Каждая скала высвечена, прорисована.

Каждый момент долог и тих.

Негромкий голос ручья бормочет и бормочет.

Светлая, синяя вода среди тяжелых теней.

Две крошечные фигурки, бесцельно бредущие.

О-о-о! О-о-о! О-о-о!

Воздух сам изливает медленный свет.

И ты жил здесь вечно.

– А как насчет поесть? – спрашивает Таши. Он сидит, облокотившись о свой рюкзак.

– Само собой. А костер разложим? Под этими кустами есть хворост.

– Ограничимся плиткой. В Сьеррах не так много топлива, чтобы раскладывать костры, во всяком случае – на такой высоте.

Они вынимают маленькую газовую плитку и готовят японскую лапшу. Когда Джим варит свою порцию, он, конечно же, сшибает котелок, а когда подхватывает котелок, чтобы спасти лапшу, то обжигает левую руку.

– Ой! – пальцы засунуты в рот. – Ладно, ничего страшного.

Таши захватил палатку, но ночь такая ясная, что решено ее не разбивать; они расстилают на песке матрасы, разворачивают спальные мешки, залезают в них и – наконец-то! – ложатся.

Луна на востоке, прячется за хребтом, но отблески ее света от ближних гор наполняют пространство бесконечным разнообразием теней, придают ему монохромную глубину. Журчит ручей. Все небо в звездах; Джим никогда не видел их столько, никогда и не подозревал, что их так много. Гораздо больше, чем спутников и боевых отражателей.

Дыхание Таша становится медленным и ровным, он спит.

Джиму никак не спится.

Он оставляет тщетные усилия, садится, закутавшись в спальник, смотрит… Появившиеся было мысли о прежней – там, внизу – жизни мгновенно и с позором изгнаны. Здесь, в горах, мозг не хочет касаться бредовых проблем ОкО. Не может о них думать.

Скалы. Темные силуэты кустов, на фоне звезд качаются черные иглы. Лунный свет на крутых изрезанных склонах, вырисовывающий мельчайшие детали. И Джим… Джим не знает, о чем думать. У него саднит и ноет чуть не в дюжине различных мест. Но и это кажется частью гор, одним из компонентов разворачивающейся сцены. Его чувства перенапряжены, у него кружится голова от стараний вобрать в себя все это вместе, сразу – и музыку катящейся по камням воды, и ветер в сосновых иглах, и огромную, поразительно сложную картину белого гранита, испещренного гравюрными штрихами трещин, далекие громады залитых лунным светом гор… Он не знает, о чем думать. И вобрать все это невозможно, старания тщетны, мурашки по коже – вот и весь результат. Кому же под силу такая огромность?

Но впереди еще вся ночь, он может смотреть, и слушать, и снова смотреть… Со странным, наполняющим все тело и рвущимся наружу экстазом Джим осознает, что эта ночь будет самой долгой ночью в его жизни. Каждый ее момент, тихий и длящийся, будет потрачен на открытие мира, о существовании которого он раньше и не догадывался, на открытие – дома. Он считал этот дом давно утраченной мечтой, но вот он, здесь, в Калифорнии, такой же реальный, как камень под расшибленной намедни задницей. Джим стучит по граниту ободранными костяшками пальцев. Скоро из-за хребта выйдет луна.

На следующее же утро после устроенного Джимом погрома из Нью-Йорка прилетел Дональд Херефорд. Вертолет, стоявший наготове в аэропорту Джона Уэйна, доставил его прямо на территорию ЛСР. Херефорд вышел на бетонку, не ожидая, пока остановятся лопасти, и ничуть под ними не пригибаясь.

– Что тут у вас случилось? – резко спросил он, глядя не на Лемона, а в сторону опытного завода. Лемон осторожно прокашлялся.

– Было совершено нападение, но у них, как я понимаю, что-то вышло не так. Почему – непонятно. Уничтожена вывеска у въезда в парковочный гараж. Ну и… еще мы поймали двоих парней, которые подошли к берегу на лодке, но у них ничего такого не оказалось, так что…

Чувствуя себя до крайности глупо, Лемон ведет Херефорда с вертолетной площадки вокруг опытного завода, а затем – к воротам. Шесть круглых металлических столбиков, вокруг каждого – затвердевшая лужа синего пластика. До прошлой ночи здесь красовалась вывеска «ЛАГУНА СПЕЙС РИСЕРЧ». Чушь собачья.

Два эксперта из ФБР заняты сбором улик.

– Похоже, пара «Москитов», точно таких же, какими атаковали в последнее время ваших коллег, – сообщает один из них. – Производство «Харриса», заряд «Стикса-90».

Херефорд цокает языком, становится на колени, с любопытством трогает изуродованный пластик. А затем ведет Лемона назад, к вертолетной площадке.

– Ну что ж, – отрешенно говорит он. – Значит, так оно и есть.

– А не может случиться, что они предпримут новую попытку?

Херефорд резко встряхивает головой. Лемона охватывает легкий озноб.

– А не можем ли мы… ну, как-нибудь… стимулировать новое нападение?

– Стимулировать? – коротко смеется Херефорд. – Или симулировать? Нет. Дело в том, что мы получили предупреждение. И теперь обязаны сделать все возможное, чтобы такое не повторилось. В противном случае наше поведение будет странным образом напоминать попустительство. Вот так.

Лемон судорожно сглатывает.

– И что же теперь будет?

– Все уже решено. Я приказал передать программу «Шаровая молния» новой конструкторской бригаде и перевести работы на завод во Флориде. Как ни крутись, в будущем месяце ВВС потянут нас к ответу. Постараемся объяснить им, что в выполнении производственного графика встретились некоторые трудности, но мы уже принимаем меры по исправлению положения.

Лицо Лемона вспыхивает, ему очень хотелось бы посмотреть на себя в зеркало – неужели совсем побагровел?

– Тут дело не только в графике…

– Я понимаю.

– ВВС тоже поймут.

– Это я тоже понимаю, – взгляд Херефорда делается холодным, очень холодным. – Но ведь в создавшемся положении у меня не очень много возможностей для выбора, вы согласны? Программа, разрабатываемая вашей командой, может превратиться для фирмы в «Большую косилку», и очень легко. Честно говоря, я готов поспорить, что именно так и случится, сколько я ни старайся выпутаться. Но руки опускать нельзя, сопротивляться нужно до последнего. Проблемы возникают буквально у каждой программы, связанной с антиракетной защитой. Как знать, может, и проскочем на общем фоне.

– Ну а что же мне делать со здешней командой? – убито спрашивает Лемон.

– Уволить, что же еще, – безразлично пожимает плечами Херефорд. – Законсервируйте производственные мощности. Лучших инженеров куда-нибудь переведите, если, конечно, для них найдутся места.

– А административный персонал?

– Тоже уволить, – Херефорд по-прежнему невозмутим. – Ведь мы устраиваем большую чистку. Нужно убедить военно-воздушные силы в серьезности своего отношения к проблеме. Так что делайте все, что в таких случаях полагается, – отправляйте на пенсию, в длительный отпуск, куда угодно. Главное – действуйте.

– Понятно. Понятно. – Лемон быстро обдумывает положение. – С Макферсоном распрощаемся – именно он отвечает сейчас за технические аспекты «Шаровой молнии»; кроме того, после всей этой истории с «Осой» наши приятели с базы «Эндрюс» будут очень рады такому увольнению. Но вот Дэн Хьюстон… Хьюстон – очень полезный работник… – Зловещий взгляд Херефорда заставляет Лемона съежиться и замолкнуть. Да, теперь, пожалуй, понятно, каким образом этот человек сделал свою карьеру. Такой холодной безжалостности Лемон еще не видел…

Наконец Херефорд прерывает тяжелое молчание:

– И Хьюстона – тоже. Увольте всех. И побыстрее.

И добавляет, поворачиваясь к ожидающему его вертолету:

– Благодарите Бога, что сами-то вместе с ними не вылетели.

Под конец того же рабочего дня Деннис Макферсон узнает, что его принудительно направили на пенсию. Сократили. Уволили. Как хотите. Новость появляется в виде сухого машинописного послания от Лемона. Увольняют Макферсона, естественно, не с завтрашнего дня, а с двухмесячным предупреждением, однако, если учесть неиспользованный отпуск и работу во время болезни… К тому же делать на работе ровно нечего, понаблюдать за переводом «Шаровой молнии» во Флориду – бессмысленный, по мнению Макферсона, и даже глупый маневр – назначили кого-то другого.