— Пожалуй, не стоит ссориться с венецианцами! — улыбнувшись, сказал я Бонифацию де Верону, который сопровождал меня, а затем обратился к своему наследнику, кивнув на девочку: — Александр, познакомься с сестричкой.

— Она мне не сестричка! — дерзко произнес мальчишка, который тяжело переживал разлуку с Ханией и ее детьми.

— Мать его умерла год назад, некому прививать хорошие манеры, — сказал я в его оправдание молодой вдове.

— Я позабочусь о нем, — улыбнувшись, пообещала Беатриче.

Видимо, и я оказался не так плох, как она боялась. Наверняка ей сказали, что я — барон, а не дикий, необразованный и невоспитанный альмогавар, но ведь и бароны бывают разные.

— Переоденься к пиру. Черный цвет тебя старит, — тихо, чтобы больше никто не слышал, сказал я.

Она, в двадцать-то лет, приняла мое замечание всерьез. У молодой вдовы порозовели от смущения щечки. Видимо, придется ей позаботиться и о манерах своего нового мужа. Или мне о её чувстве юмора.

Бонифация де Верона я назначил маршалом графства, после чего местная знать окончательно успокоилась. Даже поговаривали, что им здорово повезло. Каталонцы, получив владения, не шибко церемонились со своими подданными. Кто-то женился на вдове или дочери бывшего владельца фьефа, а кто-то, как Тегак, выгнал на улицу, не дав даже еды на дорогу. Хотя надо признать, что каталонцы и сицилийцы, а также примкнувшие к ним за время похода венецианцы, валахи, болгары, ромеи, как-то сразу остепенились и принялись налаживать хозяйство. Тем более, что началась посевная. Большинство грозных воинов было из крестьян. Они на собственном опыте знали, что надо требовать с подданных. Но в семье не без урода. Кое-кто начал продавать свои земли и не только. Говорят, в Афинах образовалась невольничий рынок. Сперва там продали пленников, не сумевших выкупиться, а теперь перешли на крестьян, которые достались вместе с земельным наделом.

Затем я вызвал к себе эвбейского представителя венецианского банка, в котором хранились мои деньги. Банковское дело было молодо, поэтому и банкиры еще не мимикрировали, а всем своим внешним видом выдавали свою мошенническую сущность. По крайней мере, у того, что предстал передо мной, я не только подержанный автомобиль, но и подержанную телегу не купил бы. Зато улыбка у него была на зависть любому янки. Так улыбаются только лепшему френду или конченому лоху. Что удивительно — у банкира были светло-русые волосы, как и у моей новой жена. Моя память, привыкшая к тому, что подавляющее большинство итальянцев в двадцать первом веке будет жгучими брюнетами, отказывается перестраиваться на нынешнее преобладание среди них натуральных блондинов.

Я отдал ему расписки о получении от меня денег на хранение и сказал:

— Замени их на одну и процент не помешает повысить. Допустим, в два раза, до четырех.

— Мы так много никому не платим! — изобразив искреннее сожаление, воскликнул банкир.

— Тогда выплатите все деньги. Даю вам неделю, — сказал я.

— У нас здесь нет такой большой суммы. Придется подождать не меньше месяца, пока привезут из Венеции, — сообщил он и продолжил торговаться: — Я уверен, что сеньора маркграфа устроят три процента. За несколько лет набежит значительная сумма.

— Четыре процента, — стоял я на своем. — Не уверен, что пробуду здесь несколько лет.

— Маркграф собирается покинуть нас?! — с прекрасно сыгранным сожалением произнес венецианец.

— Вполне возможно, — ответил я. — Если мне предложат за маркграфство хорошие деньги, с удовольствием продам его и куплю другое в Арагоне.

— А чем это не нравится? — поинтересовался банкир.

— Уверен, что здесь еще долго будут воевать. Сначала между собой, а потом с турками, — ответил я.

— У маркграфа уже есть покупатель? — спросил он.

— Всего пять дней назад послал гонцов к нескольким правителям, — соврал я.

— Если не секрет, к кому? — продолжил венецианец расспрашивать.

— В том числе к генуэзцам и ромеям, — мило улыбнувшись, сказал я.

— Зря! Они обязательно обманут! — предупредил банкир.

— Это не так просто сделать, — сказал я и вернулся к нашим процентам: — Значит, мы договорились на четыре?

— Придется нашему банку уступить такому важному клиенту, — согласился венецианец. — У меня будет просьба: не спеши с продажей маркграфства. Может быть, Венецианская республика тоже поучаствует в торгах и заплатит больше.

— Мне без разницы, кто купит, — произнес я, хотя предпочел бы продать именно венецианцам. — Будешь писать об этом дожу, не забудь захватить письмо Беатриче. Она хочет похвастаться деду, что новый муж оказался не хуже погибшего.

— Никто в этом не сомневался! — лизнул на прощанье банкир.

Как сказать! Беатриче очень даже сомневалась. С предыдущим мужем секс не шел ей впрок. На ее счастью (или несчастье?), Альберто Паллавичини не отличался хорошим здоровьем, напрягал не часто. В плане здоровья я выглядел получше, что сперва не сильно ее радовало. Ровно до первой брачной ночи. К утру она сделала вывод, что было бы неплохо, если бы я был еще здоровее. Теперь она при каждом удобном и не очень случае подходит ко мне, чтобы хотя бы дотронуться: моё! Лиана не может долго без дерева. У женщин одно на уме. Это одно они старательно приписывают противоположному полу, чтобы не платить за свои желания, прикрываясь той частью женщин, которым не повезло встретить опытного и по-своему талантливого мужчину.

Видимо, банкир, забирая письмо, рассказал Беатриче о моем желании продать маркграфство Бодоница и Негропонт. Она тут же прилетела в мой кабинет, который по моему приказу оборудовали в дальнем углу зала, выгородив деревянными щитами и завесив коврами. Первым делом Беатриче уселась мне на колени, окутав облаком цветочного аромата.

— Почему ты продаешь маркграфство? — огорченно спросила она.

— Никто ничего пока не продает, — ответил ей. — Просто я поделился с банкиром соображениями, что в Арагоне или, допустим, в Венеции жить было бы спокойнее. Или тебе хочется опять стать вдовой? Надеешься, что с третьим мужем будет еще лучше?! — шутливо произнес я.

— Лучше уже некуда, — счастливо улыбаясь, молвила Беатриче и поерзала на моих коленях, чтобы догадался, о чем именно она сейчас думает.

— Тем более, — сказал я. — Лучше быть счастливой патрицианкой, чем несчастной графиней.

— А куда ты хочешь перебраться? В Арагон или Венецию? — поинтересовалась она.

— Думаю, в Венеции было бы лучше, — ответил я. — Дожем меня, конечно, не выберут, но патрицием буду. Денег у меня хватит и на роскошный палаццо, и на красивую и спокойную жизнь. Устал я воевать.

— Мне тоже здесь не нравится, — призналась Беатриче. — Все мои подружки и знакомые остались в Венеции. Они завидовали мне, что стала женой маркграфа.

— У титулов есть странное свойство: не они тебе служат, а ты им. Как ни странно это звучит, но чем выше поднимаешься, тем меньше принадлежишь себе, тем несчастнее становишься, — поделился я житейским опытом.

— Как ты решишь, так пусть и будет, — произнесла она и, судя по печальному личику, попрощалась с титулом маркграфини. — Надо написать об этом дедушке!

— Ни в коем случае! — остановил я. — Тогда нам намного меньше заплатят.

— И правда! Дедушку заставят сбить цену, насколько возможно, — согласилась Беатриче.

Она мне много чего успела рассказать про управление Венецианской республикой. У них там такие строгости! Дож имеет меньше власти и прав, чем президент страны с развитой демократией в двадцать первом веке. Зарплату ему платят раз в квартал. Взятки брать нельзя, иначе повесят высоко и коротко в прекрасном месте — между двумя колоннами на Пьяцетте. Разрешается принимать в подарок розовую воду, бальзамы, лечебные травы, бочонок вина, одно животное или не более десяти птиц. Переговоры с главами других государств только с разрешения Совета десяти и в присутствии кого-либо из его членов, как и вскрывать официальную корреспонденцию. И вообще, любое решение принимается только после детального обсуждения со своими шестью советниками, Советом десяти и в присутствии государственного прокурора, который не имеет права голоса, но вносит предложения и разъясняет юридическую сторону вопроса. Важные дела и вовсе решаются на заседании Большого совета, состоявшего из пяти сотен патрициев. Самое смешное, что были желающие стать дожем. Впрочем, выбирали в дожи вне зависимости от желания кандидата. Процедура была очень сложной и запутанной, а в конце из нескольких достойных выбирали методом жеребьевки. Отказаться нельзя, как и от назначения на любую другую государственную должность. Каждый патриций обязан был выполнять решение Совета. Утешением служила высокая зарплата. Впрочем, меня это не пугало, потому что знал, что мне, как чужаку, ничего не поручат.