Рауль поклонился и начал:

— В моей фамилии существовало довольно странное предание насчет последних обоев, которые я имел честь описать вашему королевскому высочеству; но прежде я не слыхал об этом предании, и мне рассказал его старый слуга уже Б то время, когда я перешел в третью комнату.

Предание это утверждало, что один из моих предков, возвратясь из второго крестового похода, привез с собою портрет царицы Савской, портрет подлинный, неопровержимый, который со времен царя Соломона, как бесценное сокровище, хранился, переходя от отца к сыну, в одном иудейском семействе, жившем в окрестностях Иерусалима. Предание не говорило, купил ли предок мой этот портрет или насильно завладел им. Впрочем, это была неважная подробность. Вернувшись во Фракцию и в свое поместье с этой драгоценной находкой, предок мой поспешил заказать обои, в которых царица Саба должна была представлять главное действующее лицо. Обои были сделаны и прибиты на стену. С того времени оригинальный портрет исчез, а обои остались…

— Итак, — спросил регент, — черты, воспроизведенные на обоях вашего замка Ла Транблэ, действительно черты той царицы, которую царь Соломон любил более всех?

— Так, по крайней мере, утверждает предание, и скоро, я думаю, ваше высочество не будете более в этом сомневаться…

— Продолжайте, кавалер, — сказал герцог Орлеанский, — я вас слушаю… Мы все слушаем вас с неослабевающим интересом…

— Ночи охоты и любви в двух первых комнатах, — продолжал Рауль. — убедили меня, что видения, хоть, может быть, и в другом роде, непременно явятся мне и в третьей комнате… поэтому я нисколько не удивился, когда в одну ночь, после того как я заснул спокойным и глубоким сном, я вдруг был разбужен звуками музыки, сначала тихой и нежной, а потом громкой и торжественной. Странный свет наполнял комнату и становился с каждой секундой все ярче и ярче. Все лица на обоях как будто оживились. Царица склонялась перед Соломоном, у ног которого эфиопские невольники складывали подарки, между тем как народ, неся на плечах своих безобразных и губастых идолов, толпился позади юной царицы. Мое пробуждение прервало эту сцену. Царица Савская перестала заниматься Соломоном и, подойдя ко мне, сказала:

— Тебе страшно?

Давно освоившись с подобными сценами, я гордо отвечал:

— Девиз моей фамилии: Транблэ не дрожит!

Этот ответ, казалось, совершенно удовлетворил царицу, потому что она тотчас сказала:

— Да, твой род силен и славен доблестными подвигами… Потому-то я и пришла к тебе…

— Кто вы? — спросил я.

Кто была она, я это знал, но мне приятно было услышать это от нее самой.

— Я Балкида, дочь Гадаба и царицы амиаритов, та самая Балкида, которая пришла из города Мареба, столицы царства Сав, предложить моя подарки и мое сердце сыну Давида, Солиману-бен-Дауду, которого вы называете Соломоном.

— Итак, царица» вы любили этого Солимана-бен-Дауда, сына Давида и Бетсабеи?..

— Более моей жизни!..

— А заплатил ли он вам любовью за любовь?..

— Он любил только одну меня.

— Уверены ли вы в этом, царица?..

— Как уверена в том, что меня зовут Балкидой.

— Как! Несмотря на его семьсот законных жен и четыре тысячи наложниц?..

— Несмотря на все это… Впрочем, когда я пришла к нему принести в дар мою любовь и мою девственность, он имел против меня ужасное предубеждение…

— Осмелюсь ли спросить, какое?

— Так как невозможно было опровергнуть красоту моего лица и стана, Солиману-бен-Дауду сказали, что у меня козлиные ноги и что я прячу их под платьем…

— И Солиман-бен-Дауд поверил этому?..

— Дурному всегда верят, особенно когда дурное нелепо и неправдоподобно…

— Как же вы оправдались, царица?..

— Мои клеветники сами доставили мне средство… Они убедили сына Давида выстроить для моего приема дворец с хрустальным полом. «Когда Балкида войдет в этот дворец, — сказали они, — она подумает, что на мраморе вода, поднимет платье и откроет свои козлиные ноги, которые докажут, что она женский демон…» Дворец был выстроен. Я пришла и, в самом деле подумав, что на полу вода, подняла платье, как предвидели мои враги, и в этом движении обнажила мои напрасно опозоренные ноги, на каждом пальце которых было по перстню, усыпанному бриллиантами, сапфирами и другими драгоценнейшими каменьями.

— Что же сказал тогда Солиман-бен-Дауд?

— Он наказал смертью тех, которые солгали, и с этой минуты отдал мне свою душу и научил меня тайнам, которые делали его таким могущественным.

— Так у Солимана-бен-Дауда были тайны?..

Царица Савская глядела на меня две или три секунды с презрительным сожалением. Улыбка приподняла ее розовые ноздри и пунцовые губки. Потом она сказала мне:

— Разве ты не знаешь, что Солиман-бен-Дауд был величайший чародей на свете?.. Разве ты не знаешь, что он повелевал стихиями и что, по его голосу, мертвецы выходили тотчас из своих могил?..

Я совершенно этого не знал, но, стыдясь моего неведения, которое так оскорбляло Балкиду, отвечал с смирением:

— Извините меня, царица, я забыл. Но, — прибавил я через минуту, — разве вы удостоили явиться ко мне только затем, чтобы напомнить об этом?..

— Нет.

— Вы имели другую причину?

— Имела.

— Могу я узнать?

— Я хочу заплатить тебе, потомку Гюга де ла Транблэ, рыцаря крестовых походов, долг признательности!..

— Разве мой предок Гюг де ла Транблэ оказал вам какую-нибудь услугу?..

— Величайшую. Ему — так как он велел воспроизвести меня на этих обоях в моей земной оболочке, обязана я тем, что оживаю на этом свете в известные дни и часы.

— И вы выбрали меня, чтобы заплатить этот долг?

— Да.

— Очень благодарен, царица! Принимаю заранее и с закрытыми глазами все, что бы вы ни сделали для меня… — вскричал я.

— Я сделаю многое, — возразила Балкида, — потому что открою тебе некоторые из чародейских тайн Солимана-бен-Дауда…

— И царица одержала свое обещание? — с живостью перебил Рауля герцог Орлеанский.

— Сдержала, ваше высочество.

— Как?.. Она вам передала знания и могущество Солимана…

— Не совсем, ваше высочество, потому что тогда я был бы могущественнейшим из людей, могущественнее, нежели все государи на свете! Она научила меня только некоторым тайнам своего царственного любовника, и то немногое, что я знаю из магии и чародейства, узнал я от нес…

— Итак, могущество вызываний… это могущество, о котором вы сейчас говорили?..

— Мне передала его царица Савская.

— Странно!.. Странно и удивительно!.. — прошептал герцог Орлеанский, погрузившись в глубокую задумчивость, которая, впрочем, была непродолжительна.

Скоро он поднял голову и спросил:

— Но после того, кавалер, видали ли вы Балкиду?..

— Очень часто, ваше высочество.

— До которых пор это продолжалось?

— Это продолжается до сих пор… Редко случается, чтобы я пропустил месяц или два, не призывая ее. Она всегда приходит на мой зов… Я расспрашиваю ее, и она отвечает мне… Я советуюсь с ней, и она руководит мною…

— Как? — вскричал регент вне себя от изумления, — вы еще и теперь вызываете ее?..

— Да, конечно!.. Ваше высочество, только на этот раз дело идет не о вызывании… Не тень вызываю я из глубины мрака силою моих заклинаний… нет… а царица, изображенная на обоях, вдруг становится живым существом…

— Стало быть, таинственные обои еще существуют?

— Существуют, ваше высочество.

— Конечно, в Пикардии?

— Нет, ваше высочество.

— Где же?

— Здесь, в Париже. Я считаю царицу Саба моим добрым гением и не расстаюсь с ее изображением…

— В таком случае я могу ее увидеть?..

— Непременно… если ваше королевское высочество этого желаете…

После этих последних слов Рауль бросил на маркиза де Тианжа взгляд, в котором видна была вся гордость упроченного торжества. Филипп Орлеанский продолжал:

— Значит, я могу присутствовать при чуде… могу быть свидетелем этого удивительного преобразования?..