– Ох, Господи, – вздыхает он и снова смотрит в ночь; по трассам все так же ползут белые и красные огоньки. В желудке Джима застрял какой-то грузный, неудобный ком, во рту стоит противный землистый привкус – ну точно, словно заглотил один из этих вот в изобилии стоящих рядом цветочных горшков.

Головоломки…

Почему он так сделал? Из-за Вирджинии Новелло. А как же Шейла? Ну просто не подумал о ней, вот и все. В вечном своем самоуничижении Джим никогда не верит, что кто-либо может испытывать к нему особо серьезные чувства. А может, и вообще не очень верит в реальность чувств других людей. К примеру – в реальность чувств Шейлы Майер. Поверь он в эти чувства, пришлось бы с ними считаться.

Но вот сейчас Джим осознает все это, и его захлестывает волна отвращения к себе.

Он смотрит на себя со стороны; на какое-то время Джим Макферсон перестал быть невидимым центром Вселенной, превратился в одного из рядовых членов обширной компании друзей и знакомых. Конкретная физическая личность, с которой можно общаться, о которой – и которую! – можно судить. Головокружительное, почти тошнотворное чувство, настоящее потрясение. Покинуть свое тело и взглянуть со стороны на этого тощего, настороженного юнца, полого человека[36], внутри которого нет ничего своего, самоопределяющего – человека, определенного только своими модными воззрениями, своими модными тряпками, своими модными привычками, своей модной союзницей, в результате чего люди, которые его любят – Шейла, – …

Пустые глаза, уставившиеся на разбросанные по столу части головоломки. Нужно сосредоточиться. Фары тускнеют и расплываются.

Стьюарт Лемон сидит за своим рабочим столом, но мысли его далеки от работы. Дома тот же кошмар, что и все последнее время. Эльза продолжает играть в молчанку, слоняется по квартире, словно голозадая зомби… Сколь же это времени прошло, как она перестала разговаривать? Лемон предается мечтаниям, как он бросит ее и сойдется с Рамоной, начнет новый союз, свободный от всего этого груза взаимных обид, мучений. А где же тогда жить, ведь квартиру придется оставить Эльзе? Да и вообще у Рамоны есть уже союзник. Все это фантазии, пустые и рассыпающиеся в пыль при первом же столкновении с реальностью. Так что придется нести свой крест…

Негромкое гудение интеркома. Рамона сообщает, что Дональд Херефорд в Лос-Анджелесе. Он прилетел по делам «Арго/Блессмана», но заодно заглянет и сюда. Будет через полчаса.

Лемон глухо стонет. Ну что же это за жизнь такая! Он и прежде-то побаивался налетов Херефорда, а в последнее время – особенно. Принимая во внимание все трудности, испытываемые ЛСР, каждый визит подобного рода очень похож на проверку – а стоит ли «Арго/Блессману» тратить деньги на поддержку своего аэрокосмического филиала, не лучше ли избавиться от него раз и навсегда? Каждый, а уж тем более сегодняшний, для которого нет ровно никаких разумных причин.

Лемон старается взять себя в руки, превозмочь нервную дрожь, но ничего из этого не получается. Он встречает Херефорда, приглашает в свой кабинет, усаживает, садится сам.

Слушая доклад о текущем состоянии основных проектов, разрабатываемых ЛСР, Херефорд смотрит в окно.

– А как там протест по «Осе»?

– Судебное разбирательство намечено на конец этой недели, или начало следующей. Вы читали доклад ФСП?

– Нет.

Лемону приходится излагать резюме.

– Как видите, – заключает он, – документ вполне для нас благоприятный, однако юристы не уверены – убедит ли он судью Тобайасона. Должен бы, но ведь нужно принимать во внимание прошлую карьеру этого человека… Одним словом, никто ничего не обещает.

– Знаю, – кивает Херефорд. – И начинаю уже задумываться.

– Был ли смысл… – Лемон хочет сказать «опротестовывать решение», однако вспоминает, что идея принадлежит самому Херефорду, и прикусывает язык.

Херефорд чуть приподнимает брови, затем смеется:

– Был ли смысл опротестовывать решение? Думаю, да. Нужно было показать военно-воздушным силам, что они не могут безнаказанно нарушать любые правила и вытирать о нас ноги. Именно это мы и сделали, заставив их идти на поклон к ФСП. Поэтому главная наша цель достигнута – что бы там ни решил Тобайасон.

– Но… ведь мы хотели получить контракт.

– Неужели вы серьезно верили, что ВВС это допустят. – Лемон убито молчит. – Расскажите мне, как там дела с «Шаровой молнией»? – прерывает его размышления Херефорд.

Лемон обреченно вздыхает, а затем спокойным, почти безразличным голосом описывает последние затруднения, испытываемые злополучной программой.

– Макферсон предложил применить решетки фазированных излучателей и увеличить время отслеживания ракет. Идеи многообещающие, однако неизвестно, как к ним отнесутся ВВС, ведь в техническом задании четко оговаривался двухминутный интервал после запуска.

– Вы их спрашивали?

– Пока нет.

Херефорд задумчиво морщит лоб.

– И у ВВС имеются протоколы испытаний, показавших, что мы можем сжечь ракету за две минуты, так ведь?

– Можем, при определенных условиях.

– А именно?

– Ну, в первую очередь, если она неподвижна…

Мало-помалу Херефорд вытягивает из него всю историю. Лемон вынужден признать, что результаты первоначальных испытаний, представленные Дэном Хьюстоном и его командой, можно расценить даже как фальсифицированные – пожелай ВВС занять жесткую позицию. А сейчас, когда ЛСР встала в такую позицию, опротестовав решение по «Осе»…

Вертящийся, как уж на сковородке, Лемон сильно подозревает, что все это Херефорду прекрасно известно, а разыгрываемый сейчас спектакль преследует сугубо назидательные цели; он делает попытку успокоиться.

– А Макферсон, он что, тоже связан с этой историей?

– Я отрядил его на помощь Хьюстону. Макферсон – специалист по устранению трудностей.

«И по их созданию, – думает Лемон. – И почему только эти две способности встречаются всегда вместе?»

Херефорд кивает и встает.

– Я хочу ознакомиться с работами по «Шаровой молнии» на месте.

Лемон удивленно вскакивает. Они идут к лифту, опускаются на первый этаж и выходят наружу. Конструкторское бюро расположено бок о бок с административным зданием, а огромный, в две сотни ярдов длиной корпус, вмещающий и лаборатории, и сборочные цеха, – чуть поодаль. Этот последний являет собой типичнейший образчик промышленной архитектуры Ирвиновского треугольника: два этажа, стены составлены из огромных квадратов омедненного полупрозрачного стекла, в этих коричневатых зеркалах отражаются санитарно-обязательные газоны и кипарисы.

Лемон проводит Херефорда по всем лабораториям и мастерским, хоть как-либо связанным с программой «Шаровая молния». Ни в одном из этих помещений Херефорд не задерживается; можно подумать, его интересует только то, где они расположены. Завершив эту несколько странную экскурсию, высокий гость хочет осмотреть окружающую корпус территорию: маленькие рощицы кипарисов, поставленные в них скамейки, высокий забор и его охранные системы… Ну зачем ему это все, думает Лемон, но ничего в голову не приходит. А что, спрашивается, придет в нее путного на ходу, под палящими лучами солнца, да еще когда в желудке бурчит от голода?

Наконец Херефорд кивает, давая понять, что обход закончен.

– Пойдемте, съедим чего-нибудь.

Округ Ориндж – далеко не ровня Манхэттену по части кулинарных изысков, и это гнетет Лемона, желающего произвести на гостя впечатление. Выбор падает на «Штурманскую рубку», небольшой ресторанчик, расположенный у мыса Дана, прямо над гаванью. Херефорд концентрирует свое внимание на салатах и ест с очевидным наслаждением.

– Вот все-таки не умеют этого у нас, в Нью-Йорке. Не знаю даже почему.

За соседним столиком расположились две девушки в купальниках.

– Да, жизнь в Калифорнии имеет свои преимущества, – замечает Лемон, глядя на них. Его сотрапезник чуть улыбается.