Глубоко под землей черные жители подземелья добывают все новые тысячи тонн руды, чтобы механизмы подняли их на дневной свет, где им предстояло растечься по поверхности таких вот пузырьков.

— Самую густую кашицу из пузырьков, которую вы видели внизу, — продолжал проводник, когда мы подымались по ступенькам в следующий цех, — мы промываем под этим душем, после чего ее всосут вакуумные барабаны с фильтрами, которые медленно поворачиваясь, высушат всю воду. Эту серую массу с искорками меди вы снова увидите сегодня во второй половине дня у шахтных печей в Лубумбаши возле Элизабетвиля, куда ее доставит наша заводская железная дорога.

— А сколько германия вы здесь получаете ежегодно? — спросил внезапно директора профессор Нокс, пока мы в раздевалке снимали пыльные комбинезоны.

Рейкман медленно повернулся к английскому профессору, за день до этого прилетевшему из Лондона и вместе с нами осматривавшему гигантское предприятие «Принц Леопольд».

— Одну тонну в год, — сказал он и быстро добавил, как бы желая предупредить дальнейший вопрос любопытного англичанина: — Из наличных запасов мы могли бы производить и 100 тонн, однако мы не делаем этого, чтобы мировые цены не полетели вниз.

— Эта тонна окупается, — улыбнулся профессор Нокс и сказал, когда мы остались одни в раздевалке: — Знаете, для каких целей сейчас в основном употребляется германий? Для производства радарных установок… Хотел бы я знать, сколько у них тут германия на складах!..

Цифры в окошечках измерительного прибора «Фидоуэйт» быстро менялись, в то время как через горловину автоматически подавалось на транспортер точно отмеренное количество раздробленной руды, которую вслед за этим под другим автоматически действующим измерительным прибором покрывал слой высушенного рудного концентрата. Облака серой пыли стояли над обширным металлургическим заводом в Лубумбаши, высоко вздымаясь над переплетом стальных конструкций, туда, где уходила к небесам гигантекая пирамида террикона. Вагонетки с не представляющими уже никакой ценности отходами, лишенными последних остатков меди, вползали медленно, как муравьи, на ее вершину, там опрокидывались и лениво скользили по невидимым канатам вниз.

— 115 метров, — сухо сказал проводник, который в результате каждодневного хождения возле пирамиды так научился оценивать ее высоту, что обычно, вероятно, вовсе не воспринимал ее. В наших воспоминаниях возникли образы каирских минаретов и ночь, проведенная на вершине пирамиды Хеопса в Гизе. Там каменные плиты вознеслись до высоты 137 метров, и выше их не могла поднять даже гигантомания фараонов. Чтобы перевезти камень, из которого сложена пирамида Хеопса, потребовалось бы 20 тысяч железнодорожных составов по 30 вагонов. Сколько же лет понадобится, чтобы пирамида из отвалов медной руды в Лубумбаши превысила созданное пять тысяч лет назад сооружение фараонов в долине Нила?

Шихта, состоящая из руды, концентрата и кокса, постепенно исчезала в вагонетках, которые, одна за другой, ежеминутно отделялись, вгрызались покрытым зубьями брюхом в транспортер между рельсами и постепенно поднимались по наклонной поверхности к колошникам шахтных печей. 2000 вагонов шихты ежедневно исчезает в этом ненасытном жерле, которое при своей температуре 1100 градусов Цельсия способно сжечь бесконечные количества. Негры вставляли в колеса вагонеток железные штанги, на рельсах скрипел рассыпанный концентрат, а в следующую долю секунды восемь мускулистых рук уже опрокидывали вагонетку с полутора тоннами шихты в печь.

— В таком потоке вам не хотелось бы поплавать, не правда ли? — обратился к нам проводник, когда мы спустя полтора часа стояли на площадке, расположенной над местом спуска расплавленного шлака. Огненная река рвалась из летки и слепила глаза блеском своей поверхности, переходившим временами в белый цвет. Это предвещало, что через несколько минут гигантский подъемный кран доставит к нижней летке огромный ковш и будет ждать, пока он до краев наполнится 12 тоннами расплавленного металла — того металла, за который люди бьются, рискуя жизнью, под землей, а также в двойном пекле тропического солнца и раскаленных печей, в кремневой пыли и сернистых испарениях.

— Руда содержит восемь процентов металла, концентрат по окончании флотационного процесса — от 20 до 30 процентов, а эта кипящая похлебка содержит уже 65 процентов чистой меди. Однако даже эти конверторы, — он указал пальцем на противоположный конец зала, — не могут полностью очистить медь от всех примесей. А ванн для электролиза вы у нас не увидите, для этого вам пришлось бы вернуться в Жадовиль..

В цехе раздался короткий свисток, и все рабочие, которые нам сверху казались карликами, быстро покинули свои рабочие места. Через несколько секунд ковш с двенадцатитонным грузом черновой меди оторвался от устья печи и, подвешенный к крану, медленно заскользил к противоположному концу зала. Длинный барабан конвертора наклонился, как допотопное чудовище, и в его разинутом зеве засверкала жидкая медь. Из его горловины к стальным конструкциям свода взлетали снопы искр и пламени. В этом очистительном пламени кипело 90 тонн меди…

Невидимый крановщик в кабине крана остановил ковш на расстоянии нескольких дециметров от горловины конвертора, несколько раз ударил ковшом о его борт, чтобы сбить застывшие остатки от предыдущей плавки и одновременно проломить застывающую поверхность черновой меди. Раскаленная добела жидкость медленно переливалась в конвертор и напоминала вулканическую лаву, которую мы видели несколько недель назад, когда она била ключом из недр земли и медленно исчезала в озере Киву, окруженная облаком шипящего пара. Здесь теперь бурлила освобожденная стихия, пробужденная к жизни руками человека…

— На этом металлургическом заводе ежедневно производится 250 тонн меди, — заметил проводник и вытер со лба пыль, смешанную с потом. — Готовые чушки мы направляем в Жадовиль для электролитического рафинирования.

Бельгийское Конго — один из крупнейших поставщиков меди в мире. Отсюда по всему миру расходится до 200 тысяч тонн меди в год, и все же спрос на этот металл неуклонно повышается, так же как и цены на него. Тонна черновой меди, выпускаемой из конверторов, стоила в период нашего проезда через Конго, в апреле 1948 года, 25 тысяч чехословацких крон. Годовые обороты горнопромышленного концерна «Юнион миньер дю О Катанга», занимающего первое место в мире по производству меди, составляют свыше пяти миллиардов крон. Несмотря на это, концерн не в состоянии удовлетворить всех заказчиков, хотя его «скандал в Катанге» еще никогда и нигде не был превзойден.

В одних только рудниках Кипуши людской пот выплавляет из недр Африки 100 тысяч тонн меди в год. Мы стояли на обширном дворе металлургического завода в Лубумбаши и наблюдали за рабочими, опрокидывавшими железные тачки с несколькими золотистыми плитками только что застывшей меди и складывавшими их в высокие штабели. Радостно было смотреть на эти тяжелые блоки матово блестевшего металла, только что завершившего первую, самую трудоемкую фазу своего рождения. Сложенные чушки меди вызвали у нас воспоминание о песчаных буграх Ливийской пустыни, изрытых десятками тысяч солдатских могил. В ушах возник печальный звон миллионов пустых снарядных гильз, которые военнопленные и наемные арабские рабочие собирали по всему побережью Киренаики и грузили на суда. Они блестели тогда таким же матовым желтым блеском латуни в руках покрытых лохмотьями арабов, которые подрывали один капсюль за другим, чтобы обезвредить эти гибельные орудия жадной смерти.

Здесь лежат чушки меди, только что родившейся в поте, крови и огне с риском для жизни людей, трудившихся в глубине земли и у шахтных печей, а где-то за пределами африканского континента расположены ненасытные военные заводы, которые уже опять требуют все новых и новых поставок меди, чтобы превратить их — через три года после окончания ужасной войны — в носителей смерти…