В-третьих. Кто, как не сами руководители различных рангов — главные врачи лечебниц, смотрители богаделен и так далее — могли бы дать более или менее вразумительную отчетность о полученных пожертвованиях? Но… Вот с этим «но» Любимов нашелся сразу: и года не хватит на то, чтобы обойти все благотворительные организации с расспросами на предмет поступивших за последние год-два пожертвованиях! А уж за день, отведенный на предварительные — уточняющие детали — розыски, — об этом и думать нечего! А значит…

В-четвертых. Действовать нужно иначе! Если вообще исходить из того, что во всем этом имеются хоть какой-то смысл, хоть какая-то связь — неважно, какая: причинно-следственная или какая-то еще, — то почему бы не предположить и то, что выбор в каждом из случаев благотворительного общества — отнюдь не случайность?

Как только эта идея пришла Николаю Вячеславовичу в голову, его, Николая Вячеславовича, словно током ударило: сравнение в ту пору вполне новое и оттого на редкость меткое. Поручик буквально передернулся! А почему бы и нет? — подумал он. В случае с Крутицыной фигурировало какое-то частное убежище для рожениц, находившееся… да Бог ты мой! — находившееся буквально в двух шагах от дома погибшей вдовы! А Бочаров? Кем он был? Чином пожарной команды. А куда в конечном итоге поступили его сбережения? В эмеритальную кассу пожарной команды!

Лихо? Еще бы! И вот тут-то Адресный стол опять же мог оказаться незаменимым: где еще проще всего и быстрее можно сопоставить адреса жертв, прямых получателей выгоды и наличие где-нибудь по соседству благотворительной организации?

Итак, несмотря на прямое распоряжение Можайского отправляться от Сушкина в полицейский архив, Любимов, выйдя от репортера, решил — перво-наперво — посетить Адресный стол. Вот только находился он дальше архива, хотя и в Архив идти пешком у Любимова не было ни малейшего настроения.

Бессонная дежурная ночь, неприятная промозглая погода, легкое — нельзя, черт побери, ох, нельзя мешать водку с чаем — похмелье и вызванный совокупностью этих причин легкий озноб, мягко говоря, не настраивали на прогулку, да и время безграничным уж точно не было. А между тем, с финансами у поручика дело обстояло очень печально. Признаться в том Можайскому он не пожелал, но до выплаты жалования Николай Вячеславович оказался на жалкой и топкой мели.

Проклятые карты и невезение! Недавно и крупно проигравшись, Николай Вячеславович уже занял везде и столько, где и сколько он мог занять, расплатился, выдал обязательства квартирной хозяйке — милой и улыбчивой даме, легко пошедшей навстречу серьезному, как она полагала, молодому человеку, из армии — по причине отсутствия войн — перешедшему в полицию, — договорился на предмет самых обязательных в ближайшем будущем платежей и остался с позвякивающей мелочью в кармане, да с «неразменной» трешкой в бумажнике. Эти три рубля когда-то достались ему при весьма необычных обстоятельствах, о которых, возможно, как-нибудь и будет упомянуто, но которые к описываемому делу не имеют никакого отношения и поэтому в настоящий момент являются лишними. Важно лишь то, что поручик разменивать и тратить свою единственную трешку не собирался.

Единственное, о чем не беспокоился Николай Вячеславович, так это о пропитании. К счастью, с такого рода довольствием всё обстояло вполне благополучно: и прямо у дома, где он занимал квартиру, и непосредственно у здания участка, и даже у Полицейского Резерва, где именно он формально пока еще числился, имелись ресторанчики, владельцы которых с готовностью кормили его завтраками, обедами и ужинами, причем, что самое поразительное, совершенно бесплатно — сиречь не в долг, а безвозмездно! Как Николаю Вячеславовичу удалось устроиться таким удивительным образом — загадка. И тот же Можайский был бы весьма поражен, узнай он как-нибудь, что приглянувшийся ему поручик имеет куда большее влияние на владельца излюбленного офицерами и служащими участка «Якоря», нежели он сам! Впрочем, загадочного в этой загадке на самом деле было немного: спроси его кто-нибудь об этом, и Николай Вячеславович рассказал бы обо всем без утайки, так как ничего постыдного или нарушающего распорядок службы в его необычной близости с кабатчиками не было. Но так как его никто об этом не спрашивал, то и говорить, пожалуй, тут больше не о чем.

Тем не менее, бесплатные завтраки и обеды — разумеется, хорошо. Но транспортную проблему они не решали. Теоретически, поручик мог, воспользовавшись положением о полиции, остановить извозчика и велеть ему ехать, куда придется. Но на практике это было бы связано с неизбежными объяснительными, так как занимавшиеся частным извозом что работавшие на хозяина, что по собственному отхожему промыслу кучера спускать за здорово живешь, без документального оформления, потерю времени не стали бы. Ведь их не только принуждали платить за право работы и не только ограничивали жесткими расценками, но и бессовестно обирали под страхом лишения извозчичьего билета. Любое мелкое нарушение, замеченное городовым, оборачивалось потерей денег, а таких нарушений за день набегало немало. Иной раз всё обстояло настолько плохо, что несколько извозчиков сообща подкупали городовых на привычных маршрутах, внося им «повременную плату» — утром или вечером, или раз, например, в неделю — за то, чтобы они, городовые, лишний раз к ним не цеплялись. В таких условиях потеря рабочего времени на поездку по требованию полицейского офицера неизбежно оборачивалась куда более крупными, чем можно было бы предположить, финансовыми потерями. И, само собой, эти потери — так или иначе — извозчики должны были возместить. А проще всего сделать это — предъявив, где следует, оформленное должным образом свидетельство о принудительной полицейской эксплуатации.

Нет, извозчики отпадали. Конка? В принципе, воспользоваться конкой было бы удобно: буквально в нескольких десятках саженей от дома Сушкина находилась остановка Василеостровской линии. Но с пересадкой на Садовую вышло бы десять копеек только в одну сторону, а этого, насколько бы грустно такое и ни казалось, поручик тоже позволить себе не мог! И воспользоваться бесплатным проездом — также. Дело даже не в том, что его не пустили бы в вагон — как раз пустили бы, не задавая никаких вопросов, — а в контролерах. Эта братия, еще недавно совсем немногочисленная, была — какое-то невероятное совпадение! — вот только-только усилена дополнительным набором: в городской управе сочли, что контролеры приносят немалую выгоду. Мол, шестьдесят рублей жалования в месяц каждому — пустяк сравнительно с теми суммами, которые они сберегают управлению конно-железных дорог! И хотя в первую голову эти контролеры обязаны были присматривать за кондукторами, не гнушавшимися разного рода «мелкими» злоупотреблениями (как, скажем, продажа старых, недействительных билетов), но и проверка билетов у пассажиров тоже входила в число их обязанностей: иначе как бы можно было установить и те или иные нарушения со стороны кондукторов? Проверка же билетов, случись таковая, неизбежно повлекла бы и необходимость объясняться. Поручик же, чересчур уж, как было похоже, принявший близко к сердцу заявление Можайского о частном характере расследования и о том, что оно проводится на страх и риск самого пристава, не хотел обременять «нашего князя» возможными неприятными объяснениями как со своим собственным — полицейским — начальством, так и с господами из городской управы.

Получалось, что, куда ни кинь, всюду ерунда какая-то выходила! Николай Вячеславович, поглядывая то в сторону остановки конки, то в сторону проспекта, где можно было бы «оседлать» лихача, нерешительно топтался у парадной Сушкина: засунув — так, что кончик его выглядывал из-за отворота — сверток бумаг во внутренний карман шинели, похлопывая себя по бокам и делая шажки вперед-назад-вправо-влево, как бы танцуя в такт обтекавшей его толпы.

Подошел городовой — не тот же самый, что давеча предлагал Можайскому пособить с извозчиком, а другой, сменивший на посту ночного.

— Могу ли чем-то помочь, вашбродь?