хорошо трахает тебя, а, сука?

Вдавил в подоконник, все еще удерживая за волосы, провел пальцами между стройных ног и тут же вошел двумя в нее. Глубоко и сильно. Хрипло застонав от ощущения шелковистой упругости ее плоти… и влаги. Да, она была влажной. И меня это разозлило и довело до наивысшей точки ярости и похоти.

— Нравится, да, Нари? Со всеми, бл**ь, нравится? Каждый кто поставит раком, заставляет течь?

Вытащил пальцы и, дернув змейку на своей ширинке, одним сильным толчком вошел в нее, потянув за волосы к себе, заставляя прогнуться назад и перехватывая ее за горло. Сукааа. Как же я голодал по ней все эти годы. Вошел и зарыдать хочется от ненависти к ней, потому что мне хорошо… мне, бл**ь, так хорошо, что раздирает всего изнутри. Первым толчком в нее, не сдерживая низкого стона. Не удержался и впился жадно губами в ее шею сбоку, слизывая капли дождя, задыхаясь от наслаждения и от горечи. Потому что меня опять накрывало, и я чувствовал во рту привкус уже собственной горечи.

Дернулась вперед, когда рывком задрал вверх кофту и впечатал меня в себя. Не пускает, грубо удерживает одной рукой, прижимаясь твердой эрекцией и тут же осторожно пальцами по спине… Резким контрастом, от которого зарыдать хочется, и я давлю в себе всхлипы, безуспешно пытаясь вырваться, пока он все сильнее вдавливает меня в себя.

Сильно сжимает грудь, а я прокусываю губу до крови, чувствуя, как сворачиваются в тугие комочки соски. Не хочу. Господи, как я не хочу этого. Не хочу снова чувствовать его настолько в себе. Нет, не физически. Даже если возьмет — плевать. Мне больше нечего терять. Он уже забрал у меня когда-то все: честь, уважение, сердце, и душу. Заклеймил меня собой, заранее выбрав свалку, на которую выкинет, как использованный мусор. Ему не унизить меня больше, чем тогда… Единственной, кто мог меня унизить теперь, была я сама… вздрагивая от прикосновений его пальцев. Там, где медленно проводит ими, снова вспыхивают искры пламени… Как когда-то… в другой жизни. В той, где я горела вместе с ним. Где не кусала губы, чтобы не застонать, когда впивался пальцами в мои бедра. Чертово тело. Как же я ненавидела его сейчас. За то, что продолжает отзываться на его запах, на его близость, от которой кружится голова. Будто не только он чужой, но и оно. Не мое — чужое. Принадлежит только этому подонку, потому что ни разу за эти годы не отреагировало на других. Ни разу за пять лет.

Глотаю слезы, скорее, по инерции пытаясь оттолкнуть его от себя. Понимая, что бесполезно. Он словно хищник, вонзившийся клыками в шею добыче. Не отпустит, пока не убьет, пока она не перестанет биться в конвульсиях… не отпустит.

Дернул назад за волосы, а я кричу безмолвно от резкой боли и прострелившего по позвоночнику возбуждения. Адская смесь, от которой слезы на глаза наворачиваются. Никчемная… Такая ничкемная и беспомощная сейчас.

Как легко было испытывать на расстоянии ненависть… как легко было упиваться ею каждый день. Но я ошиблась. Нужно было ненавидеть не его — себя. За то, что такая ничтожная рядом с ним. Задуши. Прошу, задуши. Прекрати эту агонию. Мы в ней слишком долго сгораем. Целую вечность. Прекрати ее сейчас, доведи дело до конца.

И тут же застонать, когда почувствовала его в себе. Стон вперемешку с рыданием, потому что болезненное наслаждение прокатилось судорогой по телу, а когда язык его на шее ощутила, закрыла глаза, сильнее прогибаясь и сжимая его изнутри первой волной удовольствия, накатывавшего издалека. Откуда-то из глубины, где, я думала, умерло все. Способность чувствовать, способность возбуждаться и хотеть… гореть. Да. Ощущать, как сгораешь в чертовом пламени острого желания.

Поцелуями — укусами спускается по шее к ключицам, остервенело двигаясь во мне, оставляя метки на коже, а у меня перед глазами все те же треклятые розы. Капли моей крови… Той самой агонии в его руках.

— Ненавижу, — не знаю, вслух или мысленно… кусая запястья, чтобы не застонать, чтобы не унизиться еще больше, если это вообще было возможно.

— Ненавижу, — ломая ногти о пластик подоконника, закричав, когда вышел полностью и рывком на всю длину ворвался. А внутри уже вторая, третья волна… одна за другой. И я уже не могу сопротивляться — хватаю воздух широко открытым ртом, глотая холодные капли дождя, попадающие в рот.

— Ненавижууууу, — судорожно сжимаясь от самой мощной, последней волны, пронесшейся цунами и захлестнувшей с головой, утянувшей к самому дну, заставившей закричать, выгнувшись и судорожно сжимая его изнутри.

Вот теперь она честная. Ненавидит. И правильно. Пусть ненавидит, и ни слова лжи. Мне так больше нравится. И драть ее на части так намного легче и вкуснее. Сжимает меня сокращающейся плотью, а я, не сдерживаясь, рычу ей в ухо, сминая грудь жадными ладонями, кусая ее за шею, поворачивая лицо к себе, сжимая скулы, чтобы сожрать ее "ненавижу", попробовать его на вкус. Остро-терпкое, жжет на языке огнем. Вкус крови у ее слов и дыхания. Моей крови. Жрет меня, сука, живьем уже сколько лет, а я пью ее ядовитое дыхание и двигаюсь в ней все быстрее и быстрее, пока все тело не прострелило адским оргазмом, от которого я сам зарычал ей в губы, насильно удерживая за голову, не давая увернуться, затыкая ей рот своими стонами, кончая в нее, пачкая, клеймя. Стирая всех, кто там был после и до меня. Между мной и мной. Сильнее стиснул, прижимая к себе в последнем длинном толчке. Разжал руки, видя, как падает на подоконник, а я попятился назад, натягивая штаны и застегивая ширинку.

Вышел из комнаты, не сказав ей ни слова. Опустошенный до полного онемения. И в то же время ощущая проклятое чувство триумфа от того, что она здесь, и теперь мне по хрен на ее мнение. Будет так, как я хочу. А пока что я хочу ее. Зверски хочу.

Отдал приказ следить за каждым ее шагом, выполнять просьбы, но не выпускать за периметр дома. По любому вопросу связываться со мной. Если я не на месте.

Глянул на часы и выматерился. Не думал, что наш разговор с ней затянется так надолго. Опоздал на встречу с партнерами Тараса. На ходу набирая номер своего помощника, сел за руль и повернул ключ в зажигании.

Он давно ушел, а я все сидела на полу возле подоконника, обхватив себя руками и раскачиваясь из стороны в сторону. Во рту металлический привкус крови, а мне, словно маньяку все мало, мне хочется еще и еще кусать губы, впиваться зубами в нежную плоть, чтобы кровь не каплями — струями стекала по подбородку. Та самая жалкая иллюзия, что он силой взял. Что не разрывало от бешеного удовольствия на тысячи кусочков, каждый из которых корчился от наслаждения. Иллюзия того, что смогла, избавилась за эти годы ненависти от ничтожной зависимости. Зависимости от него. Я вскинула голову вверх, услышав, как подъезжают машины, и раздаются громкие крики, перекрывающие шум дождя. На шатающихся ногах встать в полный рост, держась за стену руками и опереться локтями о подоконник, глядя, как закрываются массивные кованые ворота с небольшой будкой справа, типа пропускного пункта.