И впервые пришла мысль: когда отца завалило, а с ним ещё нескольких мужчин, умерли ли они сразу? Ведь тот обвал был не так страшен, как последний. Но покалеченных не осталось, схоронили всех.

— Флоренц! — окликнул его Гундольф. — Скажи, неужели в ваших землях и вправду на человека иначе глядят, если он руку потеряет или ногу?

— А как же, — кивнул мальчишка. — Это ж всё уже, не человек.

— Да? А если бы такое с твоим братом случилось, ты бы то же самое сказал?

Флоренц захлопал глазами растерянно. Он попробовал представить Эриха без руки или ноги, и до того это было отвратительно и страшно! Не должно, не могло подобное произойти с его братом!

А что, если уже произошло? Если Эрих ползает по Свалке, и разведчик именно потому не встречал его в городе?

И тут Флоренц понял, что брата бы он не бросил, вытащил любой ценой. Может, видеть его потом и не смог бы, и жить с ним рядом не пожелал, но устроил бы как-то и кормил. Но даже думать о таком мальчишке было гадко. А что, если теперь это начнёт сниться?

— Не случится такого с моим братом никогда! — закричал он, вскакивая на ноги. — Калеками становятся только те, кто этого заслуживает! Те, у кого душа гнилая и мысли чёрные, а Эрих таким не был! Нельзя даже представлять такое о людях, ясно? Нельзя, нельзя!

И он, забыв на камнях рубаху, убежал в сторону причала.

Гундольф или притворялся, или в их мире что-то было не так. Какие нормальные люди могли бы одобрить уродство? А это именно что уродство во всех смыслах: и выглядит жутко, и человек уже не тот, что прежде.

Красота, она в силе. В том, чтобы на ногах держаться, чтобы пересечь пустошь, если понадобится. Рыбы наловить, вещи выстирать, ложку до рта донести. Грузы таскать, жабой, как у Стефана, управлять, заливать вёдра в опреснитель — для всего нужно целое тело. А если ты калека, то ничего уже не можешь. А значит, ты больше не человек, а просто никто. Даже о себе не позаботишься, и другим ты лишь обуза, добра уже никому и никогда не принесёшь. Так лучше уж сразу умереть.

Флоренц сел на валун у причала и принялся, подбирая небольшие камешки, зашвыривать их в море. Он старался забыть о разговоре, но перед глазами теперь, как назло, вставал искалеченный Эрих. Опасно в голову пускать такие мысли, они же так и сбыться могут!

Эмма, расправляющая сети неподалёку, бросила своё дело, подошла — её только и не хватало.

— Что стряслось? — спросила она.

— Ничего, — буркнул мальчишка.

С другой стороны подошёл Гундольф, протянул забытую рубаху.

— Ты что натворил? — спросила Эмма.

Она поглядела на пришедшего хмуро, уперев руки в бока, будто Флоренц был маленьким и нуждался в защите. И зачем? Только позорит его.

— Скажи, женщина, — обратился Гундольф к Эмме, — кто это мальчишке вбил в голову, что калеки — не люди?

— Калеки? А кто они, по-твоему? — сурово ответила та. — Свою жизнь они уже потеряли, и если им позволить, отнимут её и у близких. Не знаю, как в твоём мире, чужак, а в нашем и с руками-ногами, с крепким телом выживать тяжко. А уродам и вовсе никак. Неужто не понимаешь, отчего здесь такая участь хуже смерти?

— И ничего я не понимаю, — упрямо ответил Гундольф. — Руки целы если, можно и рыбу ловить, и шить, и обед готовить, и стирать. Ноги целы — ну, воду носить да полы мести и с одной рукой можно. Человек-то прежний остаётся.

— Вот и видно, что не сталкивался ты ещё с этим. Именно, что не прежний. Душа у таких ломается. Сила, свет — всё уходит. Одна гниль остаётся да яд, и если не остережёшься, такой и тебя отравит. Они в жизни больше радости не видят и другим не позволяют.

С этими словами Флоренц был согласен. Звучали они разумно и справедливо. Пришлый, конечно, хороший человек, и многому у него поучиться можно, да только и он не всё о жизни понимает.

Кори тоже пришёл, стоял со стиснутыми губами, нахмурившись, и кивал. Сколько-то последних слов услышать успел, и видно, он тоже согласен. Вот уж не думал Флоренц, что в чём-то они с разведчиком однажды окажутся на одной стороне.

— Неправы вы все, — только и махнул рукой Гундольф. — Человек — это же не только тело, главное-то внутри. И если в такого не тыкать пальцами и не наседать с причитаниями, что жизнь его кончена, так он преспокойно заживёт себе дальше. Я что, думаете, такого не видал? А, что с вами спорить, пойду вздремну лучше.

И он ушёл, и Эмма вернулась к делу, только Кори остался рядом. Как назло, в голову не приходило, чем отговориться, чтобы отделаться от этого парня.

— Так ты, значит, всё-таки в другой мир не уйдёшь? — спросил разведчик. — Раз брат у тебя здесь, наверное, его сперва отыскать желаешь?

— Сам не знаю, — ответил Флоренц. — И любопытно мне поглядеть на другой мир, а всё-таки о встрече с братом я уже много лет мечтаю. Останусь, пожалуй. Мир-то этот никуда не уйдёт, я туда и позже могу отправиться.

— Хотелось бы мне поглядеть на другой мир, — задумчиво произнёс Кори. — И почему раньше мы о нём не слышали?

— Ну, ты не знаешь, а врата могут открывать только пернатые, — важно пояснил Флоренц. — В Лёгких землях, откуда Гундольф родом, осталась одна такая девочка, слыхал ведь от него? Вот она только и может проложить между мирами путь.

— И где ж он, этот путь, чужак не говорил?

Тут Флоренц вновь насторожился.

— А что это ты разнюхиваешь? — спросил он с подозрением. — Тебе зачем знать, где врата?

— Говорю же, сам поглядеть хочу, — улыбнулся Кори. — Мне, конечно, надо бы вернуться в Раздолье, потолковать с напарником и о его поступке доложить кому следует. Да только думаю: может, плюнуть на всё да и начать новую жизнь в новом мире.

— С Гундольфом тогда договаривайся, — ответил мальчишка. — Это вот он знает, куда путь держать, а я и не спрашивал.

Флоренц лукавил. Новый знакомый уже говорил ему, что врата стоят на высокой горе, которая зовётся Вершиной Трёх Миров. И не только говорил, но даже и показывал на истёртой карте, хранящейся в брюхе жабы. Так что мальчишка при необходимости и сам бы смог их отыскать, эти врата.

Да только этому он выдавать ничего не станет. Если бы Гундольф хотел, давно бы сам с ним поделился.

— Спрошу, — сказал Кори, — как проснётся.

— Слушай, а что это тебе снится такое? — спросил мальчишка о том, что давно интересовало. — Ну, что орёшь ты каждую ночь. Кошмары, понятно, все видят иногда, но не так же часто!

Улыбка тут же исчезла с лица разведчика, и оно совсем переменилось. Таким стало, что мальчишке показалось даже, собеседник готов его ударить.

— Снится, что падаю, — негромко ответил Кори, поднялся и добавил:

— И больше никогда о том не спрашивай.

С этими словами он ушёл. Что ж, теперь Флоренц знал, как от него легко отделаться! Правда, разведчик просил больше не спрашивать, но мальчишка не был уверен, что послушает его. А если при других спросить, Кори не посмеет ничего ему сделать.

Тут Флоренца кликнули помогать на кухне, чистить рыбу. Скукота! Рядом Ханна месила тесто, липкий ком из разведённой водой муки. Прежде у них такой пищи не было, это из запасов Гундольфа, из другого мира. Тесто пойдёт на лепёшки, их испекут в горячей золе, и мальчишке уже не терпелось попробовать, каковы они выйдут на вкус.

А Кори этот — тряпка просто. Подумаешь, упал с небольшой высоты в море, не больно совсем. И испугаться не успел, как Гундольф его вытащил. Да это весело даже — прыгать в воду, а этот трус напугался так, что ночами рыдает от страха. Нет, с Флоренцом, конечно, такой глупости бы никогда не случилось. И если этот рохля не собирается возвращаться в Раздолье, самое время пойти туда самому и занять его место.

Всё было очень плохо.

Дней десять местные хотели держать Кори под присмотром, пока чужак не уйдёт в свой мир с частью поселенцев, и на этот срок капель хватало. Если бы только не та ночь, когда пришлось увеличить дозу, потому что кошмар не отступал! Кори хотелось отхлестать себя по щекам за то, что в полусне не удалось сдержаться, подумать головой. Ещё одну каплю удалось после того вытряхнуть из флакона, и всё.