Однако это место совсем не походило на музей под открытым небом. Это был теплый, живой дом, стены которого заросли мхом и плющом. В окнах вместо стекол – решетки, сплетенные из ивовых ветвей. Дом мог стоять здесь несколько веков. Единственное, что настораживало, так это лес, подступивший прямо к стенам. Никаких признаков культивации, ни заборов, ни плетней, ни лужайки, ни огородика, ни цветника. Заросли старых кустов почти обвили стены и окна, подойти к дому оказалось не так просто – колючие ветви и шипы цеплялись за одежду. Несмотря на всю осязаемость дома, казалось, что ему здесь не место. Из-за этого обстоятельства да еще из-за старинной архитектуры я вдруг заподозрила, что мы имеем дело с чем-то сверхъестественным. Я поделилась своими соображениями с мужем, и его орлиное лицо приобрело выражение необычной для него обеспокоенности.

Словно поняв, какое впечатление на меня производит, Улрик широко и беззаботно улыбнулся. Для меня привычной нормой являлось магическое, для него же – только земное и понятное. Так что он не представлял, что я имею в виду. Вопреки всему своему опыту он сохранил скептичное отношение к сверхъестественному. Я обычно находила объяснения, которые всем нашим друзьям казались странными, поэтому настаивать не стала.

Пока мы продвигались сквозь заросли корней, ветвей и листьев, я не чувствовала ничего зловещего. Но, несмотря на это, вела себя осторожней, чем Улрик. Он рвался вперед, пока мы не подошли к крытой веранде с выкрашенной зеленой краской задней дверью. Когда он поднял руку, чтобы постучать, я краем глаза заметила какое-то движение в верхнем окне; кажется, там мелькнула человеческая фигура.

Я указала на окно, но мы больше ничего там не увидели.

– Наверное, птица пролетела, – предположил Улрик.

На стук никто не отозвался, мы обошли дом кругом и добрались до больших двойных дверей главного входа.

Дубовых, обитых железом дверей.

Улрик усмехнулся.

– Мы же все-таки соседи, – сказал он и достал из кармана жилета кусочек картона цвета слоновой кости. – По крайней мере, можем оставить визитку.

Он дернул старомодный шнур звонка. Внутри прозвенел самый обычный колокольчик. Мы подождали, но никто так и не ответил. Улрик написал пару слов, сунул карточку в отверстие для звонка, и мы шагнули с крыльца. А затем за решеткой окна на первом этаже показалось лицо – и оно смотрело прямо на меня. Я вздрогнула от неожиданности. На миг мне показалось, будто я смотрю на собственное отражение! Может, там за решеткой зеркало?

Но это было не мое лицо. Молодое. Юноша нетерпеливо шевелил губами за решеткой и махал руками в окно, словно звал на помощь. Точно птица, угодившая в клетку, которая трепещет и бьет крыльями.

Я не крадущая сны. Я не могу примирить данное ремесло с совестью, хотя не осуждаю тех, кто честно занимается им. Поэтому я никогда не имела сомнительного удовольствия встречать саму себя в чужих снах. И связанного с этим трепета не испытывала. Юное лицо смотрело не на меня, а на моего мужа; он охнул, когда взгляд его рубиновых глаз столкнулся с такими же алыми глазами юноши. В этот миг в нем заговорила кровь, я это сразу поняла.

Мне вдруг показалось, будто кто-то схватил меня за волосы и потянул. Другая рука ударила меня по щеке. Внезапно подул сильный холодный ветер. Его угрюмый стон перешел в злобное завывание.

Кажется, юный альбинос сказал что-то по-немецки. Он отчаянно жестикулировал, чтобы подчеркнуть свои слова. Но ветер уносил их. Я расслышала лишь одно повторяющееся слово. Кажется, «Вернер». Может, это имя? Юноша выглядел так, точно вышел прямиком из мрачного европейского средневековья. Белые волосы, заплетенные в длинные косы. Простая куртка из оленьей шкуры, лицо измазано чем-то вроде белой глины. Отчаяние в глазах.

Ветер взвыл, заплясал вокруг нас, сгибая деревья, превращая папоротники в злобных гоблинов. Улрик машинально обнял меня, и мы пошли назад к берегу. Руки его заледенели. Он по-настоящему испугался.

Ветер гнался за нами. Нас окружали согнутые и искореженные кусты. Мы будто каким-то образом оказались в самом центре урагана. Ветки ломало, листья сбивались в рваные кучи. Но мы думали лишь о лице, которое увидели в окне.

– Кто это? – спросила я. – Ты узнал мальчика?

– Не знаю, – странно и отрешенно ответил Улрик. – Не знаю. Подумал, что это мой брат… но он слишком молод, и кроме того…

Все его братья погибли во время Первой мировой. Как и я, он заметил сильное фамильное сходство. Я ощущала, как он дрожит. Затем Улрик справился с собой. Но, хотя прекрасно владел собой, он чего-то испугался, возможно, даже самого себя. Облако скрыло утопающее солнце.

– Что он сказал, Улрик?

– «Фурн»? Я не знаю этого слова.

Он выдохнул еще пару бессмысленных объяснений о злой шутке закатного солнца и почти грубо протащил меня сквозь лесные заросли, пока мы не добрались до берега, где оставили каноэ. Бурный ветер нагнал туч со всех сторон, и их черная масса нависла над нами. На мое лицо упали капли дождя. Ветер поднял волны, вода почти покрыла узкую полоску берега. Нам повезло, что мы вовремя вернулись. Улрик практически швырнул меня в лодку, мы оттолкнулись от берега и налегли на весла, направляя каноэ во тьму. Но «Старуха» окрепла, бросая нас обратно к берегу. Казалось, ветер обладал разумом и сознательно мешал нам, поддувая сначала с одной стороны, затем с другой. Это было неестественно. И я инстинктивно прониклась к нему ненавистью.

Какие же мы безответственные идиоты! Я не могла думать ни о чем, кроме наших детей. Соленая вода обдавала кожу холодом. Весло цеплялось за водоросли, в воздухе вдруг разлился мерзкий запах. Я оглянулась через плечо. Ветер, казалось, совсем не потревожил лес, но тот наполнился каким-то призрачным движением, удлинившиеся в закатном свете и воздушной дымке тени преследовали нас, словно сквозь деревья пробирались великаны. Может быть, они охотились за юношей с растрепанными молочными косами, который бежал к воде, чтобы догнать нас?

Улрик крякнул и с тяжелым всплеском вонзил весло в воду, сумев сломать сопротивление этого ненормального прилива. Каноэ наконец вырвалось вперед. Ветер, словно кнутом, хлестал по нашим лицам и телам, толкал нас назад, но мы преодолели его. Вымокшие насквозь, мы оторвались от берега и отошли на некоторое расстояние. Но юноша все еще брел следом, не отрывая взгляда от Улрика, протягивал руки, словно боялся догоняющих его теней, и взывал о помощи. Волны с каждой секундой становились все выше.

– Отец! – Крик, похожий на птичий, смешался с завыванием ветра.

– Нет! – вскричал Улрик, будто от боли, когда мы наконец преодолели последний всплеск течения и вышли на глубокую воду. Вокруг все гудело, и я не понимала, завывает ли это ветер, море или люди, преследовавшие нас.

Я жалела, что не поняла, чего хотел юноша, Улрик же думал лишь о том, как добраться до безопасного места. Несмотря на ветер, туман стал еще гуще, чем прежде! Юный альбинос вскоре утонул в нем. Некоторое время до нас еще доносились обрывки слов, и, пока солнце не село, мы видели, как белые тени заполнили весь берег, затем все стало серым. Тяжело запахло озоном. Плач ветра затих, остался лишь плеск воды о борт лодки. Я слышала хриплое дыхание Улрика, который вонзал весло в воду, как заведенный, и делала все, чтобы помочь ему. На острове все произошло слишком быстро. Я не успела всего даже уловить. Что мы там увидели?

Кто этот мальчик-альбинос, который так походил на меня? Он не может быть моим потерянным братом-близнецом, он намного моложе. Почему же мой муж так испугался? За меня или за себя?

Холодный безжалостный ветер продолжал гнаться за нами. Мне хотелось схватить весло и отогнать его. Туман поднялся стеной, отрезав нас от ветра, который ревел и бессильно бился о новую преграду.

Теперь я чувствовала себя в большей безопасности, но совсем потерялась в тумане; Улрик же чувствовал направление лучше, чем компас. Как только ветер стих, мы быстро вернулись в нашу гавань. Благодаря приливу легко вышли из лодки на причал. Кое-как взобрались по деревянной лестнице на первую террасу. Я ужасно устала. Поверить не могла, что настолько вымоталась из-за короткого путешествия, но больше всего меня потрясло то, как испугался мой муж.