Эйб широко размахивается, первый удар приходится на поднятую ладонь Джима, второй – в грудь; совершенно ошеломленный Джим обхватывает его поперек корпуса.

Эйб замирает, судорожно подергивается, вырывается из рук товарища, делает несколько быстрых шагов в сторону, но затем поворачивается, мгновение стоит в нерешительности и садится на бровку тротуара. Он опускает лицо к самым коленям, закрывает его руками и начинает раскачиваться вперед-назад, вперед-назад.

У Джима перехватило в горле, смотреть на такую муку – страшно и невыносимо, он не знает, что же тут делать, не знает, что бы могло успокоить Эйба, что тому нужно. В этой беспомощной нерешительности он пребывает несколько минут, а затем идет И садится рядом с Эйбом, который почти уже не дрожит и раскачивается все медленнее и медленнее.

Между пальцами Джима все еще зажат почерневший от конопляного масла окурок, он вынимает зажигалку, закуривает. Первая затяжка вызывает у него приступ кашля. Эйб вроде успокоился, он уперся локтями в колени и смотрит куда-то вдаль. Джим передает ему окурок. Эйб затягивается, передает его обратно, все это – без единого слова. Затем он еще один, последний раз содрогается и замирает.

– Теперь-то ты понимаешь, о чем я говорю? – криво ухмыляется Эйб.

– Понимаю, – кивает Джим. И добавляет, к полной для себя самого неожиданности: – Псих ты, и больше никто. Эйб коротко смеется и затягивается.

Приканчивают косяк они в полном молчании. А затем сидят и смотрят на с гулом проносящиеся в небе автомобили.

– Вот уж никогда бы не подумал, – вздыхает Эйб, – что будет так трудно.

Эйб ушел. Совершенно потрясенный, Джим возвращается домой и начинает метаться по квартире, не находя себе места. Ну и денек же…

Не на чем остановить глаз, нечем успокоиться. Наоборот, чем дольше Джим здесь находится, тем сильнее становится у него ощущение собственной жалкой беспомощности. Он не может придумать себе никакого занятия. Который же это час? Три ночи. Самое глухое время. Делать совершенно нечего. И сунуться некуда – те друзья, к которым можно было бы обратиться за поддержкой, сами нуждаются в помощи, – а сил на это нет никаких.

Уснуть не получится, можно и не пробовать. Какой уж сон при таких-то мыслях, страхах, воспоминаниях – да еще когда все это мешается с последействием нескольких наркотиков сразу. Прошедший день возвращается к Джиму пугающей путаницей образов, один хуже другого. Лицо Ханы, как оно изменилось при виде развеселой парочки, только что вывалившей из «Голодного краба». Нет, совсем не отчаяние, или там «затаенная мука», никакой такой мелодрамы с заламыванием рук – просто шок, изумление, и тут же взгляд ушел в сторону, словно напрочь вычеркивая Джима из сферы внимания. Из жизни Ханы. Ну надо же так вляпаться!

Джим оставляет всякие попытки взять себя в руки и набирает номер Ханы, не имея ни малейшего представления, что же он ей скажет. Первый гудок повергает его в панику, он готов уже бросить трубку, но только ведь Хана все равно прекрасно поймет, кто разбудил ее посреди ночи, а затем испугался предстоящего разговора; перед лицом такой перспективы Джим слушает гудок за гудком, гудок за гудком…

Никого нет дома.

Никого нет дома. Как же это вышло? Первопричиной стали удаленные застроенные участки, трассы, автомобили. Когда живешь в новом пригороде, за любой покупкой приходится ехать на машине. И как удобно, если есть возможность припарковаться один раз и за один же раз покончить со всеми своими магазинными делами!

Вот так и появились моллы. Сперва они были просто торговыми центрами. Большая асфальтированная автостоянка, окруженная с двух либо трех сторон магазинами; в ОкО были многие десятки таких заведений, как и в остальной Америке.

Затем моллы преобразовались в комплексы автостоянок с островками магазинов, примером может служить Фэшен-сквер, старейший из торговых центров округа. Их полюбили. Под Рождество народ валил в них валом. Фактически они выполняли ту же роль, что и деревни в сельской местности, это были места, где до всего, что тебе нужно, можно добраться на своих двоих – деревни, разбросанные в многослойной текстуре аутопии. Оставив машину около торгового центра, ты можешь вернуться к пешей жизни. Тело и спинной мозг встретили идею с восторгом.

Хозяева Саут-Кост Пласа чуть ли не первыми сделали следующий шаг, они достроили четвертую сторону прямоугольника магазинов, подвели его под крышу, а автостоянку разместили снаружи. И назвали получившееся «молл». Деревня с кондиционированным воздухом – лишенная, правда, постоянных обитателей.

Саут-Кост Пласа открылась в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году, она имела колоссальный успех, по какой причине семейство Сегерстром, наследники бобового – но далеко не шутовского – короля С. Дж. Сегерстрома, с энтузиазмом продолжили начатое. Они строили и строили на принадлежавшей им земле, пока не получился всем мол-лам молл, эквивалент нескольких пятидесятиэтажных зданий, но не вздымающийся в небо, а разбросанный на площади в несколько тысяч акров, и все это под одной крышей. Нечто вроде огромного космического корабля, приземлившегося на границе Санта-Аны с Коста-Месой.

Сегерстромы заработали кучу денег.

СКП послужила образчиком, зародышем. То здесь то там, как грибы после дождя, из земли полезли другие моллы. Они разрастались, захватывали все большие пространства, в результате чего все большее количество покупателей могло проводить все свое время под крышей. Вестминстерский молл, Хантингтон-сентер, Фэшен-айленд, Ориндж-молл, Буэна-парк-сентер, Сити, Анахейм-Пласа, Бреа-молл, Лагуна, Хиллз-молл, Ориндж-фэр-сентер, Серритос-сентер, Онар-Пласа, Ла-Абра-фэшен-сквер, Тастинский молл, Трабукский рынок, Мишн-молл, Каньон-сентер – к концу века все они уже были выстроены, процветали и продолжали разрастаться, присоединяя к себе соседние участки, пристраивая магазины, рестораны, банки, спортивные залы, модные лавки, парикмахерские, многоквартирные дома. Да-да, вот именно, теперь ты мог прямо в молле и жить. Многим это нравилось.

К две тысячи двадцатому году их количество снова удвоилось, теперь уже площадь, подведенная под крышу и снабженная кондиционированным воздухом, измерялась многими квадратными милями, и это – в одном округе Ориндж. Когда пустили под застройку Кливлендский лесной заповедник, нашлось место и для молла; Сильверадо-молл уже от рождения мог площадью своих торговых залов поспорить с СКП, а в две тысячи двадцать седьмом он стал самым большим из всех моллов, как бы знаменуя этим тот факт, что сельская в прошлом местность догнала в развитии городские районы.

Моллы великолепно стыковались с новой, поднятой над землей системой дорог, зачастую съездная эстакада вела прямо в гараж молла, ты мог оставить там машину, а затем встать на эскалатор, проехать через лабиринт помещений молла и оказаться прямо в собственной квартире, или зайти в ресторан, или продолжить обход магазинов, и все это – ни разу даже и не приблизившись к затерянной где-то внизу, залитой бетоном земле. В молле ты мог сделать все, что тебе необходимо.

Ты мог провести всю свою жизнь под крышей.

И все это, конечно же, так и осталось.

Деннису Макферсону звонок из Вашингтона, округ Колумбия.

– Деннис? Это Луис Голдман. Хочу рассказать тебе последние новости насчет «Осы». Все выглядит очень обнадеживающе.

– Да?

– Мы тут работали по нескольким направлениям одновременно и на паре из них добились заметного успеха.

В частности, установили контакт с Элайшей Франсиско, помощником сенатора Джорджа Форрестера. Форрестер возглавляет Бюджетный комитет сената, состоит членом Комитета по вооруженным силам и – главное – уже четыре года ведет войну с ВВС. Естественно, его контора с радостью принимает все, что может пригодиться в этой войне; когда я обрисовал Франсиско нашу проблему, он просто в нее вцепился.