Джим печально кивает головой:

– Давай я сам приготовлю завтрак.

Ну чего, спрашивается, ходит сюда, если так ко всему относится? Сваливала бы совсем – и мне бы легче, и ей самой. Ему не хватает смелости сказать Вирджинии, чтобы та уходила, тут уж пойдут такие жалобы и обвинения – и какой он жестокий и бесчувственный, и что он с ней сделал – туши лампу. К тому же Джим далеко не уверен, хочет ли он этого сам. Вирджиния – умная, красивая, обеспеченная, идеальная, одним словом, союзница, во всяком случае – теоретически. Когда она вылезает из бассейна, и все на нее смотрят, а она садится к нему на колени, – в такие моменты начинает казаться, что это стоит всех ссор и руготни. Ведь и вправду стоит.

Остается только вздохнуть. Так что же, значит, еще один веселый денек в компании Вирджинии Новелло? И сколько это уже продолжается? Месяц, два? А может, уже три? И ведь такая обстановка с самого начала, буквально с самого первого дня. Он даже успел научиться готовить, есть, ругаться с Вирджинией и одновременно обдумывать, что бы стоило прочитать, прежде чем браться за очередное стихотворение. А почему бы, собственно, и нет? Теперь почти каждый умеет делать несколько дел одновременно.

Но сегодня Джим срывается. Какого, собственно, черта, они же больше не союзники, они бывшие союзники, так что он совсем не обязан терпеть все ее штучки! Объяснив, а точнее – проорав это Вирджинии, он выскакивает из квартиры.

Вот те на! Он оказывается на до боли, как говорится, знакомой улице. Выскочил, значит, из своего собственного дома. Ошибочка небольшая вышла – показалось на секунду, что это не Вирджиния у него в квартире, а он у нее. Положение, прямо скажем, малость дурацкое. Что же теперь делать-то?

Джим садится в машину, объезжает вокруг квартала, осторожно заглядывает в собственное окно. Да, ушла. Слава тебе, Господи. Нужно все-таки неотчетливее соображать, где именно ты находишься.

Ну да ладно, выбросим все это из головы. Можно начинать день.

Преисполненный благородного намерения предаться литературному труду, Джим садится за стол, однако его не оставляет ощущение какого-то неприятного кома в желудке. Один за другим он представляет себе варианты недавнего спора, повергающие Вирджинию в полное раскаяние, а затем – в кровать. Или по-другому: она совершенно раздавлена и понуро уходит, чтобы не вернуться уже никогда. По не очень понятной причине все эти выигрышные для Джима сценарии повергают его в такую же тоску, как и то, что произошло на самом деле. Он встает из-за стола, так и не написав ни единого слова, а все, что он пытается читать, оказывается невыносимо скучным.

Тогда он включает видео и прокручивает запись утренних постельных развлечений. Зрелище и возбуждает его, и преисполняет отвращением, в пропорции примерно пятьдесят на пятьдесят.

Джиму уже двадцать семь лет, но он так ничему еще и не научился.

Сегодня Стьюарт Лемон просыпается очень рано и сразу же идет на кухню; живет он в Лагуна-Бич, неподалеку от берега, и окна кухни выходят на залитое солнцем море. Изучив содержимое хлебницы, стоящей на оранжевой керамической крышке кухонного стола, Лемон приходит к решению, что дрожжевой хлеб зачерствел уже вполне достаточно для приготовления французских гренков. Он ставит сковородку на плиту, а затем взбивает яйцо с молоком. Корицы – чуть побольше, чем обычно. Теперь порезать хлеб, обмакнуть каждый ломтик и – на сковородку. Поджариваемый хлеб громко шкворчит, кухня наполняется сладковатым ароматом корицы. Через дверь видна висящая в холле картина Кандинского. У Лемона есть и вполне приличный Пикассо, но этот Кандинский нравится ему больше и специально висит так, чтобы видеть его почаще. Очень умиротворяет. И вообще прекрасное утро.

Прекрасное – но все равно Лемон не может избавиться от беспокойства. Дела в ЛСР идут не больно-то ладно, в результате чего президент компании Дональд Херефорд, набирающий все большую и большую силу в «Арго/Блессман», проявляет ничем уже не скрываемое недовольство. С «Шаровой молнией» полный завал, а ведь со дня на день предстоит померяться силами не с кем-нибудь, а с «Боингом», одним из гигантов оборонной промышленности. Вполне достаточное основание для головной боли, а тут еще Херефорд хочет, чтобы они обеспечили ежегодный прирост в несколько процентов; единственная возможность выполнить это требование в текущем году связана со второй завязшей работой, с предложением по «Осе». Какой уж там прирост – если рухнут оба эти проекта, ЛСР закончит год с минусом, станет убыточной для «Арго/Блессмана». И хорошо, если один только этот год. А ведь и Херефорд, и те, которые над ним, не станут долго мириться с подобной ситуацией, не такие они люди. Они могут продать ЛСР, могут прислать новую команду, чтобы она все здесь перешерстила – Лемону грозят крупные неприятности. Карьера – к чертовой матери… И это в такое время, когда все, буквально все остальные военные компании процветают! Есть от чего взбеситься.

Лемон настолько охвачен этими невеселыми размышлениями, что почти не чувствует вкуса французских гренков. Оставив грязную посуду на столе – пусть у Эльзы будет хоть какое-нибудь занятие, – он идет в спальню и одевается.

– Я ушел.

Эльза не просыпается, а только бормочет нечто неразборчивое и переворачивается на спину. Она не говорит с ним уже… сколько же это? Лемон плотно сжимает губы и направляется к двери, стараясь выкинуть все неприятности из головы.

Теперь в «мерседес». Ехать не так-то уж и близко, поставим гобойный концерт Вивальди. В голове – полный кавардак, попеременно всплывают то разметавшаяся во сне Эльза, то предложение по «Осе», то экран видеофона и раздраженно глядящий с него Херефорд. А еще – убитое, обреченное лицо Дэна Хьюстона. И расчеты по «Шаровой молнии». Что поделаешь, на администраторов всегда ложится невыносимая нагрузка, но ведь он к этому подготовлен, он же сам хотел иметь такую работу.

Первым сегодня Деннис Макферсон, нужно проверить, как там у него с «Осой». Срок через неделю, а Макферсон все еще тянет резину, хотя можно бы уже и за ум взяться. Пора принимать окончательное решение относительно стоимости контракта, итоговой суммы, количества долларов. Возможно, именно этот момент и станет ключевым, определит, выиграет ЛСР или проиграет.

– Ну так вот, Мак, – без всяких околичностей начинает Лемон. Сразу же создается обычная для таких бесед обстановка: с одной стороны – властный, саркастичный Лемон, с другой – чопорный, с трудом сдерживающий негодование Макферсон. – Я просмотрел ваши цифры и пришел к убеждению, что конечная сумма непомерно велика. ВВС не пожелают платить так много за беспилотную систему, они относятся к самолетам без летчиков с большим предубеждением и покупают все это хозяйство против своей воли, их просто вынуждает развитие техники. И нужно с этим считаться, иначе мы рискуем остаться с носом.

– Мы и так урезали все до крайнего минимума, – пожимает плечами Макферсон.

Несколько секунд Лемон смотрит на него и молчит.

– Ну хорошо. Пододвиньте кресло сюда и пройдемся по всей смете, цифра за цифрой.

Микроменеджмент – так, кажется, это называется в учебниках. Лемон скрипнул зубами.

Смета, приготовленная командой Макферсона, представляет собой толстую пачку машинописных листов с подробным, пункт за пунктом, изложением всех расходов по проекту. Раздел первый, разработка и техническое проектирование. Техническое оснащение – сто восемьдесят девять миллионов долларов. Подготовка персонала, ну, здесь все, как обычно, – меньше миллиона. Оборудование для летных испытаний – десять миллионов. Испытания и анализ их результатов – двадцать пять миллионов. Расходы на управление – шестьдесят три миллиона. Информация – восемнадцать миллионов. Окончательная сумма – триста пять миллионов.

Лемон берется за самую крупную статью расходов, за техническое оснащение. Он просматривает все промежуточные суммы, пристает к Макферсону то по одному пункту, то по другому.