Я с готовностью гляжу и вижу какой-то туман у горизонта.

— Не может быть… — шепчет капитан.

Я пугаюсь. Надеюсь, это не новая гроза идёт нам навстречу.

— Земля! — радуется капитан и обнимает меня.

Я тоже радуюсь: когда доплывём, я смогу и поесть.

— Это тот берег, который нам нужен? — вцепляется Бартоломео в Гилберта.

— Надеюсь, что да, — отвечает тот. — Но прошу вас, не радуйтесь раньше времени. Мы пока не знаем, что там найдём.

Корабль, лишённый двух парусов, движется медленно и то и дело сбивается с курса. Брадан ругается. Если бы птицы могли ругаться, я бы тоже ругался: я голоден.

— Гилберт, можете ли вы что-то сделать? — не выдерживает капитан. — Иначе нам никогда не доплыть.

Тот раздумывает.

— Я постараюсь, — наконец говорит он. — Послушайте. Если вдруг случится так, что возвращаться вам придётся без меня, запомните: корень колокольчика. Сушёный корень, истолчённый в порошок, поможет вам пробудить спящих раньше срока.

— В глотку им засыпать? — почёсывает лысину Брадан.

— В курильницу, чтобы спящие вдохнули дым. Если забудете или что-то не выйдет, Мёртвые земли недалеко, вам помогут мои друзья.

— Хорошо, — кивает Бартоломео. — С этим всё ясно.

— Тогда вперёд, — говорит Гилберт.

Он подходит к борту и вновь режет ладонь. Если бы птицы могли морщиться, я бы поморщился. Это наверняка очень больно, да ещё по одному и тому же месту.

— Ты что творишь! — ревёт Брадан. Он налетает на Гилберта, разворачивает его, замахивается. — Это грязное колдовство!

— Иначе берега нам не видать, — цедит сквозь зубы Гилберт.

С раненой рукой ему едва достаёт сил удержать здоровяка.

— Остынь! — капитан оттягивает своего товарища. — Раз другого пути нет, давай доверимся ему. Не то, видишь сам, можем долго болтаться посреди моря. А вдруг снова шторм?

Брадан рычит, как разъярённый цепной пёс, но покоряется, отступает. Он злобно глядит, как Гилберт льёт кровь в воду, окропляет палубу.

— Не подходи! — ревёт он, отшатываясь, когда Гилберт шагает ближе.

— Стой, где стоишь, — твёрдо командует тот. — Не шевелись! — и поднимает нож.

Я уже было пугаюсь, что мой друг решил убить Брадана, но он лишь закатывает рукава рубашки и делает глубокие надрезы на собственных руках.

«Если бы птицы могли лишаться чувств…» — думаю я и погружаюсь в мир звона и темноты.

Когда мне делается лучше, я осознаю, что ветер усилился. А когда поднимаю голову, соображаю, что дело не в погоде — это корабль плывёт, будто на всех парусах. Гилберт стоит между капитаном и Браданом, обнимая их за плечи, всё ещё сжимая окровавленный клинок в руке. Все трое обращены лицами туда, где выступают из тумана очертания берега.

Хлопает парус. Он кренит корабль в сторону, стоило бы спустить его, но это никому не пришло в голову.

Я оглядываюсь в поисках убежища, поскольку происходящее нравится мне всё меньше. Но дверь на нижние палубы плотно закрыта, а от мачты, у которой я прятался прежде, остался лишь небольшой обломок. И бочки, и мешки, и канаты, что лежали здесь раньше, теперь пропали.

Я скольжу по кренящейся палубе, хлопаю крылом. Если улечу в воду, боюсь, никто и не обратит внимания. Тут меня осеняет: сгоревшая каюта! Там остаются три стены, хоть и не совсем целые, и можно за что-то уцепиться, чтобы меня не сильно швыряло из стороны в сторону.

Кое-как пробираюсь к каюте. Перья сразу же пачкаются в саже. Я замечаю укромный уголок, образованный упавшими балками потолка, и забираюсь туда.

Отсюда мне видны Бартоломео, Брадан и Гилберт. Гилберт шевелит губами — похоже, читает заклинание — а по плечам моряков течёт его кровь. Лицо колдуна делается всё бледнее.

Корабль вдруг сильно кренится на правый борт, я вновь ушибаю раненое крыло. Мачта с последним парусом, оставшаяся на корме, трещит и надламывается.

Я вижу панику на лицах Бартоломео и Брадана, но несмотря на это, они удерживаются на ногах, будто составляют с кораблём одно целое. А вот Гилберт совсем обвисает на их плечах, он упустил нож, склонил голову на грудь. Если бы Брадан не обхватил его рукой, колдун вряд ли бы устоял.

— Держись! — слышу я рёв Брадана, а затем ужасный толчок выбрасывает меня из укрытия, где я находился.

Я в кого-то врезаюсь, качусь по палубе и натыкаюсь на борт. Он задерживает меня. Встаю на лапы, встряхиваюсь. Палуба теперь стала почти ровной.

Остальных отшвырнуло ко входу на нижние палубы. Моряки с трудом поднимаются на ноги, но колдун остаётся лежать неподвижно.

— Он жив? — хрипло спрашивает Брадан, пока капитан склоняется над телом Гилберта.

— Дышит… надо бы перевязать.

Капитан спускается вниз и вскоре выходит, выносит простыню, снятую с чьей-то койки. Вместе с Браданом они разрывают ткань на полосы, обматывают руки Гилберта. Кровь проступает сквозь ткань.

Затем моряки переглядываются и связывают руки колдуна за спиной. Брадан также завязывает ему рот.

— Чтобы нашептать ничего не мог, — поясняет он. — Запрём его внизу, не помрёт. Смерти я ему не хочу, но и не допущу, чтобы он навредил нам. Как думаешь, Барт, теперь справимся сами?

Капитан выпрямляется, озирается.

— Берег в двух шагах, — говорит он. — Если мы там, куда хотели попасть, то и без колдуна обойдёмся.

Они уносят Гилберта вниз, затем привязывают канат к обломку мачты.

— Гляди-ка, птица уцелела, — радуется Бартоломео, увидев меня. — Давай возьмём её с собой!

— На кой ляд она нам сдалась? — возражает Брадан. — Разве что зажарить.

Я на всякий случай пячусь подальше от них.

— Ну ладно, — вздыхает капитан. — Думаю, птица теперь выживет, пропитание себе добудет. Вот только повязка на крыле…

— Догадается, как снять. Пошли уже! — торопит его товарищ.

Моряки подходят к борту и спускаются вниз по канату.

Я тоже подхожу к борту, к той части, что сломана мачтой. Отсюда мне виден берег, он совсем близко. Корабль наткнулся на камни и застрял, но вода здесь спокойная, не бурная, прозрачная до самого дна. Бартоломео и Брадан плывут и вскоре выходят на берег. Я вижу, как они озираются, спорят, затем капитан указывает куда-то рукой. Брадан кивает, и они уходят в ту сторону.

А затем я замечаю то, чего не заметили они: в высокой траве у берега сидит человек в соломенной шляпе и с удочкой. Он с любопытством глядит на моряков, но не окликает их и позволяет им уйти. Затем из ведра, стоящего рядом, он достаёт что-то (пойманную рыбу?) и откусывает большой кусок.

Я понимаю, что самое время мне перекусить, то есть, превратиться обратно. Плюхаюсь за борт, ухожу под воду, выныриваю и плыву к рыбаку. Он смотрит на меня с таким же интересом, не прекращая жевать.

Когда я оказываюсь ближе, то вижу, что он жуёт пирожок. Это меня радует, хотя я был согласен даже на сырую рыбу. Выхожу на берег, встряхиваюсь, осторожно подхожу поближе (мало ли что в голове у незнакомца), но тот продолжает сидеть со своей удочкой в одной руке и пирожком в другой.

Я быстро вытягиваю шею, хватаю пирожок из ведра и проглатываю, торопясь. Затем отбегаю к воде и уже там принимаю человеческий облик. Руки и ноги кажутся мне непривычными, даже делается смешно, когда я их рассматриваю. Повязка слетает (к счастью, у альбатросов не маленькие крылья), и ничего больше не болит.

— Ещё пирожок? — интересуется незнакомец, придвигая ведро поближе ко мне.

Теперь я вижу, что у него впалые щёки (даже странно, пирожки-то вот ест вёдрами), острый подбородок и длинный тонкий нос с кончиком, чуть загнутым вниз. От носа к углам рта спускаются глубокие складки. Поля шляпы отбрасывают густую тень на лицо, потому глазницы рыбака выглядят тёмными провалами, на дне которых поблёскивают глаза неопределённого цвета. Тонкие каштановые пряди волос спускаются чуть ниже мочек ушей.

— Нет, спасибо, — говорю я и тут же беру по пирожку в каждую руку. Ещё тёплые, с малиной!