Алиса, считается ли вода освященной, если в ней искупался священник?

Остаюсь во дворе один. Впервые без надзора. И вместо того, чтобы бежать, задрав юбки по гланды, сажусь и провожу рукой по траве.

Площадка перед фонтаном во дворе монастыря вполне подходит для футбольного поля. Мелкая травка так напоминает скошенный газон, что я даже пару раз падаю на неё и немного симулирую. Она пахнет, как в деревне.

В детстве футбольное поле упиралось прямо в наш участок. Мы с пацанами перелезали через забор и гоняли мяч – приезжие против местных. Это были мои первые матчи. И самые ценные. Не смотря, на то, что вырос я, можно сказать, в деревне и только около четырнадцати лет переехал в Москву, меня всегда причисляли к Элите. Дом на Бульварном кольце, Коттедж на Рублевке. Матчи на лучших стадионах, форма хороших брендов. Я пробился так высоко от нападающего до тренера с мировым именем, но в душе, кажется, навсегда остался в родном Чернигове.

То ли мокрый след, оставленный Преподобным, то ли родной запах настроили меня на ребяческий, несерьезный лад. И я опять машу на происходящее рукой. Молитвы? Демоны? Женское тело? Да плевать с Останкинской башни на вертолет президентский!

Хочу побегать.

И мяч.

А свалить еще успею.

Мячей у монашек, конечно, не оказывается. Ну откуда? Мне б еще гетры с бутсами захотеть. Но хотелки не затыкаются, и приходится делать все самостоятельно. Убиваю три дня! Даже выкроить идеальные размеры умудряюсь. Ровно семьдесят сантиметров в окружности. Выверенная точность! Лукреция прошивает мяч толстенной иглой (одолжу потом инструмент для испытаний акупунктуры на Костике)! Старательно набиваю опилками кожу! Вкладываю в него душу.

Мой мяч!

Короче, симулирую активную деятельность, лишь бы не протирать коленками пол в церкви и с метелкой не танцевать во дворе.

Тут меня бьет вторая самая великая идея на свете, что местным тоже будет полезно побегать. И я несусь уговаривать старушку Аврору на эксперимент с созданием футбольной команды. Сказать, что директриса в шоке, занизить уровень ахуя вдвое. Слава Богу, глаза не выпали на столешницу. А то убирать потом долго.

И это я ей еще правила не объяснил.

Сопротивляется долго, но я настырный. Меня как-то в самолет пытались не пустить из-за небольшого опьянения. Так через два часа восемнадцать минут извиняться полезли. Потому что я не только доказал отсутствие причины претензии, но и уличил пилота в расизме, гомофобии и мизантропстве. Возможно, стоило бы быть более убедительным в более насущных делах. Настоять, чтобы меня отпустили, например, но, мои тараканы хотели мяч и команду, ну и свисток им всем и каждому по отдельности.

После согласия и крестного знамения в спину, трачу целый день, чтобы научить девочек обращаться с мячом. Несмотря на протесты Жозефины, монашки идею воспринимают с энтузиазмом и носятся вокруг фонтана, как ВДВешники на второе мая. Еще немного и нырнут. И пусть они играют ужасно, учить молитвы сразу становиться веселей. Девочки падают, поднимаются и больше меня не боятся. А нижнего белья никто из них не носит.

Даю себе установку забить три гола до окончания псалма. И первые три раза успеваю. Но потом Оливия умудряется забить в свои же ворота шесть раз подряд, и становится слишком весело. Как к своим ребятам вернулся. Здравствуй, родная Сборная! Хромоногие мои, красавчики! Здравствуй, косолапый Огаров!

На радостях обещаю Оливии медаль и компас с направлением правильных ворот.

Алиса, как тут обстоят дела с другими монастырями? Может нам устроить божественный Мондиаль?

На всякий случай решаю тренироваться борьбе. Мало ли. Демона я уже видел. С такой пастью, молитва не главное. Главное: бензопила. Или ружье, на худой конец.

На первое время пытаюсь выкрасть на кухне топор для рубки мяса. Но Жозефина ловит на горяченьком и заставляет почистить два мешка картошки вне очереди, подтверждая родство с прапором Егоровым. Не женщина – подзорная труба в юбке.

Через две недели девочки уже отлично играют в тройках. Жозефина оказывается перспективным вратарем. А Лукреция – четким бомбардиром, не хуже Месси. Пока хромает дисциплина и дресскод. Девочки не желают менять юбки на шорты, а туфли на тапочки без каблуков.

Я умудряюсь проводить по матчу в день, повергая моих девочек в полный восторг. И полностью забрасывая свои латинские сочинения.

На одном из таких матчей меня и накрывает. Скручивает в узел и валит на траву.

Лукреция добегает до меня быстрее всех. Надо будет ее нападающим поставить.

– Что-то не то съел, – пытаюсь подняться на ноги. Но коленные чашечки вспоминают, что были сломаны и повреждены еще в прошлом теле, и истерически ноют.

– Давно у вас были алые даты? – спрашивает монашка.

Давно ли?

– Ни разу в жизни, – отвечаю совершенную правду, сразу поняв, какого размера прилетела проблема. Черт, черт, черт. А давайте у боевых монашек не будет таких дней!?

И почему это я раньше не сдох?!

Лукреция качает головой и тащит меня в каморку.

Вот так и получается, что я опять заперт на неделю в комнате. Один на один с чудовищной проблемой. Я говорил, что не люблю оставаться один?

В душной темной келье без окон зубрить странные непонятные тексты на латинском невозможно. Мне требуется связка: фраза = движение. Поэтому ночью тайком я пробираюсь на кухню и готовлю. Я всегда ем в дорогих ресторанах. Пять звезд Мишлена, официанты с бабочками. Но иногда, под настроение, люблю пожарить шашлычок на свежем воздухе или надубасить отбивных! За это то и влюбилась в меня первая жена. А вот вторая не понимала романтики скворчащего сала.

Ночами я становлюсь неожиданно свободным и могу творить, что хочу: пиццу, гамбургеры, котлеты, даже пельмени. И тут же сам все съедаю. С превеликим удовольствием. В ЭТИ дни растет не только эмоциональность, но и аппетит. На пельменях то меня и палит цербер – Жозефина. Минута немых откровений, и теперь мы едим по ночам вместе. Она даже мясо не выбирает из блюд. Кажется, я плохо влияю на монашек.

Не знаю, как сработает методика, но лучше всего запоминаются церковные заговоры под раскатывание теста. Вот весело будет, если Костик попросит меня помолиться, а я ему пирожков на автомате напеку.

Инструктирую и тренирую девочек теперь через Лукрецию. Она получает ЦУ и возвращается с отчетом каждый день. Взамен я скандирую ей по два, три свежевыпеченных псалма. Такой обмен нас обоих устраивает. Как-то само собой получается, что к концу моего обучения она начинает называть меня уважительно и Дмитрием Геннадьевичем. И остальные за ней. Дольше всех держится старушка Аврора, но и на этот Титаник найдется свой Айсберг.

Я почему-то не сомневался, что на экзамен притащится целая куча народа. Но Преподобный Богомол явился в одиночестве.

Зато за меня болеть пришел весь монастырь. Оливия даже плакат нарисовала. Так, как я и учил: «Только вперед! Не сдавайся! Мы любим тебя, Дима» и россыпь смайликов.

Увидев плакаты и толпу монашек, скандирующих «Дима!», Святоша на некоторое время столбенеет и бормочет:

– Надо забирать тебя скорей…

Ага. Увозить за сто морей. И …

Тьфу, черт. Девяностыми пахнуло.

– Где же комиссия и деканат? – Настроение преотличное. Я не только выучил весь талмуд. Мне кажется, я даже несколько собственных молитв придумал.

Я уверен в собственных силах, как никогда. Но ненадолго.

Костик достаёт палку. Длинную такую, шест называется. С двумя бубенчиками на конце. Страшновато, но не будет же он меня бить?

Скидываю всю мешающую одежду, кроме подштанников и нижней кофты. Девочки торжественно кричат.

Святоша надел свободные черные штаны и безразмерную рубаху до колен с мелкими черными пуговками. И очень смахивает на азиатского лазутчика. Он поджимает губы и перехватывает оружие: