Она так давно уехала в Ярксон, месяца три назад. Я уже успел в пятый класс перейти, свои десять лет без нее отпраздновал, и вот уже каникулы перевалили через половину, а я все без мамы. В прошлом году тоже уезжала. Потому что у папы там «чудовищно трудная работа», его нельзя оставлять одного… Папу я вообще больше года не видел по-настоящему, только на экране видеофона. Правда, скоро у него отпуск и они вместе с мамой приедут в Старогорск. Но «скоро» – это когда?

Юрка перестал чиркать напильником. Зашуршал бумагой – свернул пакетик. Я быстро опустил глаза: не хотел, чтобы он заметил, куда я смотрю. Еще скажет что-нибудь…

– Дело сделано, – сказал он. – Двигаем?

Мы с Янкой стали загораживать коробками нишу. Опять попалась тяжелая, я ухватил ее за картонный клапан, он оторвался. Посыпались какие-то проволочки.

– Бенгальские огни! – обрадовался Юрка.

– Ну и что? – сказал я. – Лучше помоги…

– «Что»! А от какого огня надо зажигать искорку? Там сказано – от праздничного. А это как раз самые праздничные…

– Оставь! Ты рехнулся? Получится, что мы воры.

Юрка зло засопел, огрызнулся:

– Подумаешь, три штучки хотел взять. Они копейки стоят. Я могу полтинник в коробку положить. Вот…

– Не надо, – сказал Янка. – У нас дома есть бенгальские огни. С Нового года в игрушках завалялись.

Мы молча поставили в штабель последние коробки и пошли к окну. Грудью и плечами пересекали мы лунные лучи – тонкие, прямые и даже какие-то ощутимые. Будто тысячи стеклянных нитей. Мне даже показалось, что они тихонько лопаются перед нами.

Я шепотом сказал Янке:

– Как струны…

И он сразу понял. Он остановился.

Поднял смычок, осторожно ввел его в сноп лучей. Смычок заискрился.

– Я загадаю… – сказал Янка.

Юрка, обернувшись, молча смотрел на него. Лицо у него стало тонким, большеглазым, бледным от луны. Будто и не Юрка.

Янка повел смычком. И лунные струны зазвучали. Тихо-тихо, но ясно. Я не удивился. Я даже знал, что так и будет.

Янка двигал смычком, и на полу двигалась его вытянувшаяся черная тень. А смычок отбрасывал искорки, и звучала мелодия. Еле слышная, но хорошая-хорошая. Ласковая, вроде колыбельной песенки: «И если были слезы в этот день, придет другой…» И я опять подумал про маму.

Что-то темное мелькнуло за окном, лучи порвались на миг, музыка стихла. Мы вздрогнули и прислушались. Но все было спокойно. Видимо, просто мимо окон пролетела ночная птица.

На улице, когда уже прощались, я спросил Янку:

– А что ты загадал? Там, в церкви…

– А… Я подумал: если будет музыка, значит, все будет. Искорка зажжется. Ну и вообще все хорошо…

Я кивнул. Я этого и ждал. Но Юрка мне напомнил:

– Жми домой. Тетушка с бабкой небось уже в колокола бьют.

И они с Янкой опять ушли вдвоем.

А я что ж?… Я побрел к дому.

В доме горел свет. Даже больше, чем всегда. Во всех комнатах! И метались тени. Конечно, меня ищут и ждут.

Я поднялся на крыльцо покорный и в то же время упрямый. Пускай делают что хотят. Пускай говорят любые слова, называют меня кем угодно, запирают на семь электронных замков. Пускай… хоть как в старинные времена, как того крепостного Янку-музыканта!… Потому что настоящий, нынешний Янка и мой лучший друг Юрка даже не проводили меня до дома, чтобы сказать: «Гелька не виноват! Он с нами! Он ничего плохого не сделал!»

Не догадались? Наверно. Потому что Юрку никогда в жизни не запирали дома. Янка тоже вольный человек. Он не знает, как это можно бояться идти домой…

Я с опущенной головой протопал по освещенному коридору. Шагнул в прихожую…

Там такие яркие плафоны! Я зажмурился. Помигал.

На меня смотрела бабушка. Смотрела тетя Вика. И…

– Мама!…

Конечно, мама сразу простила все мои грехи. И не только потому, что я разревелся.

А разревелся я дважды. Сперва, как только увидел маму. Облапил ее, ну и… в общем, не выдержал. А второй раз, когда узнал, что отец не приехал и приедет еще не скоро.

– Ну почему?! Он же обещал!

– Сейчас ему не до отпуска, Гелик. Там на скважине странные дела. Совсем не те результаты, которых ждали.

Мне было наплевать, какие там результаты, но все же я сердито спросил:

– Какие?

– Скважина выходит совершенно не туда… Об этом даже не говорят пока. Ох, Гелька, я не разбираюсь в этих делах. Там что-то связано с теорией параллельных пространств. Всех посторонних просили уехать на месяц. Никто не знает, какой там может возникнуть эффект…

«Уже возник, – подумал я. – Папа не приехал, вот какой».

Но мама все-таки приехала! И теперь все будет по-другому.

– Ты меня завтра отпустишь к ребятам?

– Ладно уж, бродяга, – улыбнулась мама. – Мы попросим тетю Вику больше не сердиться.

– Меня совершенно незачем просить, – отозвалась тетушка (она все еще торчала рядом). – Теперь воспитываете вы. А я… даже не знаю, кто я теперь…

И утром я помчался в вагон.

Мы начали колдовать.

Янка принес из дома пробирку от детского набора «Чудеса химии». Юрка – несколько иголок. Они неприятно блестели. Глеб достал флакон с одеколоном, обмакнул в него иглу и решительно ткнул себе в палец. Чертыхнулся.

Ерема сердито проскрежетал:

– Не могу я на это смотреть. – И ушел в свой угол.

Мне захотелось туда же.

Глеб спустил с пальца в пробирку алую тяжелую каплю. Сказал Ереме:

– Терпи, старина. Мы будем с твоим Васькой кровными братьями.

Юрка, равнодушно посвистывая, взял другую иглу и сделал все, как Глеб. Янка весело попросил:

– Ну-ка, проколи мне, я не умею…

– Давай… не бойся, – сказал Юрка.

– Я ничего… пожалуйста…

Я и не заметил, как остался последний в очереди.

Я тоже обмакнул иглу в одеколон, чтобы сдохли микробы. Наставил ее на мизинец левой рукой. Ткнул. Тихонько ткнул, а больно так, черт возьми!… А если сильнее?… Никогда не думал, что на пальце такая бегемотова кожа… Ой… Никакого толку.

– Дай кольну, – предложил Юрка.

Ну уж, дудки, это еще страшнее. Я опять ковырнул иглой мизинец.

– Да не надо, хватит ведь и трех капель, – вдруг сказал Глеб.

– Да? Шиш вам!… Ой-я… – С испугу и со злости я всадил иглу так, что сразу закапало.

Мы всыпали в пробирку металлические опилки. Смесь тут же стала темно-бурой, неприятной на вид, и Юрка недоверчиво проговорил:

– Ерундой занимаемся. Вот увидите.

Мне тоже так показалось. Но назло Юрке я ответил:

– Чего раньше времени каркать? Высохнет – поглядим.

Пробирку вынесли из вагона и оставили у нагретого колеса – на самом солнцепеке.

Я забрался на штабель гнилых шпал. Пососал проколотый палец и окликнул Глеба. Глеб сел рядом.

– Слушай… посвисти ту песенку, «Вечернюю», – попросил я. – Про которую ты писал…

Глеб не стал спорить. Улыбнулся и просвистел целый куплет. Спросил:

– Значит, прочитал мою писанину?

– Да. Только не до конца еще… Глеб, а слова помнишь?

– Не все… Начинается она так…

– Подожди. «Когда уснут дома и корабли, и птицы все…»

– «И звери все, и травы…»

– Точно! Глеб, я ее слышал.

– Где?!

– У себя на крыше. Давно…

И я рассказал Глебу про шепот звезд, про приемник и зонт.

– Только никому не говори, ладно? А то дразниться будут – звездная антенна из дырявого зонтика.

– Не скажу, – пообещал Глеб. – Хотя что тут смешного?… А за песенку спасибо, Гелька. Это же для меня… Ну, как весточка. Значит, все же есть на свете земля, где я жил…

– Есть, конечно, – сказал я.

Глеб снова тихонько засвистел «Вечернюю песенку». Я стал ему подсвистывать, забыв, что слух у меня «как у больной курицы». И Глеб не остановил меня, а придвинул к себе и обнял за плечо.

– Глеб, а Янке ты ее не напевал?

– Нет.

– Он вчера играл похоже…

Янка будто услыхал нас. Подбежал.