Вадим Арнольдович принадлежал к той категории людей, которые, решившись на какое-то действие, действуют незамедлительно, без отвлечений на то, что могло бы замедлить процесс, отложить его в более или менее долгий ящик. Но, к сожалению, действуя так, эти люди поступают в согласии только с той идеей, которая и породила решимость что-то делать: другие мысли ими игнорируются.

Если бы Вадим Арнольдович дал себе труд подумать еще чуть-чуть, он, несомненно, увидел бы, как много противоречий в его заключениях. Увидел бы, что в этих заключениях концы с концами никак не сходятся. Возможно, дай себе Вадим Арнольдович этот труд, ряд неприятных последствий, о которых будет рассказано ниже, удалось бы предотвратить. Или, что более точно, они бы, возможно, и не могли бы случиться. Но Вадим Арнольдович, охваченный той жаждой деятельности, утолить которую может только результат непосредственно задуманного действия, углубляться в рассуждения не стал.

И вот он мчался по переулкам и улицам — раскрасневшийся, спотыкающийся и поскальзывающийся: как прилежный мальчишка, опаздывающий на урок. Временами ему приходилось придерживать норовившую слететь с головы шапку. Временами — поправлять то и дело сбивавшийся на сторону и неприятно лезший на лицо из-под шинели шарф. Если бы такое сравнение было уместным, летящего по улицам Вадима Арнольдовича было бы можно назвать вышедшим на крейсерскую скорость железнодорожным экспрессом. Но экспрессом, машинист которого, тронув состав и оставив в кабине паровоза кидающих уголь в топку кочегаров, сам с паровоза соскочил. Если и может такой экспресс остановиться, то разве что налетев на серьезное препятствие или сойдя с рельс.

Дом Молжанинова, находившийся буквально через пару линий наискосок от «Анькиного», поражал своими размерами и великолепием. Трехэтажный, на полноценном цокольном этаже, облицованный по фасаду мрамором и вывезенным из Силезии кирпичом — поговаривали, что заказ на этот специальный кирпич позволил развернуться целому заводу, — он затмевал все соседние здания, причем затмевал совершенно неприлично. Насыщенный цвет, скульптурные украшения, тончайшей работы кованые ворота и решетки, великолепный витраж, тоже по кусочкам изготовленный за границей и собранный в оконном проеме приглашенными иностранными мастерами, — всё это не просто бросалось в глаза и ясно свидетельствовало о незаурядном богатстве владельца дома. Всё это подавляло своею роскошью любого, кто сам и в мыслях не имел обустроиться подобным образом.

Впрочем, Молжанинов лично весь дом не занимал. С безоглядным размахом построив этот особняк, он поселился в квартире, хотя и занимавшей весь третий — последний — этаж и хотя и обставленной с соответствующим общему антуражу богатством, но все же лишь частью принадлежавшей дому. Два нижних этажа были отведены под конторы: за, мягко говоря, немалую плату их арендовали несколько очень крупных товариществ, одним из которых, по иронии судьбы, оказалось пивоваренное общество, пусть и не «Бавария». Цокольный этаж целиком был сдан под магазин невообразимой для бедного человека направленности. Здесь торговали предметами, любой из которых стоил как приличное домовладение, и совокупность которых — учитывая размер магазина и то, что пустым он не стоял никогда — затмевала ценой даже дом самого Молжанинова, то есть тот самый дом, в цокольном этаже которого магазин и помещался.

Вадим Арнольдович знал этот особняк: снаружи, как и многие вообще жители Васильевской части и как все, разумеется, полицейские чины участка Можайского. Но внутри дома Вадиму Арнольдовичу бывать не доводилось. Тем сильнее оказалось то впечатление, с каким обрушились на него невероятные интерьеры: до полоумия роскошная мраморная лестница, невероятной резьбы — из драгоценных пород — деревянные двери, неимоверного труда — отчасти паркетные, отчасти выложенные плиткой — наборные полы, отделанные не машинной вязки гобеленами стены и множество — на взгляд, в беспорядке — расставленных, разбросанных, развешанных произведений искусства самого разного толка.

Вадим Арнольдович, оказавшись в холле дома Молжанинова, встал как вкопанный. Сказать, что он не ожидал ничего подобного, — сказать ни о чем. Нечастый гость в богатых домах, Вадим Арнольдович всё же бывал в иных из них, но ни в одном — даже в доме известного на весь Петербург своими причудами и богатством князя *** — он не видел и половины таких безумства и расточительности.

Невозможно точно сказать, сколько времени Вадим Арнольдович стоял, пораженный до глубины души. Но, очевидно, это «стояние» длилось совсем недолго: внезапно над его ухом прозвучало деликатное «кхм…», и он, повернувшись, оказался лицом к лицу с важного вида господином: то ли швейцаром, то ли вахтером, то ли управляющим домом.

Господин этот был одет хотя и не совсем по времени суток, но чрезвычайно элегантно. Вообще, весь вид его — холеный, породистый, сытый — свидетельствовал о принадлежности к праздным сословиям. Но если это «свидетельство» и могло обмануть человека попроще, то Вадима Арнольдовича — нет. Вадим Арнольдович сразу понял, что перед ним — наемный служащий: высокооплачиваемый, специалист своего дела, но, тем не менее, только служащий, то есть — человек трудящийся, а не бездельник.

— Могу ли я вам чем-то помочь, господин коллежский асессор?

Вадим Арнольдович, придя в себя, утвердительно кивнул и уже собрался было задать вопрос о Молжанинове, как вдруг человек, отступив на полшага, всплеснул руками и задал вопрос сам:

— Но позвольте! Ведь вы — Вадим Арнольдович Гесс?

— Да. Но я не припоминаю…

— Что вы, что вы, Вадим Арнольдович! — человек отступил еще на полшага и — от своей головы к своим же ногам — сделал руками жест, словно бы призывающий посмотреть внимательней и произвести, наконец, «опознание».

Вадим Арнольдович и впрямь посмотрел внимательней и тут же, расплывшись в улыбке, воскликнул:

— Не может быть!

Человек тоже заулыбался:

— И тем не менее, это я!

— Но как? Разве ты не в Америке?

— Уже нет. — Улыбка сменилась усмешкой, а усмешка — снова улыбкой. — После университета помотало меня изрядно. И в Америке был…

— Ну да, ведь ты туда и собирался!

— Точно! Но не прижился я там и в другие страны подался. Боже, где я только не побывал! Ты не поверишь. Но пару лет назад стало меня домой тянуть. Да так, что я и сам удивился: ты ведь помнишь, каким я был — социалистом, врагом самодержавия, республиканцем…

— Брутом! — Вадим Арнольдович, настолько внезапно вырванный из настоящего и перенесенный в студенческое прошлое; вырванный, причем, наиприятнейшим образом, искренне и весело засмеялся. — Аркаша Брут!

Аркадий — по-видимому, человека звали именно так — тоже засмеялся, услышав свое студенческое прозвище.

— Так как же ты оказался здесь, у Молжанинова?

— А! — «Брут» беззаботно махнул рукой. — Своё-то состояние я растратил, пришлось о службе подумать. Да только кому я нужен — позабывший всё на свете и мало на что пригодный человек? Но постой! А ты-то что? Почему в полиции? Ведь ты — полицейский, судя по одёжке?

Вадим Арнольдович — не только без смущения, но и с каким-то, чуть ли не с неофитским, воодушевлением — подтвердил:

— Да, полицейский. Старший помощник участкового пристава, Можайского князя.

— О Можайском наслышан: как же! — «Брут» закивал головой. — Местная, можно сказать, достопримечательность. Но тебя-то как в полиции угораздило оказаться?

— Отчего же — угораздило? — Вадим Арнольдович буквально лучился улыбчивым светом. — Сам пошел. Призвание почувствовал.

— Ты?! — «Брут» несомненно опешил. — Призвание к полицейской службе? О, времена! Да ведь ты рыдал над сижу я в темнице, орел молодой, и грозно хмурился в согласии с тем, что Россия вспрянет ото сна[148]!

Вадим Арнольдович покачал головой:

— Было дело, не спорю. А все же быть полицейским — занятие и нужное, и хорошее. Кто же еще защитит такую уйму простых людей от произвола? Не того произвола, разумеется, — Вадим Арнольдович поднял указательный палец, показывая им куда-то в потолок, — а от самого что ни на есть пошиба низкого, а потому вдвойне, втройне опасного: уголовного? Да и от безобразий разного рода — тоже. Кто мордобой подвыпивших гуляк пресечет? А кто и помощь, если в ней нужда имеется, окажет? Ребенка потерявшегося с мороза в участок отведет? Лишившегося чувств человека с панели подберет и в больницу отправит? Спор остудит и разберет?