Если бы какой-нибудь статистик набрался терпения и постоял вечером с карандашом и блокнотом в руке в лесу у городка Бани над Збраславом в Чехословакии, то он, вероятно, получил бы очень интересные сведения. Его, несомненно, поразило бы количество автомобилистов, возвращающихся в Прагу с воскресной прогулки, которые с особым удовольствием «срезают» поворот, несмотря на то, что белая полоса на шоссе с абсолютной точностью разделяет его на две равные половины. В конце концов, он, верно, только грустно махнул бы рукой, убедившись, как редки сознательные водители, отдающие себе отчет в том, что дорожное ведомство велело нарисовать черту раздела на шоссе не для того, чтобы зайцам ночью было веселее играть на нем, а ради безопасности самих водителей.

Стоит вам только ступить на почву Бельгийского Конго, как вы убедитесь в том, что там дорожное ведомство в стремлении снизить количество жертв пошло несколько дальше. Дороги вьются по высоким горам бесчисленными серпентинами, и в 90 процентах случаев глубокая пропасть открывается, по меньшей мере, с одной их стороны, если не с обеих, как на гребнях. И при этом там просто не может произойти столкновения машин. Если поворот настолько велик, что его конца не видно, то он расширен и на всем протяжении разделен пополам рядом кактусов, или кольями метровой высоты, или, на худой конец, просто крупными камнями. И обязательно в начале и в конце этого ряда будет стоять высокий кол, от одного вида которого у любого водителя пропадает всякое желание «срезать угол». Если шоссе делает зигзаг в форме латинской буквы «S», то на повороте часто виднеется сплошной барьер, и он вынудит снизить скорость до положенной, потому что вряд ли кому захочется поцарапать лакировку на крыльях, систематически сбивая разделяющие «черты».

Другая особенность, с которой встречаешься в Бельгийском Конго, — это правостороннее движение. Сначала все тянет на левую сторону, но постепенно привыкаешь к перемене. Опять едешь по правой стороне шоссе, как в Марокко, Алжире, Тунисе и, как ни странно, в Ливии, где распоряжаются английские войска. Правой стороны приходится держаться и в стране пирамид. Потом на границе, которой на самом деле вовсе не существует, перед въездом в Нубийскую пустыню вам говорят, что там надо держаться левой стороны. Это звучит очень забавно, потому что по пустыне можно ехать как захочется, или, вернее, где можно проехать. Начиная с Судана идут страны, где сохранилась английская традиция левостороннего движения. В Эритрее и в Сомали англичане тоже приучили автомобилистов к езде по левой стороне. Так ездят в Эфиопии, Британском Сомали, Кении, Танганьике и Уганде. И только на границе Бельгийского Конго в Касинди предупреждают автомобилистов, чтобы они не ошиблись и на первом же повороте не наехали на грузовик, свернув на противоположную сторону, которая за минуту до того считалась правильной.

В Бельгийском Конго довольно густая дорожная сеть. По качеству дороги хуже, чем в бывших итальянских колониях, но они содержатся в порядке. Часто встречаются черные дорожные рабочие, которые уже издалека вежливо кланяются проезжающим. Они вытягиваются, как по команде «смирно», и если у них есть головной убор, то снимают его, низко кланяясь. С этим явлением нам уже приходилось сталкиваться в Эфиопии, правда только в единичных случаях. Там, в абсолютной монархии, люди только иногда проявляют низкопоклонство по отношению к «господам», проезжающим по шоссе. В Северном Конго, где господствует «демократическая» Бельгия, такое низкопоклонство само собой подразумевается.

Мы проезжаем вблизи западных берегов озера Эдуард. Они окаймлены высокими горами, составляющими часть большого меридионального грабена, продолговатая впадина которого заполнена водами озера. Здесь высокие горы по своему характеру резко отличаются от хребтов Эфиопии или Кении. Только в отдельных заповедниках сохранились остатки леса. В основном же вся горная местность покрыта правильными геометрическими фигурами плантаций и посевов опытных культур, простирающихся до высоты 2500 метров над уровнем моря. Десятки километров проезжаем мы от перевала к перевалу и везде открываются картины интенсивного земледелия. Мимо мелькают не только живописные дома плантаторов, выстроенные с вызывающей роскошью, но и отдельные негритянские деревни. Соломенные хижины, типичные для Британской Восточной Африки, здесь встречаются редко. Мы проезжаем мимо хорошо оборудованных опытных станций и каменных домов в поселках сельскохозяйственных рабочих; в этих поселках группы беленьких домиков прямыми улицами разделены на кварталы в шахматном порядке или по кругу.

Их жители — семьи сельскохозяйственных рабочих — выглядят чище и здоровей, чем в английских колониях. Уже с самых первых дней пути мы заметили резкое различие между системой колониального господства в британских владениях Африки и в бельгийской колонии. Англичане, проникнув в колонии, стараются сохранить господство над ними, комбинируя целый ряд методов: подкуп, суеверия и несознательность порабощенных племен, интриги и расовую дискриминацию, все более и более подчеркиваемую и обостряемую, и только в самую последнюю очередь — грубое насилие. Рабочих для своих плантаций они заполучили очень просто: отобрали землю у негров-крестьян и вынудили их превратиться в наемных батраков на этой земле. Выбора у африканцев не оставалось; переселиться сообща в другие области было невозможно, так как они были либо перенаселены, либо бедны. Кроме того, сознательно проводимая политика цен привела к тому, что сельскохозяйственная продукция с земельных участков, оставленных неграм, не обеспечивала пропитания крестьян.

Бельгийцы встретились в Конго с совершенно иными условиями. Они не отважились на лобовую атаку сотен тысяч квадратных километров низменностей, поросших девственными лесами, покрытых болотами и саваннами, плодородных, но опасных из-за тропических болезней. Бельгийцы не были в состоянии длительное время выносить убийственную влажную жару. Там, где это было возможно с технической и экономической точек зрения, они сосредоточили свое внимание на высоко расположенных районах с более умеренным климатом. Но таких мест было мало, а привлечь негров-крестьян к наемному труду бельгийцы не могли просто потому, что вокруг было сколько угодно земли. Если колонисты захватывали какие-либо земли, то коренные жители переселялись в другое место, а если иного выхода не оставалось, то перекочевывали в низины, где сама природа охраняла их от вторгшихся чужеземцев.

Бельгийцам пришлось обеспечивать себе рабочую силу уступками, при помощи которых они привлекли сельскохозяйственных рабочих. Пришлось предложить рабочим лучшее жилье и более сытное питание, чем они получали дома.[58] Колонизаторы сумели выжать из почвы и из людей такие барыши, по сравнению с которыми средства, израсходованные на строительство поселков с каменными домами, представляются ничтожными. При этом, конечно, бельгийцы ревностно оберегают свою монополию на знание экономических и организационных вопросов. Они дают своим рабочим и их детям только такое образование, которое необходимо для повышения производительности труда. Но колонизаторы не допускают негров ни к какой, даже вспомогательной, руководящей работе из страха, что они могут осознать, что и сами смогли бы хозяйничать так же интенсивно на своей земле, что чуть ли не все богатства их земли ускользают у них из рук, что эти богатства могли бы так же хорошо служить всем тем, кого допускают только к утомительному труду на плантациях.

В британских областях Африки мы наблюдали, что власть зиждется на престиже белой кожи.

Бельгийцы же стараются внушить эксплуатируемому народу Конго рабскую благодарность.