Человеческий разум устроен так, что более болезненно воспринимает разочарования, чем радость. Даже существует «механизм», блокирующий в наших головах наиболее горькие воспоминания: задвигая их куда-то на задворки нашего сознания и ограничивая к ним доступ настолько, что мы, бывает, пережив тяжелое потрясение, забываем его тут же, а к тем, что оказали на нас не такое сильное травмирующее воздействие, со временем начинаем относиться легче и даже трансформируем их так, что они теряют связь с действительно произошедшим, превращаясь в отражение того, что могло бы быть, но чего на самом деле и не было. Наш мозг стремится защитить нас от таких волнений и переживаний, сносить которые нам не всегда под силу.
Однако существует и такая особенность сознания: пережив удовольствие и обнаружив вдруг что-то, что это удовольствие дискредитирует, мы начинаем скверно думать не только об источнике дискредитации, но и о том, на что он был направлен. В процессе накопления информации — знаний — это оборачивается тем, что, заучив какую-то новую для нас информацию и вдруг, спустя какое-то время, обнаружив, что она не соответствует действительности, мы либо пылко встаем на защиту ошибочного мнения, превращаясь в теряющих способность логически мыслить защитников ереси, либо, осознав ошибку, переносим ее авторство на тех, с чьими именами она у нас ассоциируется. И, к сожалению, среди этих имен оказываются не только авторы приписанного мнения, но и те, кому оно было приписано.
Если нам, еще не вдававшимся в детальное изучение вопроса, говорят, что Леонардо да Винчи, доказывая естественность и красоту человеческого тела, голым бродил по улицам Милана, а после — анатомировал трупы, и именно это — прогулки в голом виде и изучение анатомии — сделали его первым выдающимся мастером художественной передачи человека таким, каков он есть на самом деле; если мы, повторим, принимаем это за истину, ассоциируя ее с блестящим мастерством рисунков и картин Леонардо, мы не только формируем ошибочное представление о привычках великого человека, но и начинаем считать такие привычки нормальными и даже свидетельством гениальности. Когда же мы обнаруживаем, что всё это — наглая ложь, мы удивительным образом начинаем с неприязнью относиться не только к рассказавшему нам басню лжецу, но и к самому Леонардо: ведь мы уже утвердились во мнении, что гулять нагишом — хорошо! И то, что гений, как выясняется, ничего подобного не делал, травмирует нас, так как вынуждает нас либо искать другие аргументы для оправдания нашего собственного — не вполне приличного — поведения на улицах города, либо, взяв себя все-таки в руки и снова одевшись, обрушиваться с негодованием на Леонардо за то, что якобы он своим примером — пусть и не соответствующим действительности — выставил нас в нелепом свете!
Конечно, приведенный пример — преувеличение. В конце концов, не так уж много найдется людей, готовых рискнуть, подражая очевидному сумасбродству. Но, к сожалению, там, где преувеличений никаких нет; там, где нет никакого явного сумасбродства, всё обстоит намного хуже.
Представьте, что в школе вас научили думать, будто система мира, в которой Земля занимает центральное положение, истинна. И что, в дополнение к этому, снабдили вас замечательными расчетами движения планет, выполненными Птолемеем именно для такой системы. И вдруг, блестяще, как вы полагали, сдав вступительные экзамены на отделение астрономии факультета физики МГУ, вы обнаружили, что стали настоящим посмешищем, а ваши ответы на заданные вопросы превратились в ходячий анекдот! Наиболее вероятное следствие такого происшествия — ваша ненависть не только к вложившему в вас ложные знания школьному учителю, но и к выдающемуся, хотя и во многом заблуждавшемуся, ученому — Птолемею.
Разумеется, и этот пример — всего лишь казус, вряд ли способный реализоваться в действительности. К счастью, наша система начального и школьного образования пока еще не пала настолько низко, чтобы вкладывать в наших детей совсем уж безумные вещи. И все же этот пример — достаточно хорошая иллюстрация.
Именно так — как сумасшедший школьный учитель, выпускающий в мир человека, уверенного в том, что Земля находится в центре Солнечной системы — поступают те авторы «исследований» о фотографии, которые относят истоки ее возникновения к глубокой древности, а ее отцами-основателями «назначают» Леонардо да Винчи или Альгазена! Именно так поступают те авторы, которые видят в загаре человеческой кожи намек на исследования химических процессов древними, а в камере-обскуре — первый фотоаппарат! Именно так — провоцируя неприязнь и к себе, и к залихватским манером притянутым ими в их писанину великим, но не имеющим никакого отношения к фотографии людей — поступают ленивцы и фантазеры. Причем фантазеры — в наихудшем из множества смыслов!
Но хуже всего даже не это, а то, как мы уже говорили, что авторы этих «исследований», отодвигая на задний план, а то и вовсе не давая никакого упоминания о наших соотечественниках, не только морочат головы подрастающим поколениям, но и вносят свою лепту в процесс укоренения лжи, ведущий в конечном итоге к вырождению нашего самосознания.
Возьмите, например, их наглое утверждение, что будто первое в Европе фотоателье было открыто в Лондоне, а второе — немного времени спустя — в Париже! А между тем, если как лондонское, так и парижское «появились на свет» лишь в 1841-м году, то еще в июне 1840-го портретное фотоателье существовало в Москве! Воистину остается лишь сожалеть, что такие наказания, как выставление у позорного столба, публичная порка и отрезание ушей, остались в прошлом: и первое, и второе, и третье пришлись бы весьма кстати, существуй заодно еще и закон о суровой ответственности безответственных — уж извините за каламбур — брехунов; перепечатывающих всякую иностранную чушь ленивцев и просто полоумных, которых хлебом не корми — дай посмотреть в рот иностранцу!
И ведь какое это было фотоателье, и каким человеком оно было основано!
Сейчас, не без активного участия в процессе истирания памяти упомянутых «исследователей», мало кто даже не то что знает, а просто слышал об Алексее Федоровиче Грекове — выпускнике второго петербургского кадетского корпуса. Для авторов же «исследований» по истории фотографии этот выдающийся российский изобретатель — фотограф, типограф, первооткрыватель офсетного способа печати, человек, не только облегчивший процессы дагерротипирования и фотографирования, но и сделавший их доступными; человек, качество работ которого далеко превосходило качество работ его «зарубежных коллег» — не существует вообще.
Почему же он незаслуженно забыт? Не потому ли, что именно он — первым в мире! — научился делать качественные дагерротипные портреты, а вовсе не кто-то из так любимых нашими, не говоря уже об иностранных, «исследователей» истории фотографии? Не потому ли, что именно ему принадлежит первенство того, что позволило использовать «закрепленные изображения» в качестве опознавательных материалов — портретных или вещественных, то есть — людей и предметов?
В то время как в просвещенной Европе бились над тем, чтобы хоть как-то улучшить качество изображений, сделать их менее хрупкими, облегчить саму участь людей, решившихся подвергнуть себя изнурительной процедуре «портретирования без кисти, красок и холста», Греков все эти задачи уже благополучно решил! Именно он придумал способ сократить выдержку аппарата с четверти часа до пары минут. Именно он отказался от серебряных пластинок для дагерротипии. Именно он создал удивительное по своему остроумию кресло, позволявшее фотографируемым если и не наслаждаться процессом, то хотя бы не испытывать тяжкие мучения! Ведь что такое было — процесс фотографирования на рубеже тридцатых и сороковых годов девятнадцатого столетия? Это были томительные, как минимум, пятнадцать-двадцать минут полной неподвижности на стуле, с перемазанным мелом лицом, с усыпанными рисовой пудрой волосами! И любое движение, даже самое незначительное — шевельнувшаяся бровь, опустившееся в моргании веко, приводило к безнадежной порче изображения: получавшихся на нем чудовищных уродов даже в самой буйной фантазии нельзя было назвать «портретами» позировавших фотографу людей!
