Это случилось зимой, и зима была очень жестокая; густой слой снега покрывал землю и не позволял мне охотиться… Я проводил целые дни, запершись в своей комнате и устремив взор на эти пленительные голубые глаза, на эти светло-русые волосы, на эти белые руки, на эту обнаженную шею. Я ничего не ел, не спал, совершенно теряя голову…

Почти три недели я находился в этом положении, когда настала первая пятница наступившего месяца. Мне не нужно напоминать вам, что пятница — день Венеры. Отец мой ложился рано. Как только он ушел, я удалился в свою комнату и сел на углу гигантского камина, в котором горел яркий огонь. Я облокотился на ручку моего кресла и начал думать о моей прелестной богине. Я вам уже сказал, что не спал, но вот, однако, я почувствовал через несколько минут, как непреодолимый сон овладел мною… Я машинально разделся, лег, загасил свечу, и едва голова моя дотронулась до изголовья, как утомленные веки опустились на глаза… я заснул…

Когда я проснулся, комната слабо освещалась угольями, погасавшими в камине. Тяжелые шелковые занавеси, спускавшиеся с витых колонн моей готической постели, позволяли мне видеть только ту часть обоев, где красовалась Венера, выходящая из раковины. Туда-то направился взор мой, как железо, притягиваемое магнитом. Но едва взглянул я, как вскрикнул от изумления… Обои были на прежнем месте, но богиня исчезла! С неистовой быстротой раздвинул я занавес, разорвавшийся в моих руках, и увидал… увидал перед собою мою возлюбленную богиню, ослепительную и лучезарную. Она стояла у изголовья моей кровати, одной рукой удерживая вокруг стана свою белую тунику, а другою откидывая назад свои длинные светло-русые волосы. Изумление и восторг сделали меня безмолвным и неподвижным. Венера улыбалась.

— Дитя! — сказала она мне голосом гармоничным, как сама гармония. — Дитя!.. Итак, ты меня любишь?..

— Люблю ли я вас?.. — пролепетал я. — Ах! В сто раз, в тысячу раз более моей жизни!.. И вы это знаете, потому что вы богиня, а боги знают все…

— Это правда… — сказала она, — я это знаю.

— Иногда, — продолжал я, — случалось, что богини любили смертных… Богиня, хотите ли вы любить меня?..

— Может быть… — отвечала она. — Как он похож на того, кого я так любила!.. — прошептала она потом. — Как он похож!..

— Разве у меня черты Марса или Адониса?.. — вскричал я в порыве безумной радости.

Венера опять улыбнулась.

— Ни то ни другое, — сказала она.

— Но на кого же я похож? — спросил я.

— На твоего прадеда: на храброго и благородного кавалера Альберика де ла Транблэ…

— Как, богиня, вы любили моего прадеда?

— Более моей жизни!..

— Несмотря на Вулкана?..

— Вулкану не было до этого никакого дела… Я любила твоего прадеда, он любил меня… я была его любовницей. Я умерла двадцати лет, оставив ему мой портрет. Я была хороша; он хотел увековечить воспоминание о нашей пламенной и краткой любви и велел изобразить мои черты в образе Венеры…

— А когда жил мой прадед?..

— Двести двадцать лет тому назад…

— В таком случае вам…

Венера перебила меня, улыбнувшись в третий раз, и сказала:

— Мне все еще двадцать лет, потому что я бессмертна…

В эту самую минуту я почувствовал на моем лице душистые волны светло-русых волос любовницы моего прадеда… Сладостное дыхание коснулось щеки моей… Ее руки обпили меня… Губы, сухие и горячие, прильнули к моим губам… Я закрыл глаза — и не помню, что было после… кажется, я потом заснул.

Когда я проснулся во второй раз, было уже светло, и я лежал один на моей постели. Светло-русая Венера заняла опять на обоях свое вековое место и по-прежнему, лучезарная и полуобнаженная, выходила из своей перламутровой раковины…

— А, любезный кавалер! — вскричал регент с веселым смехом. — На этот раз, как я полагаю, вы сознаетесь без труда, что ваше чудесное приключение было не что иное, как анакреонтическое сновидение, которое снилось нам всем раз двадцать…

— Извините меня, ваше королевское высочество, — возразил Рауль. — Но я не могу в этом сознаться.

— Однако богиня, без сомнения, не оставила ни фазана, ни рябчика для убеждения в том, что приключение ваше было не сном, а действительностью?

— Она доказала это другим образом, ваше высочество…

— Каким же это образом, позвольте спросить?

— Она оставила на моей постели три розы из своих волос… а это было в январе…

— У вас на все готов ответ, кавалер!..

— Я рассказываю, ваше высочество, только то, что было.

— Нет возможности сомневаться, и я объявляю себя убежденным!.. Теперь посмотрим, скажите же мне, что случилось после? Вернулся ли к вам обольстительный призрак в первую пятницу следующего месяца?..

— Я должен сказать более…

— Вот как?..

— Вероятно, Венера была пристрастна к любви еще более, нежели Гюберт к охоте…

— И я нахожу, что Венера была права! — подхватил герцог Орлеанский.

— Любовница моего прадеда вернулась на другую ночь…

— Черт побери, кавалер! — сказал Филипп. — Верно, ей понравилось с вами!.. Итак, она пришла на другую ночь?

— Точно так, ваше высочество… потом и на следующую ночь… Наконец через три месяца…

— Она перестала приходить? — перебил герцог Орлеанский.

— Извините, ваше высочество, она возвратилась бы, конечно, но меня отец отослал на несколько месяцев на берега Средиземного моря, потому что я побледнел и исхудал от бессонных ночей…

— Что же, впоследствии ваше здоровье поправилось?..

— Как нельзя лучше. Для того чтобы выздороветь, мне стоило только удалиться от моего восхитительного, но опасного вампира…

— Но когда вы выздоровели, вы, верно, вернулись в замок Ла Транблэ?

— Вернулся, ваше высочество.

— Что же тогда случилось?

— Ничего, ваше высочество.

— Призрак не являлся?

— Нет, и по очень простой причине…

— По какой?

— Отец мой — я так никогда и не смог узнать почему — велел снять и отнести в кладовую мифологические обои; я нашел во второй комнате такую же деревянную обшивку, как и в первой.

— Но ведь была и третья комната?

— Была, ваше высочество.

— Тоже с обоями?

— С обоями, и в ней-то поместили меня в тот вечер, когда я возвратился в замок Ла Транблэ.

— Обои в третьей комнате, — продолжал Рауль, — были самой странной и любопытной вещью, какую только можно вообразить. Они были сделаны в эпоху очень отдаленную, и мне невозможно определить время точным образом. Они представляли царицу Савскую, приносящую подарки царю Соломону. Наивный рисовальщик, по рисункам которого были сделаны эти обои, придал большей части лиц угрюмые и свирепые физиономии. Соломон — великий Соломон!.. — несмотря на свой восточный костюм, больше походил на атамана разбойников, нежели на царя иудеев, мудрость и красота которого вошли в пословицу. Придворные его напоминали отставных солдат, а иерусалимские дамы имели вид женщин легкого поведения. Среди всей этой странной обстановки одна царица Савская представляла черты тонкие и приятные, исполненные прелести и правильности. Ее большие темно-голубые глаза, несколько продолговатые, были осенены длинными черными ресницами. Так же, как и у Венеры, волосы у ней были светло-русые, удивительно густые и вьющиеся. Словом, чтобы дать полное понятие о ней, я скажу, что, заимствовав самые очаровательные прелести у каждой из красавиц, составляющих украшение и радость ужинов вашего высочества, и соединив все эти прелести в одной женщине, нельзя было бы получить более совершенный, более гармонический образец красоты, какой представляла собою молодая царица Савская.

— О! О! — весело перебил Рауля регент. — Вы были соперником вашего прадеда, а теперь хотите сделаться соперником царя Соломона!! Берегитесь, кавалер, мы вас назовем влюбленным в обои.

— Я принужден вывести ваше высочество из заблуждения, — отвечал Рауль, — на этот раз дело идет не о любовном приключении.

— В таком случае я отказываюсь от своих слов и прошу вас продолжать.