Я проводил в рощах уйму времени – брал лук и стрелы и слонялся в пыльной, жаркой тишине. И говорил сам с собой. Это был мой, ни с кем не разделенный мир.

Потом рощи начали сводить и, как ни странно, я не помню, чтобы нас это особенно волновало. Ведь никому и в голову не могло прийти, что сведут все рощи. Мы играли в ямах и среди штабелей срубленных деревьев, это было необычно и потому интересно. А на строительных площадках – среди только что поставленных фундаментов и за какие-то часы возведенных каркасов – играть было вообще великолепно. Мы качались на балках, проверяли, размягчается ли свежеуложенный бетон, если к нему поднести пламя свечки, прыгали с крыш в кучи песка, а один раз Роберт Келлер наступил на торчавший из доски гвоздь. Сплошное, одним словом, веселье.

А потом, когда все здания были построены, когда поставили заборы и провели дороги, тогда… ну, тогда место стало совсем другим, и тут уж веселья особого не было.

Но и мы к тому времени не были уже детьми, и нам было почти все равно.

Услышав новость – прямо из Нью-Йорка, от президента ЛСР Дональда Херефорда, – Стьюарт Лемон не поверил своим ушам. Сбылись худшие его предчувствия, и сбылись они самым ужасным образом. Разговаривая по телефону, он был вынужден держаться спокойно – не выказывая особого негодования, заверил Херефорда, что все находится под контролем, что контракт практически обеспечен. Но в действительности резкий, ледяной голос, задававший неприятные вопросы, вызвал у Лемона ужас; повесив трубку и оставшись в полном одиночестве, он дал выход и своему ужасу и своей ярости – заперся в кабинете, отключил все коммуникационные системы и впал в бешенство. Он пинал стол и стулья, швырял чем попало в стены, лупил кулаками по мягкой обшивке своего вращающегося кресла; в конце концов страх и ярость немного притупились.

Тяжело дыша, Лемон осмотрел кабинет, а затем со всей возможной тщательностью привел его в порядок. Ярость оставалась, но прошло хотя бы физическое ощущение, что он сейчас взорвется – самым буквальным образом. Нет, думал он, все-таки нагрузки, связанные с этой работой, не по моему здоровью, тут или язву получишь, или инфаркт, вопрос только один – что скорее. Лемон проглотил таблетку тагамета, таблетку минипресса, затем включил интерком и спросил – самым спокойным голосом:

– Узнай, пожалуйста, вернулся ли Макферсон.

– Сейчас, сейчас, я проверю… – Конечно же, Рамоне прекрасно известно: такой вот мертвенно-спокойный голос шефа – верное свидетельство крайней его ярости. Тем лучше, Лемон этому даже рад. – Да, он только что вошел.

– Пусть сию же секунду придет ко мне.

В действительности Макферсон явился минут через пятнадцать, или даже двадцать. Инженер явно оскорблен и проявляет это в обычной своей сверхсдержанной манере: плотно сжатые губы, злые, в упор глядящие глаза. Это он злится? Лемон встает, в нем опять все кипит.

– Я ведь просил вас поторопиться с программой «Оса», – почти кричит он. – А вам, видите ли, было непонятно, с чего это такая страшная спешка, ведь крайнего срока никто не ставил, а вот теперь я объясню вам, зачем была нужна такая страшная спешка.

От неожиданности Макферсон вздрогнул, болезненно сморщился, но тут же его лицо окаменело, утратило всякое выражение. Ну да, обычная твоя реакция, с ненавистью думал Лемон. В раковину спрятался? Ничего, мы ее быстренько расколем.

– Вы хоть знаете, что эту самую вашу сверхчерную программу сделали белой? Если бы мы послали предложение тогда, когда я хотел, Пентагон не смог бы отколоть такого номера. Так нет же, вам обязательно нужно было тянуть резину. В результате программа стала белой, объявили конкурс, в котором сможет участвовать каждый встречный и поперечный.

Да, вот это его сразу достало – вон как побледнел.

– Когда вы узнали? – Макферсон говорит с видимым трудом, едва ворочая челюстью.

– Только что! Я все-таки шевелюсь на работе, в отличие от некоторых. Только что был звонок из Нью-Йорка, звонил сам Херефорд.

– Но… Что же случилось? Почему? – Ну, этот красавец точно в шоке, иначе не снизошел бы до таких вопросов.

– Почему? Вы хотите знать почему? Да потому, что вы испоганили все своей долбаной медлительностью, вот почему! – Кулак Лемона с грохотом опустился на стол. – С вашего соизволения, Макферсон, я попытаюсь еще раз объяснить вам, что такое военно-воздушные силы. Эти генералы и полковники любят деловой подход, результаты. Терпения у них – круглый ноль, и если они просят о чем-то, так ты хоть в лепешку расшибись, а вынь да положь. Иначе они поищут в каком-нибудь другом месте. А вы заставили их ждать. Господи Боже, да ведь прошло уже четыре месяца, целых четыре месяца! А каков итог? В пятницу на страницах «Коммершиал бизнес дейли» появится запрос на предложения по контракту «Оса», после чего мы станем рядовыми участниками конкурса. Имей Пентагон наше предложение вовремя, он скорее всего принял бы его, и ничего подобного просто не могло бы случиться. Ну а теперь нас поставили раком! – Кулак снова громыхнул по столу. – Мы оказались там же, где были в самом начале!

Лемон намеренно доводил себя до исступления – с целями, пожалуй, терапевтического характера. Нужно же как-то снять невыносимое напряжение. Но и Макферсон тоже утратил все свое знаменитое спокойствие. Гляди, как парень взъярился, он бы поосторожнее зубы стискивал, ведь так и поломать их не долго. Будь он нормальным человеком – покричали бы друг на друга, отлегло бы немного, а там, глядишь, и успокоились бы, выпили на пару, придумали бы какой-нибудь способ выбраться из этой задницы. И напрочь забыли бы все нехорошее, сказанное сгоряча. Да разве с Макферсоном такое получится? Нет, ему же обязательно нужно копить все внутри, чтобы накопленная злоба превращалась в ненависть, ненависть ко мне.

Лемону кажется, что он прямо видит эту ненависть, видит так же отчетливо, как лицо Макферсона, – и приходит в еще большее бешенство. Он ненавидит это высокомерное молчание – добро бы дело касалось его самого, но ведь тут страдают интересы фирмы.

– Убирайтесь отсюда, – с отвращением говорит Лемон, показывая рукой на дверь. – Смотреть я на вас не могу.

– Насколько я понимаю, мы участвуем в этом конкурсе?

– Да! Господи Иисусе, неужели же вы думаете, что я позволю, чтобы такая большая работа пошла псу под хвост? Приведите материалы в пристойный вид, составьте предложение – и сделайте это быстро! Вы понимаете, что такое быстро? Как прошло испытание, успешно?

– Да.

– Прекрасно. Ваше предложение поступит в конкурсную комиссию первым. При том заделе, который у нас есть, наше предложение должно оказаться значительно лучше остальных.

– Пожалуй.

– Не пожалуй, а обязательно. Послушайте, Макферсон, ведь сейчас на кону стоит собственная ваша задница. После всех этих последних историй я бы очень советовал вам выиграть конкурс по «Осе». Очень бы советовал.

Инженера буквально вынесло из кабинета. Вон как прощается, робот проклятый, едва головой кивнул. Странно, думает Лемон, и чего это я терплю эту куклу надутую. Это же совсем не в моем стиле, я не могу работать с подобными типами. Ладно, это – последний шанс Макферсона, мы слишком долго смотрели сквозь пальцы на его дилетантскую страсть вылизывать всякие несуществующие мелочи, а история с «Осой» не лезет уже ни в какие ворота. Мстительно ухмыльнувшись, он стукнул по клавише интеркома.

– Рамона, свяжись с Деннисом Макферсоном. Передай ему, что кроме руководства работами по программе «Оса»… нет, руководства составлением предложения по программе «Оса», на него возлагается совместное с Дэном Хьюстоном руководство программой «Шаровая молния». Скажи Макферсону, что он должен оказывать Хьюстону всю необходимую помощь, но главным в программе так и остается Дэн.

Вот теперь этот ублюдок почешется.

Дорога, по которой ехал Джим, начала взбираться на Ред-Хиллз; первая возвышенность на краю обширной равнины, занимающей большую часть округа, этот холмик казался передовым дозорным, которого выслали столпившиеся позади него горы. Джим читал в книгах, что когда-то, еще в двадцатые годы прошлого века, здесь была шахта, ртутная шахта Ред-Хиллз; шахту закрыли, но отвалы пустой породы сохранились на многие десятилетия. А красноватый цвет покрывающей холм почвы объясняется высоким содержанием киновари.