– Кто ты? – Глаза старика смотрят прямо на Джима, в них дикий, лихорадочный блеск.

Джим сглатывает, смотрит на потолок, затем снова на Тома:

– Твой внучатый племянник, Джим. Джим Макферсон. Сын Люси.

– Да, помню. Прости. Говорят, при кислородном голодании отмирают клетки мозга. Я тут прикидывал, так мой мозг должен был отмереть раз уже десять. – Короткий взвизг; видимо, это нужно считать смехом. – А я еще жив. Наверное, он у меня был ненормально большой, мозг этот самый. – Еще один взвизг. Том смотрит в окно. – Очень трудно не сойти с ума, когда ты один на один со своими мыслями.

– Да и в любом другом положении, такое уж сейчас время.

– Ты так думаешь? Жаль, жаль. Вот уж не думал услышать от тебя подобное заявление. Лично я – я стараюсь много не думать. Экономлю то, что осталось. Живу в… не знаю, как и сказать. В памяти. Это – огромная сила. Чем можно ее объяснить?

Джим не знает, что ответить. Насколько ему известно, память необъяснима, никто не может объяснить, каким образом разум способен возвращаться на многие годы назад, жить в этом прошлом, теряться в нем…

– Расскажи мне что-нибудь. Что-нибудь про округ Ориндж.

Том прикрывает глаза. Ярко-красные морщины на серой коже, его лицо чем-то напоминает географическую карту.

– А, вот чего я тебе еще не рассказывал. Все как-то путается. Когда я только приехал в округ Ориндж. Все было усажено апельсиновыми рощами. Это я тебе говорил.

Он замолкает и некоторое время только дышит. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох…

– На первое наше здешнее Рождество подула Санта-Ана. А сразу за нашим домом был ряд высоких эвкалиптов. Наша улица упиралась прямо в рощу. Когда поднималась Санта-Ана, деревья скрипели. И с них падали листья. Пахло эвкалиптом. И… Да. Был как раз тот вечер, когда мы пошли колядовать. Это мама организовала. Моя мама была очень похожа на твою, Джим Макферсон. Все время работала для людей. Она была учительницей музыки. Собрались все дети и кое-кто из родителей, и мы пошли по окрестным домам. Пели. Там половина домов была еще недостроена. Очень горячо, когда воск капает на руку. А ветер все время задувал свечи. Чтобы не тухли, мы сделали для них такие раковинки из алюминиевой фольги. Мы пели в каждом доме. Даже в том, где жила еврейская семья. У моей мамы была специально приготовлена нерелигиозная рождественская песенка, не помню какая. Странная идея. И где только она все это разыскивала? Все выходили и говорили нам спасибо, а потом угощали сластями и пуншем. Потому что все, кто там жил, только что переехали со Среднего Запада, ты понимаешь? После такого ты начинаешь чувствовать, что это вот место – твой дом. Община. Потому что они не знали! Они думали, что живут в общине. Они не знали, что все теперь будут все время переезжать, люди будут приезжать и уезжать, приезжать и уезжать – они не знали, что поселились в большом мотеле. Они думали, что так и живут в общине. Вот и старались. Мы все старались. Моя мама всегда старалась что-нибудь сделать.

– Моя тоже старается.

Но Том не слышит, он далеко, в том вечере, когда поднялась Санта-Ана, он что-то бормочет – себе самому, друзьям своего детства, пытается вспомнить название рождественской песенки, защитить свечку от ветра.

Джим держит его за скрюченные пальцы, оба молчат и смотрят в стену. Том засыпает.

Джим осторожно высвобождает свою руку, встает, проверяет, не запуталась ли кислородная трубка, есть ли кислород в баллоне. Потом поправляет, сколько возможно, простыни. Смотрит на лицо спящего Тома – и тут у него начинает кружиться голова, не держат ноги. Он садится, сжимает голову руками, ждет, когда неожиданный приступ пройдет. А потом торопливо уходит и едет к родителям.

Деннис приехал домой чуть раньше сына, сразу же загнал свою машину на эстакаду и теперь возится с ее двигателем.

– Привет, папа.

Молчание. И без того издерганный, Джим не произносит больше ни слова и идет к матери, на кухню. Люси сразу же спрашивает про Тома.

– У него была простуда. Состояние неважное. Шумный, судорожный вдох. Секундное молчание.

– Пойди, поговори с отцом, – слова Люси звучат как приказ. – Ему нужно отвлечься от служебных дел.

– Я с ним поздоровался, так он даже головы не повернул.

– Иди и поговори с ним! – Люси почти кричит. – Ему нужно с тобой поговорить.

– Ладно-ладно, иду, – обиженно вздыхает Джим и плетется к двери.

Отец согнулся над двигательным отсеком, залез туда с головой – и он упорно, подчеркнуто игнорирует Джима. И меня, думает Джим, и вообще все вокруг. Спрятался, как в раковину, в свой личный мир.

Джим подходит к Деннису:

– Что ты там налаживаешь?

– Машину.

– Это я и сам вижу! – срывается Джим. Деннис на мгновение поднимает голову, затем возвращается к работе.

– Помочь тебе?

– Нет.

Джим стискивает зубы. За последние дни произошло так много событий, что он утратил почти всю свою и без того не больно-то крепкую выдержку.

– Правда, что ты там делаешь? – снова спрашивает он.

– Чищу контактную группу переключателя. Джим заглядывает в мотор, следит за неторопливо, уверенно движущимися руками отца.

– Контакты и так чистые. Молчание.

– Это же пустая трата времени.

– Ты считаешь? – саркастически улыбается Деннис. – А может, лучше заняться твоей машиной? Уж это никак не будет пустой тратой времени.

– Моя машина в порядке.

– А ты хоть раз делал ей текущий ремонт? С того времени, как я чинил ее в последний раз?

– Нет. Я был очень занят.

– Очень занят.

– Да, и нечего тут смеяться! Я был очень занят! А ты, вероятно, считаешь, что занятия бывают только у тех, кто работает в твоей оборонной промышленности.

– А, понимаю. Слишком много вечерних уроков.

– Совершенно верно! – Джим подскакивает к машине, теперь их с Деннисом разделяет только ее капот. – Я был занят на похоронах человека, которого и ты тоже знаешь, а еще я старался помочь своим друзьям, и работал в риэлторской конторе, и преподавал на этих самых вечерних курсах. Преподавал! Это – лучшее из того, что я делаю, я учу людей тому, что им нужно, без чего им не справиться с этим миром! Это – хорошая работа!

Быстрый, обжигающий взгляд Денниса показывает, что ему вполне понятен не слишком-то, в общем, и замаскированный намек Джима.

– Так, значит, по твоему мнению, моя работа – плохая, так, что ли? – спрашивает он с нажимом.

– Ты пойми, папа, ведь люди умирают от голода! Половина мира голодает! – Джим дрожит от возмущения. – Нам не нужны бомбы!

Деннис берет кожух переключателя, накрывает им контактную группу, берет гаечный ключ и начинает затягивать одну из крепежных гаек.

– Это, значит, так ты представляешь себе мою работу? – он говорит негромко, с легким удивлением в голосе. – Я делаю бомбы?

– А разве не так?

– Нет, совершенно не так. По большей части я занимаюсь системами наведения.

– А разве это – не одно и то же?

– Нет. Это совсем не одно и то же.

– Да брось ты, папа. Все это – различные части одного и того же механизма. Оборона! Системы оружия!

На скулах Денниса играют желваки. Он аккуратно наживляет вторую гайку, начинает ее затягивать.

– Так ты считаешь, что подобные системы не нужны?

– Да, не нужны! – Джим утратил последние остатки самообладания. – Они никому не нужны!

– А ты смотришь когда-нибудь новости?

– Конечно же, смотрю. Мы погрязли в нескольких войнах, каждый день сообщают о наших потерях и потерях противников. И мы делаем оружие для этих войн – и для многих других, в которых прямо не участвуем.

– Потому-то нам и нужны системы оружия.

– Чтобы разжигать войны! – орет Джим.

– Нельзя возлагать всю вину на одних нас. Не все оружие в мире – нашего производства, и не все войны начаты нашей страной.

– А вот в последнем я не очень уверен! Тут ведь такой великолепный бизнес.

– Ты что, действительно так думаешь? – «И чего он там возится с этой гайкой? Она же давно затянута». – Что есть люди, дошедшие до такого цинизма?