– У нас же вроде есть свобода слова, или как?

– Они умеют извернуться, пришить совсем другое обвинение. Загрязнение. Осквернение. Эти бумажки только лазером и сдерешь, у них на обороте молекулярно-керамические связи.

– Хм-м. Ну и что? Ты же не планируешь попадаться?

– Нет, – хохочет Артур.

Он разглядывает Джима с откровенным любопытством. Несмотря на все сегодняшние события – пинг-понговую победу Джима и последующие его постельные кувыркания с Вирджинией… а может, каким-то странным образом, как раз из-за этих событий… Артур вроде как находится на недосягаемой высоте, беседует с Джимом сверху вниз. Джим не понимает этого – но чувствует.

– Тогда идем. – Артур встает, берет сумку и направляется к двери. Джим плетется следом; проходя через кухню, он ловит на себе хмурый взгляд Вирджинии.

– Давай начнем с севера и будем двигаться сюда, – говорит Артур в лифте. Они опускаются на первый этаж, берут пустую мототележку и катят через пустынный комплекс к Саут-Кост Виллиджу, погребенному под северной оконечностью молла.

– Пожалуй, хватит. Нужно сделать все в темпе, минут так за двадцать. Но поосторожнее, поглядывай насчет полиции молла.

Артур и Джим идут назад, по широкой центральной галерее молла. Слева и справа эскалаторы. Отражаясь в зеркалах, они ведут на десятки других этажей – настоящих и зеркальных.

– Плакаты нашлепывай, а потом притирай этим стержнем. Он активирует связи.

Джим приклеивает на витрину пиццерии небольшой плакат. Пенный вал тропического прибоя разбивается о ноги обнаженной девушки. Чуть сдвинуть голову – и девушка сменяется еще одним окровавленным солдатским трупом. Надпись:

НАШЕЙ СТРАНОЙ ЗАПРАВЛЯЕТ МИН. ОБОРОНЫ. – ПРОТЕСТУЙ.

– Ух ты. Некоторым еда не полезет в горло.

Уже почти четыре часа ночи, хотя внутри молла, безвременного, как казино, этого не заметно. В больших универмагах темно, но все остальное – витрины, зеркала, кафельные стены – сверкает прыгающей, подмигивающей настырностью неона.

Свет! Камера! Начало эпизода!

Длинная центральная галерея, уходящая на пять этажей вверх.

Пластиковые деревья, подсвеченные фонтаны. Отраженные подобия. Игорные залы, закусочные, видеобары – все открыто, все упруго пульсирует.

Эй, знаешь что? Я есть хочу.

Вращается карусель Саут-Коста. На каждом животном – седок.

Остекленевшее око. Соударение музыкальных сфер. Мигание.

Парни толкутся в уборных, у входов в закрытые магазины.

Теперь в экспресс-бар. Отираться без дела.

Делать покупки.

На Главной улице.

Ты здесь живешь.

Джим и Артур нашлепывают плакаты на стены, витрины, Двери.

– В этом морге сегодня не протолкнуться, – говорит Артур.

Джим смеется. Он тоже ненавидит моллы, хотя проводит в них не меньше времени, чем любой другой человек.

– А чего вообще обвешивать такое место плакатами? Только молекулярную керамику переводить.

– В основном – да. Но с того времени как опять ввели в действие закон Гинтрича, у призыва прорезались зубки, так что многие ошивающиеся здесь люди сильно рискуют. И ничего об этом не знают, ведь они газету в руки не берут. А если уж быть до конца честным – они вообще ни хрена не знают.

– Как лунатики.

– Вот-вот. – Артур презрительно указал на группку парней, подкуренных до полной неспособности передвигаться. – Именно лунатики. Ну как достучаться до их тупых мозгов? Одно время я издавал газету.

– Знаю. Мне она нравилась.

– Да, но ты ведь читаешь. Ты принадлежишь к крохотному меньшинству. Особенно – в нашем ОкО. Потому-то я и решил перейти на средства информации, доступные большему количеству людей. Мы делаем видеопрограммы, которые очень прилично расходятся. По большей части это секс-комедии. А печатное оборудование перевели на изготовление плакатов.

– Я видел ваши индонезийские плакаты – те, которые у Сэнди. Очень красиво.

– Да при чем тут это, – раздраженно машет Артур. – Все вы, культурстервятники, такие. У вас везде одна сплошная эстетика. Вы же ни во что не верите. Вам нравится то, что услаждает ваш утонченный взор.

Джим не отвечает, он молча идет в «Макдональдс» и наклеивает плакат прямо на меню. С одной стороны, он немного обижен – ведь как-то нечестно так вот набрасываться на него – как раз тогда, когда он рискует своей шеей, расклеивая эти дурацкие плакатики. Но в то же самое время какой-то внутренний голос говорит ему, что Артур, пожалуй, прав. Чего там крутить, это действительно так. Сколько Джим себя помнит, он всегда ненавидел и презирал правящие силы Америки, но при этом ровно ничего не делал, только скулил. Все его усилия уходили на создание эстетически совершенной жизни, жизни, обращенной лицом к прошлому. Король культурстервятников. Да, Артур прав, хотя бы – отчасти.

– А зачем, собственно, ты всем этим занимаешься? – спросил Джим.

– Да ты только посмотри на все это! – взрывается Артур. – Посмотри на всех этих лунатиков, это же прямо зомби какие-то… И не только здесь, вся страна такая! Такая она и есть, от океана до океана, кладбище мозгов. А остальной мир – самое настоящее кладбище. Мир разваливается на куски, а мы заняты тем, чтобы наделать побольше оружия, чтобы захватить побольше этих кусков!

– Я знаю.

– Ну да, конечно, ты знаешь. А что же тогда спрашиваешь?

– Вернее, пожалуй, было бы спросить: неужели ты и вправду думаешь, что такие вот штуки, – Джим качнул висевшую на плече Артура сумку, – могут что-нибудь изменить?

– А откуда мне знать? – пожимает плечами Артур. – Мне хочется хоть что-нибудь сделать. Хотя бы, чтобы лучше себя чувствовать. Но ведь нужно что-то делать. Вот ты, что делаешь ты? Стучишь по клавиатуре для торговцев недвижимостью, обучаешь технократов технопрозе, так ведь?

Джим неохотно кивает. Тут уж спорить трудно.

– И обе эти работы тебе до синей лампочки. Так вот ты и плывешь по течению, заделался королем культурстервятников и предаешься размышлениям о смысле жизни. Да ты хоть во что-нибудь веришь?

– Да! – Жалкое, неубедительное выражение несогласия. Ведь Джим и сам много раз думал, что стоило бы жить более… политически, что ли? Это лучше согласовывалось бы с его ненавистью к ведущимся войнам, к накапливаемым горам оружия (вот-вот, этим-то и занимается отец!), вообще – ко всему положению вещей.

– Я слышал твои разговоры насчет того, каким было прежде ОкО. – Артур смолкает, заметив полицейского. Блюститель порядка наблюдает, как в витрине Лас-Вегаса появляются результаты кено[10], зеленые цифры, светящиеся из глубины стекла. Полицейский двигается дальше, и Артур заклеивает цифры очередным мертвым солдатом. – Кое-что из твоих разглагольствований имеет смысл. Все эти попытки организовать в наших местах коллективное существование – Анахейм, Фаунтин-Вэлли, Ланкастер – их обязательно нужно помнить, хотя они и провалились, все до единой. Но большая часть этой цитрусовой утопии – чушь собачья. Ведь здесь всегда процветал аграрный бизнес, испанские земли расхватывались такими здоровенными кусками, что Калифорния оказалась идеально приспособленной для корпоративного сельского хозяйства, здесь оно, собственно, и началось. Кто собирал апельсины в этих так жалостливо тобой оплакиваемых рощах и кущах? Рабочие, которые вкалывали, как собаки, а жили хуже самых замордованных средневековых крестьян.

– Да я никогда этого не отрицал, – обижается Джим. – Я и сам об этом знаю.

– А с чего такая ностальгия? – не отступает Артур. – Может, тебе просто хотелось бы быть одним из этих привилегированных землевладельцев, в те самые добрые старые времена? Ты рассуждал, как русские белогвардейцы в Париже.

– Да нет же, – неуверенно возражает Джим.

Они оклеили плакатами стены зала для отдыха и теперь приближаются к «Мэй Компани», расположенной на самой южной оконечности молла.