— Сопротивляются… — сказал человек с галунами.

— Кто же вы?.. — пролепетал испуганный привратник.

— Мы имеем приказ регента! — отвечали ему. — Хотите отворить, да или нет?..

— Отворю… сию минуту отворю, благородный господин… Я потому не отворял, что не знал…

— Хорошо.

Швейцар в самом деле немедленно отворил дверь трепещущей рукою, потому что самый сильный и глубокий испуг овладел им. Трое мужчин вошли, а два всадника остались на часах на улице.

— В котором этаже спальная синьоры? — спросил человек с галунами.

— В первом.

— Есть у вас свечка или лампа?

— Есть…

— Принесите же поскорее.

Швейцар повиновался и тотчас воротился с лампой. Свет от этой лампы, осветив лицо полицейского, — читатели наши, конечно, давно уже узнали его — позволил увидеть, что этот человек был смугл как мулат и преклонных лет, по крайней мере судя по его глубоким морщинам и совершенно седым усам. Произношение у него было какое-то горловое и странное, очень неприятно поражавшее слух,

— Покажите нам дорогу, — сказал он.

— В спальную синьоры?

— Да.

— Угодно вам, чтоб я позвал горничную барыни?..

— Нет.

— Но если барыня уже легла?..

— Она встанет…

— Нельзя ли ей доложить?..

— Невозможно.

— Барыня никогда не поверит, что я не виноват ни в чем, и когда вы уедете, непременно мне откажет…

— Не беспокойтесь!

— Но…

— Довольно!.. ступайте!..

Эти последние слова были произнесены таким повелительным тоном, что бедный привратник не смел более сказать ни слова. Не успев ничего накинуть на себя, несчастный прошел через двор в одних панталонах, туфлях и колпаке. Отворив дверь в сени, он трепещущими, нерешительными шагами пошел по прекрасной лестнице, покрытой великолепным пунцовым ковром с большими цветами. Эта лестница вела в первый этаж. Полицейский и двое солдат шли за ним.

Наверху лестницы дрожавший от страха швейцар отворил белую с позолотой дверь, которая вела в переднюю. Пройдя потом две большие залы, он вдруг остановился.

— Ну? — спросил его полицейский, — что ж вы нейдете далее?..

— Потому что не знаю, куда идти… вот это дверь в будуар барыни, а это в ее спальную… но я не знаю, в спальной ли барыня или в будуаре…

— А вот мы сейчас это узнаем, — сказал полицейский. И движением руки приказав одному из солдат подойти к одной двери, сам направился к другой.

В эту минуту Антония Верди, удивившись и испугавшись, что слышит шум так близко от себя, встала с дивана. Так как у ней не было недостатка в мужестве, она хотела узнать, откуда происходит этот шум, и, быстро отворив дверь, очутилась лицом к лицу с полицейским. В первую минуту изумления она отступила шага на два назад и вскрикнула. Полицейский со своей стороны сделал два шага вперед и вошел в будуар. Он слегка поклонился молодой женщине и сказал ей тем горловым и странным голосом, о котором мы уже говорили:

— Я имею честь говорить с мадам де ла Транблэ, выдающей себя за синьору Антонию Верди?..

— Да, — отвечала молодая женщина, призывая всю свою твердость, — я действительно мадам де ла Транблэ, или, если хотите, Антония Верди…

Полицейский опять поклонился.

— Мадам де ла Транблэ, я вас арестую, — сказал он потом.

— Вы меня арестуете?.. — повторила Антония, побледнев.

— Имею эту честь.

— Но это невозможно!..

Полицейский поклонился в третий раз, не говоря ни слова.

— Берегитесь!.. — вскричала молодая женщина, и глаза ее сверкнули гневом.

— Чего, позвольте спросить?..

— Вашего поступка. Знаете ли вы, что я фаворитка Филиппа Орлеанского, регента Франции?..

— Или по крайней мере одна из сто вчерашних фавориток, — заметил полицейский, — да, я это знаю.

— Знаете ли вы, что этот отель подарен мне регентом?..

— Знаю как нельзя лучше.

— Знаете ли вы, наконец, что Филипп Орлеанский, регент Франции, не простит тому, кто дотронется до волоска на голове моей или покусится на мою свободу, хотя бы на один час?..

— Я знаю все это, — возразил полицейский, — но я знаю также и то, что его королевское высочество Филипп Орлеанский, регент Франции, еще менее просил, если я нарушу его формальные приказания…

— Вы хотите сказать, что исполняете приказание регента?..

— Смею вас уверить в этом.

— Стало быть, у вас есть предписание?..

— Есть.

— Я имею право посмотреть его?..

— Вот оно…

Полицейский вынул из кармана пергамент с государственной печатью, развернул этот пергамент и подал его Антонии открытым. Она пробежала глазами с изумлением и испугом, который легко понять, следующие строки:

«Мы, Филипп Орлеанский, первый принц крови и милостью Божией регент Франции,

Приказываем и повелеваем Пьеру-Шарлю Водуа, комиссару дворцовой команды, немедленно отправиться в улицу Серизэ в Париже в дом мадам де ла Транблэ, выдающей себя за Антонию Верди, захватить там вышесказанную госпожу и, не дозволяя ей иметь сообщение с кем бы то ни было и по какой бы то ни было причине, отвезти ее в место, указанное словесно вышеупомянутому Пьеру-Шарлю Водуа».

Затем следовали число, подпись регента и печать. Пергамент выпал из рук Антонии Верди.

— В немилости!.. — прошептала она, — арестована!.. Но что-же я сделала?

Полицейский поднял пергамент, положил его в карман и отвечал:

— Не знаю…

— Куда вы меня везете?..

— Я имею приказание не объяснять вам этого.

— О! Боже!.. Боже!.. — вскричала молодая женщина, ломая руки. — Но я погибла!.. погибла!..

Полицейский неприметно пожал плечами, как человек пресыщенный сценами такого рода, и так как Антония Верди совершенно уже потеряла всю свою твердость и продолжала стонать и отчаиваться, он сказал ей сухим тоном:

— Поторопитесь, сударыня: приказание формальное, и я не должен терять ни минуты…

— Однако вы не можете же увезти меня в таком виде… — пролепетала несчастная женщина.

— Отчего же, сударыня?

— Я почти не одета…

— Наденьте платье, если хотите, только поскорее…

— При вас? при этих мужчинах?..

Полицейский опять пожал плечами, но на этот раз уже очень заметно.

— К чему это такая комедия?.. вы беспрестанно ужинали в Пале-Рояле! Мне кажется, что этого довольно…

Антония не сказала ни слова, надела наскоро черное платье и набросила на плечи шелковую мантилью.

— Могу я взять с собой какую-нибудь одежду? — спросила она.

— Не нужно.

— А денег?..

— Вы не будете иметь в них нужды.

— Но что же будет с моим домом… с моими людьми?..

— Обо всем этом позаботятся.

Антония рыдала.

— Вы готовы?.. — спросил полицейский.

— Готова.

— Пойдемте же…

Взяв за руку молодую женщину и скорее увлекая ее, нежели поддерживая, полицейский быстро повел ее по всем комнатам, с лестницы и через двор. Дверь на улицу оставалась отпертой. Полицейский хлопнул в ладоши. Черкая карета, сопровождаемая четырьмя всадниками, тотчас подъехала. Полицейский отпер дверцу и сказал:

— Садитесь.

Антония повиновалась. Полицейский сел возле нес. Дверца была заперта ключом. Два солдата влезли на запятки — и печальный экипаж, Б сопровождении четырех всадников, с великим шумом покатился по мостовой спящего города. Окна в карете были закрыты подвижными ставнями, и темнота в ней была глубокая, так что пленница решительно не могла иметь никакого сообщения с кем бы то ни было.

Доехали до ворот Парижа — Антония Верди не знала, до которых. Полицейский опустил ставень и закричал солдатам, стоявшим у заставы:

— По повелению регента — государственных пленников!

Солдаты отдали честь, и карета проехала. Когда стук колес затих на немощеной дороге, полицейский мог расслышать раздирающие душу рыдания пленницы. Он, по-видимому, нисколько не был ими тронут или, по крайней мере, не старался предлагать ей те пошлые утешения, в которых мужчины, несмотря на свои лета и положение в свете, никогда не отказывают женщине молодой, прелестной и находящейся в горести, даже если эта женщина виновна и заслужила свое несчастие. Впрочем — нам кажется, что читатели должны были заметить — полицейский действовал скорее как враг, удовлетворяющий свою ненависть, нежели как агент, только исполняющий поручение.