Но договариваю:

Воззовет ко Мне, и услышу его; с ним Я в скорби;

Избавлю и прославлю его,

Долготою дней насыщу его, и явлю ему спасение Мое».

Лукреция подбегает и садиться рядом. Запипикайте тут, какая быстрая. Точно в нападающие поставлю. Ощупывает мой лоб, ноги. Задыхаюсь от боли. На глазах выступают слезы.

– Подвернул лодыжку. И голова кружится, – говорю слабым голосом.

Первой на моего мучителя набрасывается Оливия:

– Святой отец, что вы тут устроили?! Избили блаженную! Она – свет нашего монастыря! Как вы можете!

Святоша опускает шест и покаянно качает головой.

– Прошу простить меня, сестра Литиция. Я не намеревался причинить вам боль.

И тут появляется тяжелая артиллерия. Жозефина всей силой своего бюста отталкивает Богомола от меня и желает ему всех кар небесных:

– Вы обязаны принять сестру Литицию в помощники! Она ни разу не сбилась!

– Вообще-то сбилась, и было более трех касаний, – на лице у него пронизывающее недоумение. Он пятится, прикрывая отступление палкой.

Но с нашим Халком не так-то просто договориться. Жозефина одной рукой хватает Святошу за ворот и приподнимает над полом. Преподобные ножки пытаются дотянуться до пола носочками и не достают. В бою без правил она бы победила.

– На территорию монастыря Святого Павла вход с оружием запрещен, – раздается голос Авроры.

– Это не оружие.

– Значит, вы на палку просто опирались, и не было трех касаний?

– Да что вы, все… – хрипит Преподобный и потихоньку синеет.

Жозефина его аккуратненько встряхивает.

То ли монашкам действительно за меня обидно, то ли они просто очень хотят от меня избавиться. Прям так, чтоб раз и навсегда. Но продавливают они настойчиво.

Богомол примеривается, явно собираясь разогнать девичье сборище шестом, но меняет решение и лепечет посиневшими губами:

– Хорошо. Согласен. В псалмах она не ошиблась. Может мне ассистировать.

Я уже не могу скрыть победной улыбки.

Вокруг раздаются одобрительные крики. Девочки по очереди подходят и обнимают меня. Даже старушка Аврора. Она больше всех радуется.

Последним извиняется Святоша. И крестом меня осеняет.

Он очень старается сохранить лицо. Но по дрожанию в углу рта понятно, что он видел мою улыбку. И притворство тоже разгадал.

Но симулирую я замечательно. Особенно вывих лодыжки. Это профессиональное. Этому каждый игрок сборной учится в первую очередь.

А у кого нет доказательств, тот – Константин.

Одержимый ребенок выглядит совсем обычно. Не капает черной слюной на пол, не носится по стенам. Он тихонько хихикает, иногда переходя на хохот.

Веселый такой мальчик шести лет.

Только слишком веселый. Именно поэтому позвали Константина.

– Он не ест. Пьет только молоко. И… сами видите… – мать мальчика размазывает по лицу слезы. Выглядит это мерзко и неприятно. Гораздо хуже, чем хихикающий пацан.

– Почему сразу не сообщили?

– Не поняла я сразу. Он же спокойный.

Именно в этот момент ребенок демонстрирует гиенье лаянье и адский хохот. С распространением слюны на окружающих. Да ему можно в кино озвучивать злодеев.

– Какие еще изменения в поведении?

Смотрю на Святошу с невольным уважением. Сейчас он ведет себя, как грамотный полицейский. Четко формулирует вопросы, говорит по существу, не впаривает бедной матери брошюрки с адресом монастыря и не склоняет к ежесекундному визиту в церковь.

Мать мальчика – широкая, властная женщина с грубыми руками. Отец – работник мануфактуры, бородатый и лохматый настолько, что брови срослись, закрыв глаза. Две маленькие злобные точки светятся из глубины черных немытых волос. Типичная неблагополучная семья живет в страшном древнейшем домике на краю города. Из каждого угла воняет бедностью, апатией, Гюго и Достоевским. Сюда бы топор и парочку старушек…

Пока Константин ведет допрос, я вспоминаю сериалы про бандитский Петербург и Бригаду. Надо осмотреть дом, проверить личные вещи. Что еще?

Никогда не любил полицию.

И я остаюсь сидеть рядом с юным Джокером, привязанным к кровати за руку. Мальчика жалко. Он просто смеётся, а они его сразу веревкой. Как козу, какую-то.

– Может, ему просто весело?

На меня с недоумением смотрят три пары глаз. А пацан опять смеётся. Мать подбегает и суёт в рот сыну кляп.

Я бы тоже заболел, если бы со мной так обращались.

– На самом деле, он спокойный мальчик, – мать нервно вытирает руки о подол платья. Зовут ее Мариса.

Заболевший, называть его одержимым язык не поворачивается, ни с кем не ссорился, с подозрительными лицами не встречался, странных ритуалов не проводил. Раз в неделю ходил с родителями в церковь.

С какой стати демонам забираться ему в мозг и пародировать Джокера? Почему не женщина кошка или Черная вдова?!

Константин осматривает мальчика, шатается по ветхому жилью. Его одухотворенное кривоносое лицо кривится при виде паутины на стенах и отваливающейся штукатурки на потолке.

Он протирает пальцем пыль на деревянной полке и решает:

– Проведем причастие. Сестра Литиция, подготовьте все.

Я подрываюсь, быстро рисую кривые кресты на стенах (Преподобный Богомол морщится и поправляет мои художества), убираю острые предметы из комнаты (Константин добавляет к ним несколько игрушек), протираю тряпочкой лоб пацану (бросаю на Святошу провоцирующие взгляды, пусть только дернется исправить!), вытаскиваю из кармана бумажку и повторяю девять главных псалмов. Так как вряд ли разрешат скакать, поджаривая пиццу, память могла подвести.

Константин щурится на шпаргалку и осуждающе вздыхает.

Беспокойные родители выталкиваются за дверь.

Святоша рисует кресты на лбу и запястьях пациента (это он мне еще не доверяет), и мы принимаемся за работу.

Лично я читаю пять молитв. На каждую малец скалится и веселится. Костик печально крестит пациента. С каждым разом все нерешительней.

– Может, хватит уже мучить парня? – понимая, что сам Святоша не остановится, предлагаю перед шестой песней.

– Если мы прервемся, одержимый может стать агрессивным.

– Его зовут Джим. А не одержимый, – не упускаю возможности хоть в чем-то поправить Преподобного.

Богомол скрипит зубами и набирает воздух для новой молитвы. Он еще упорнее меня.

Тут мальчик кашляет, из его горла вылетает бабочка. Делает три круга по комнате и исчезает в окне. Крылья у нее белые и немного светятся.

Етить-молотить, забивать-колотить! Джокер, икающий бабочками!

Слова застревают в горле. Зато в голове одна безумная мысль обгоняет другую.

А если так выглядит душа человека?!

Если душа свалила, мальчик мертв?!

Да с какой стати душа-то?!

Может просто гусеницу проглотил. Она во рту у него окуклилась и вылупилась. А тут мы. И без лупы.

– За ней! – командует Преподобный, прерывая минутку зоологии, и ломится на улицу.

Наше сотрудничество с Костиком выглядит шатким и непрочным, как деревянный туалет на участке у бабушки. Один неверный шаг, и утонешь по ширинку.

Но надо отдать Святоше должное: относится он ко мне с неизменным уважением, разговаривает вежливо и рассудительно, на провокации не реагирует.

Даже позволяет гулять по городу, уточнив, что это полезно для психологического здоровья.

Точно не для моего.

Потому что это – Англия.

И топаем мы по Лондону XIX века.

Всего слишком много. И все не то. Лица, звуки, запахи.

Я думал, что как только вырвусь из монастыря, мир придет в норму. Но вот я на воле и вот она «норма». Ничего не изменилось, подкат мне в пятки!

НИЧЕГО!

Я не вернулся в нормальный современный мегаполис.

Я опять не мужик.

Вокруг бродят люди в красивой, но старой одежде. Ползают кареты, и полностью отсутствует асфальт.