Тут же её главная фрейлина вывела её из комнаты и повела по коридору, другие фрейлины и прислужницы роились возле неё, как пчелы вокруг матки. Нобусада гневно уставился на камергера и топнул своей крошечной ножкой.

— Я должен стоять тут и ждать? Покажи мне, где ванна, и пошли за массажисткой, я хочу, чтобы мне потерли спину, немедленно. И позаботься, чтобы не было шума, — я запрещаю шум!

— Да, господин, капитан отдает такой приказ ежедневно, и я незамедлительно пришлю массажистку в ванную. Сако будет та...

— Сако? Она хуже Мэйко, где Мэйко?

— Прошу прощения, она больна, господин.

— Скажите ей, чтобы поправилась! Скажите, пусть к закату будет здорова. Неудивительно, что она больна. Я сам чувствую себя больным! Это отвратительное путешествие! Бака! Сколько дней мы уже в дороге? Оно должно длиться по меньшей мере пятьдесят три дня, а так получается меньше чем... к чему вся эта спешка?..

Капитан эскорта ждал камергера в саду. Ему было за тридцать — бородатый воин, прекрасно подготовленный, известный мастер меча. К нему бегом приблизился его адъютант.

— Охрана везде выставлена, господин.

— Хорошо. После стольких дней все уже сами должны знать, что делать, — сказал капитан. Голос его звучал устало и нервно. Оба были в легких дорожных доспехах, надетых поверх туник с гербом сёгуната и широких коротких штанов, в шляпах, за поясом у каждого два меча. — Всего один день, и тогда у нас начнутся настоящие проблемы. Я до сих пор не могу поверить, что Совет и опекун разрешили столь опасное предприятие.

Адъютант выслушивал это каждый день.

— Да, капитан. По крайней мере, мы будем в наших собственных казармах, и нас будут сотни.

— Недостаточно, сколько бы ни было, все равно недостаточно, нам вообще не стоило уезжать. Но мы уехали, и карма есть карма.

Проверь остальных людей и убедись, что вечернее расписание караула составлено правильно. А потом скажи главному конюху, чтобы взглянул на мою кобылу, возможно, у неё треснуло копыто... — В Японии того времени не знали о подковах для лошадей. — Она едва не села на задние ноги, когда мы проходили заставу. Потом вернись и доложи. — Человек заторопился исполнять приказание.

Капитан был удовлетворен больше, чем обычно. Обход гостиницы, заключенной в высокую ограду из гигантского бамбука, тянувшуюся по всему периметру, и особенно этой её части, обнесенной живой изгородью с единственными воротами, убедил его, что покои сёгуна защищать было легко, что все остальные путники были выдворены из гостиницы на эту ночь, что стража знала пароль и понимала свою первостепенную обязанность: никому нельзя было приближаться к сёгуну и его супруге без приглашения ближе чем на пять метров, и вообще никому и никогда с оружием, исключение составляли опекун, старейшины и он сам, а также любые охранники, сопровождавшие его. Закон этот был хорошо известен, наказанием за приближение с оружием была смерть, как для нарушителя, так и для небдительного стража — если только сёгун не прощал их лично.

— А, камергер! Есть какие-нибудь изменения в планах?

— Нет, капитан. — Старик вздохнул и промокнул лоб, щеки его тряслись. — Августейшие особы моются сейчас, как обычно, затем они отдохнут, как обычно, на закате примут настоящую ванну, и им будет сделан массаж, как обычно, после чего они поужинают, как обычно, поиграют в го, как обычно, и потом лягут в постель. Все в порядке?

— Здесь, да. — В любой момент в распоряжении капитана на этом участке площадью около двухсот квадратных метров находился гарнизон из ста пятидесяти самураев. Отряд из десяти человек охранял единственный вход: красивый мостик через ручей, от которого тропинка вела к высоким украшенным столбам и таким же красивым воротам. По всему периметру живой изгороди через каждые десять шагов стояли часовые. Ночью их сменят свежие люди из числа ещё шестисот воинов, расположившихся в казармах сразу за главными воротами гостиницы или в соседних гостиницах неподалеку. Патрули осторожно обходили сад и изгородь, ступая беззвучно, ибо шум и явное присутствие самураев приводили в ярость принцессу и, следовательно, её мужа.

Небо над ними хмурилось, холодное, подернутое пеленой солнце ещё не коснулось горизонта, в вышине ветер играл густеющими облаками. Было холодно, и все сулило ещё более холодный вечер и ночь. Слуги зажигали фонари в кустах, свет их уже отражался в водоемах и влажно поблескивал на камнях, облитых водой специально для этого несколько минут назад.

— Здесь прекрасно, — сказал капитан. — Нет сомнения, это лучшая гостиница, хотя большинство других тоже были хорошие. — Впервые в своей жизни он отправился в такое путешествие. Все свои годы он провел внутри или неподалеку от замка Эдо, вместе или рядом с Нобусадой, а до него — с предыдущим сёгуном. — Прекрасно, да, но я все же предпочел бы, чтобы сёгун и его супруга остановились в замке Сакамото, а не здесь. Вам следовало настоять.

— Я пробовал, капитан, но... но она решила так.

— Я буду рад, когда мы окажемся в наших собственных казармах, когда они расположатся за стенами дворца, и обрадуюсь ещё больше, когда мы и они благополучно вернемся домой в замок Эдо.

— Да, — ответил камергер, в глубине души устав от бесконечных придирок, капризов и ворчания своего господина и своей госпожи. «С другой стороны, — подумал он, чувствуя, как ноет спина, как хочется самому лечь в ванну и чтобы ему тоже сделали массаж, томясь по ласковому вниманию своего юного друга, — с другой стороны, я, наверное, тоже стал бы таким, если бы был вознесен так высоко над людьми, если бы со мной так носились с самого рождения и если бы мне было всего шестнадцать». — Могу я спросить у вас пароль, капитан?

— До середины ночи пароль «Голубая радуга».

В двухстах метрах от них, на восточной окраине деревни, в конце переулка, недалеко от заставы Оцу и Токайдо, стоял старый, полуразвалившийся крестьянский дом. Внутри предводитель посланных сюда для засады сиси, юноша из Тёсю по имени Сайго, грозно смотрел на хозяина, его жену, четырех детей, отца, мать, брата и прислужницу, которые кучей сбились в углу и сидели на коленях, дрожа от страха. Это была единственная комната в доме, здесь семья жила, ела, работала и спала. Несколько тощих кур нервно кудахтали в деревянной клетке.

— Помните, что я говорил вам. Вы ничего не знаете, ничего не видели.

— Да, господин, конечно, господин, — лепетал старик.

— Закрой рот! Повернитесь спиной, лицом в угол, и закройте глаза, все до одного. Завяжите себе глаза поясами!

Они подчинились. Мгновенно.

Сайго было восемнадцать. Высокий, могучего телосложения, с резкими красивыми чертами лица, он был одет в короткую темную тунику и штаны, похожие на те, что носили самураи в гостинице, но без доспехов. Два меча и соломенные сандалии довершали его наряд. Убедившись, что крестьяне ничего не видят и послушны ему, он сел возле двери, выглянул наружу через порванную оконную бумагу и стал ждать.

Он отчетливо видел заставу и караульные помещения. Солнце ещё не зашло, поэтому застава была ещё открыта для тех, кто возвращался поздно. У него и у его людей ушло много дней на то, чтобы найти это место, идеально подходящее для их целей. Задняя дверь выходила в лабиринт улочек и тропинок, ничего не могло быть лучше на случай неожиданного отступления. Сегодня днём, едва лишь кортеж сёгуна миновал заставу, он внезапно захватил этот дом.

Шаги. Его рука легла на меч, потом расслабилась. В дом молча вошёл ещё один юноша, потом ещё один — с другой стороны. Вскоре к ним присоединились ещё семь человек. Один встал на страже снаружи дома, другой — на углу переулка, там, где он выходил на Токайдо. Одиннадцатый человек прятался в деревне, он был курьером, который помчится с радостной вестью об успехе в Киото к Кацумате, и это будет сигналом для нападения на Огаму и захвата Дворцовых Врат. Все сиси были сильными молодыми людьми, одетыми, как и он, без доспехов и гербов, в прошлом госи — самураи низшего ранга, — теперь ронины, все более или менее одного возраста, от девятнадцати до двадцати двух. Только восемнадцатилетний Сайго и семнадцатилетний Тора, его первый помощник, были моложе. Холод, проникавший через порванную бумагу окон, вызывал дрожь, — холод и то напряжение, в котором они пребывали.