Джим отбивается как бешеный, как берсерк, он пытается ударить невидимого противника камнями – камни стукаются друг о друга и падают; он пинается, извивается, брызгает слюной…

– Джим, Джим, успокойся. Отдохни. Это – Таши.

Джим расслабляется. Более того, когда Таши ставит Джима на пол и отпускает, тот чуть не падает. Оправившись от секундного обморока, он подбирает один из своих метательных снарядов и намеревается швырнуть его в витрину, но Таши решительно прекращает это безобразие, берет оба булыжника и закидывает их в изуродованный садик.

– Господи, Джим! Что это с тобой?

Джим садится на пол, его колотит. С дыханием совсем плохо – после каждого вдоха и выдоха все тело пронизывает острая боль.

– Я… я… – он пытается сказать присевшему на корточки Ташу нечто важное, но не может. Таш кладет руку ему на плечо.

– Успокойся. Теперь все хорошо.

– Нет, не хорошо, не хорошо! – он опять близок к истерике. – Не хорошо!

– Ладно, будет тебе. Успокойся. У тебя что, неприятности?

Джим кивает.

– Пошли тогда ко мне, чтобы ты не маячил тут, у всех на глазах. Пошли. – Таш помогает ему встать.

Вверх по ярко освещенному тротуару круто поднимающейся улицы; и слева, и справа – темнота, Ньюпорт-Хейтс давно уснул.

Навстречу едет полицейская машина; завидев ее, Джим съеживается от страха.

– Да какого хрена там с тобой стряслось? – качает головой Таш.

На его верхотуре темно и тихо; немного придя в себя, Джим начинает говорить. Заикаясь и запинаясь, он описывает свои приключения, точнее – последнюю, самую малую их часть.

– У тебя все дыхание сбилось, – замечает Таш. – Закапай эту штуку.

Он протягивает Джиму пипетку «Калифорнийского зноя» и начинает думать.

– Ну ладно, – решает он наконец. – Я и так, и так собирался устроить прощальную прогулку. А тебе, похоже, стоит на какое-то время убраться из этого города. Чего вскакиваешь, садись! Садись, говорю! Так вот, я прихвачу второй спальник и соберу для тебя рюкзак. Мало еды, но мы прикупим утром, в Лоун-Пайне. А ты сиди тихо.

Джим сидит. Да он, пожалуй, ни на что большее сейчас и не способен.

Через час рюкзаки собраны. Один из них Таши надевает на Джима; прихватывает другой, после чего они спускаются, садятся в крохотную машину Таша и въезжают на трассу.

Скрючившись на пассажирском сиденье, Джим смотрит на потоки красного-белого, красного-белого. Аутопия во всей своей красе. Узел, в который скрутило его желудок, начинает медленно, миллиметр за миллиметром, расслабляться. Дыхание делается ровнее. Где-то после Лос-Анджелеса он судорожно вздрагивает.

– Господи, Таш, я же ночью такого натворил – не поверишь.

– Да уж точно.

Джим начинает рассказывать.

– Но почему? – раз за разом восклицает Таши. – Почему?

И раз за разом Джим отвечает:

– Не знаю! Я и сам не знаю!

Высокогорная пустыня к северо-востоку от Лос-Анджелеса, машина едет по темной, безлюдной дороге, и только здесь Джим заканчивает свое повествование. И тут же забывается беспокойным, с дрожью и метаньями, сном.

(А тем временем в море вышла маленькая лодка; слегка покачиваясь на волнах, она бесшумно приближается к обрыву мыса Риф-Пойнт. Когда лодка подходит к цепочке рифов, берег оживает; все вокруг заливает слепящий свет прожекторов, искрами вспыхивает черная вода. И тут же раздается гулкий, раскатистый удар.

Не более чем предупредительный выстрел. Но двое, сидевшие в лодке, беспрекословно подчиняются гремящему из динамика голосу; они встают, закладывают руки за голову. В их глазах – полный ужас, сейчас они похожи на изображенных Гойей повстанцев, которых расстреливают солдаты…)

Джим открывает глаза; за окнами машины Алабама-Хиллз[50], дорога петляет по Оуэнс-вэлли. В этот предрассветный час старейшие в Северной Америке скалы выглядят странно и тревожно, огромные округлые валуны диким, невероятным образом взгроможденные друг на друга. Чуть дальше в темно-индиговое небо вздымается черная стена, восточные склоны Сьерра-Невады. Таши слушает японскую пентатоническую музыку, прихотливые переборы флейты, сопровождаемые звяканьем какого-то восточного струнного инструмента; он не спит, но весь ушел в какой-то свой, далекий, внутренний мир.

За окном появляется придорожный поселок Индепенденс, чудом сохранившийся осколок прошлого века; здесь Таши выходит из машины.

– Нам нужна еда.

Они останавливаются у круглосуточного магазинчика, покупают хлеб, сыр, шоколад. Таши идет в самую настоящую телефонную будку, прикрывает за собой дверь, куда-то звонит. Музей да и только. Покинув будку, он задумчиво кивает, чему-то улыбается.

– Поехали.

Они сворачивают на запад, дорога сразу же углубляется в горы.

– Тут есть небольшая заморочка, – сообщает Таш. – У нас только одна лицензия, так что пробираться нужно осторожно, а то еще нарвешься на кого не надо.

– А что, для похода по горам нужна лицензия?

– Да, конечно. Их дают в Тикертоне. – На лице Джима отражается полный ужас, и Таш смеется. – Вообще-то, это даже хорошо придумано. Но иногда бывает некстати.

Дорога тянется вдоль глубокой расселины, по дну которой бежит ручей. Склон крутой, и машина тащится совсем медленно. Цветы и кустарники Оуэнс-вэлли сменились соснами. В ушах закладывает от высоты. После нескольких поворотов они окончательно теряют долину из виду. Ветер, дующий в открытое окно машины, становится все холоднее. Подъехав к разветвлению, Таши останавливается, сводит машину с магнитной дорожки, включает аккумуляторы и немного отъезжает по ведущей влево грунтовой дороге.

– Рыбное место, – он указывает на виднеющийся впереди ручей. – И мы все еще за пределами заповедника.

Они складывают купленные припасы в рюкзаки, вскидывают рюкзаки на плечи и идут вдоль асфальтированной дороги. Светлеет, небо из индигового стало голубым, скоро поднимется солнце. Дорога перестает карабкаться в гору, идет почти горизонтально; впереди показывается автостоянка, с трех сторон окруженная крутыми обрывами, рядом е ней – несколько строений.

– Куда это мы пришли?

– Лесничество, здесь мы должны бы зарегистрироваться. Очень скоро двое лесников перекроют тропы, чтобы выяснить, кто мы такие и откуда взялись. Еще один пикет расположен прямо на перевале Кирсардж, – Таш указывает куда-то на запад. – Это – главный здешний перевал. Ну а мы двинем на север и перейдем хребет по другому перевалу, менее популярному.

– Ладно, – новость ничуть не тревожит Джима, он в жизни не видел никаких перевалов, так что какая ему разница, что один, что другой.

Они обходят лесничество стороной и углубляются в лес. Растут тут почти исключительно сосны и ели, землю устилает толстый ковер коричневых, остро пахнущих иголок. Верхушки гор уже освещены солнцем. Дойдя до развилки, они выбирают тропинку, идущую на север по дну каньона. «Рядом с тропой весело звенит ручей.

– Эту воду будут пить в Лос-Анджелесе, – смеется Таши.

В зарослях можжевельника и над узкими полосками травы, окаймляющими ручей, порхают сойки и зяблики. С каждым поворотом тропы открывается новый вид, то водопад, то отвесный, глубоко изрезанный трещинами гранитный обрыв. Справа поднимается солнце, воздух теплеет. Несмотря на натертые пятки, Джима охватывает непривычное для него спокойствие. Холодный воздух пропитан запахом сосен, ручей необыкновенно красив, вздымающиеся к небу скалы – величественны.

Они выходят к небольшой котловине; здесь ручей разливается озерцом. Джим застывает с раскрытым ртом.

– Красота-то какая. У нас здесь будет привал?

– Ты что, Джим, ведь сейчас только семь утра!

– А, конечно.

И снова крутая каменная тропа. Двигаться по ней трудно. В конце концов Таши и Джим выходят к замшелому берегу еще одного сюрреалистически идеального озера.