— Жадность, друг мой, это все жадность. Мало местным олигархам быть финансовым, экономическим, социальным и политическим центром десятка секторов, так они хотят еще и промышленным стать.

— После нашего налета не станут, командир.

— Это точно. Ладно, иди, планируй, рассчитывай, командуй, а я восстанавливаться буду.

— Командовать, сэр?

— Ты эту кашу заварил, тебе и расхлебывать.

— Озвучивать правду нецелесообразно, сэр.

— Да уж понимаю, не совсем тупой, — муркнул отмахнувшись, а то еще начнет доказывать ерунду всякую.

Семьдесят Седьмой не стал из пустого в порожнего переливать, поднялся, поклонился, насколько с его особенным корпусом такое возможно было, козырнул и, бодро моргая индикаторами, на выход из медотсека потопал. Я же пальчиком меддроида поманил и, когда тот подошел — за протеиновой бурдой отправил. Гадость-то она гадость, но легкоусвояемая и в моем положении — зело полезная. Так что, думаем о жаренной курочке с карри и работаем ложкой, наворачивая помесь йогурта с желе. «И не сметь о насморке вспоминать», — подбодрил сам себя, открывая пасть и забрасывая первую порцию.

Не обращая внимания на капли дождя, граф Дуку стремительно шагал к космической яхте. Его черные сапоги с серебристыми застежками разбрызгивали собравшуюся в мелкие лужицы воду, но ему совершенно не было дела до будущих пятен на обуви. Дыша, словно марафонец на финише, он ворвался в роскошный центральный отсек кораблика, протопал в кабину пилота и отдал распоряжение немедленно стартовать. Дроид-пилот пискнул, поинтересовавшись точкой прибытия. Удостоив робота взглядом налитых кровью глаз, граф смирил гнев и буркнул: «Кристофсис». Орать на исполнительную железяку, и уж тем более расплавить ее молниями Силы — это слишком.

Удивительным образом обмен рублеными репликами с дроидом помог Дуку совладать с обуревавшими его чувствами. Немного пометавшись по шикарному светлому ковру, испачкав его великолепные узоры и отвесив пинка сунувшемуся не вовремя наводить чистоту роботу-уборщику, он рухнул в массивное кресло. Утонув в объятьях обивки из натуральной кожи, граф активировал режим массажа. Стало еще чуточку легче. Под ощущение движения, расслабляющую вибрацию и включенную телекинезом аудиосистему, Дуку сосредоточился на дыхании. Сейчас он не собирался проваливаться в транс и тем более медитировать. Он всего лишь смирял себя, мысленно убеждая в необходимости немного подождать. Получалось плохо, в голову навязчиво лезли воспоминания недавнего совещания, но все же он справлялся. Отстранялся от вызванной обидой ярости, тушил пожар ненависти, старательно затаптывал угли раздражения.

Да уж, заседание Совета Конфедерации прошло совершенно не так, как рассчитывал он. Вместо того, чтобы немедленно лишить Свеза полномочий, арестовать и осудить, презренные торгаши чуть ли в ладоши не хлопали. Не такой реакции он ожидал от них, совсем не такой. «Забыл, с кем дело имею, по себе мерил», — сумел признать и объяснить свой промах Дуку. Когда ему сообщили о воровстве командующего Свеза, он пребывал в ужасно взвинченном состоянии.

Растерянность от всего учиненного катаром не шла ни в какое сравнение с информацией о свалившемся с инфарктом Палпатине. Дуку оказался потрясен новостью настолько, что буквально в ступор впал, а потом, когда осмыслил — опрометью в зал для медитаций кинулся. Собственное здоровье проверил, со стыдом и ужасом обнаружив множество проблем, и порадовался тому, что как раз сердце у него совсем не вызывает нареканий. Затем, прямо там, в зале, его начали посещать весьма и весьма интересные мысли. «В бездну ситхов с их Великим планом!» — решил он тогда, осознавая, что Дарт Сидиус ему и даром не нужен. «Слабак! Да если б мне шестьдесят, а не восемьдесят было, я бы таких дел при его возможностях натворил!», — бушевал и злорадствовал граф. «К демонам! У меня и Повеличественней план найдется!» — прокричал он вскакивая и бросаясь прочь из зала.

Именно тогда, поддавшись эмоциям и поспешив, он разослал приказы и собрал экстренное заседание Совета КНС. Именно тогда все пошло наперекосяк с самого начала. «Ах-ах, ну как же так», — мысленно передразнил Ганрея граф. Ничтожные слизни увидели в Свезе себя. Да они все буквально умилялись, когда он предоставил им доказательства махинаций командующего!

Волна воспоминаний чуть не обратила прахом все усилия Дуку по самоконтролю. Его вновь начало потряхивать, когда он мысленно окунулся в поток нечистот, образованный из мыслей и эмоций членов Совета. Они, словно родители или наставники, в открытую обменивались одобрительными взглядами, когда он рассказал о том, как Свез поставил своих людей править Талом, а заодно и всем сектором. Они, с явной досадой, разочарованно кривились, слушая о схемах махинаций. Но расстраивала их лишь примитивность и топорность. Впрочем, она же и радовала. В мыслях советников отчетливо мелькало нечто сродни тому, что не может же Свез быть идеальным во всем. «Подумаешь, ворует, ну и что? Платить надо больше, за такие-то таланты и успехи. Предлагаю перезаключить контракт!» — слова Шу Май, первой озвучившей мысли и чаянья советников, тогда прозвучали для Дуку приговором.

«Старый дурак», — вздохнул он мысленно, наконец-то справившись с эмоциями. Какой там лишить полномочий и арестовать, они теперь за него горой стоят. «Великолепно же воюет», — саркастически фыркнул граф. А ведь это он отдал приказ Везмакису атаковать Кристофсис! Он распорядился немедленно выдвигаться Тренчу! «Тупые дроиды!», — скрипнул зубами Дуку, вновь принимаясь за дыхательные упражнения. Смирить обиду оказалось трудно. Возможно потому, что он все же понимал ее несправедливость. Осознавал, что элементарно завидует и сам виноват в упущенной славе стратега.

Получившие его приказ, штабные дроиды разработали планы, оформили их, и, в соответствии с регламентом, направили на утверждение командующему. Свез, только-только закончивший громить Эриаду и отошедший с остатками сил к Салласту, внес чисто символические правки, поставил подпись и — нате вам! Гениальный полководец и непревзойдённый флотоводец вновь одержал великолепные победы. Народ ликует, сети захлебываются, республиканские вояки испариной покрываются от одной только мысли сойтись с ним в бою, Совет патокой истекает и конкурс на разработку ордена его имени объявить собирается. И как в таких условиях прикажете собственный Великий план воплощать? Командующий ведь понимает — у советников деньги и власть, особенно, если он их поддержит. И того и другого у Совета больше, чем у графа!

«Наемник», — презрительно скривил губы Дуку. «Хорошо, что он решил Кристофсис посетить, там-то я ему голову и снесу», — пробормотал Дарт Тиранус, отстраняясь от эмоций джедайским методом и машинально касаясь рукояти меча. Все же, техники ситхов давались ему хуже. Как-никак, он семьдесят с лишним лет иными пользовался. «Старую собаку новым трюкам не научишь», — философски пожал плечами успокоившийся граф Дуку, напрочь игнорируя тот факт, что у него весьма неплохо получаются молнии Силы.

Забившаяся в угол Ассаж, все последнее время изображающая из себя тень, разрывалась от внутренних противоречий. Планы наставника не были для неё секретом. Поступки, оговорки и наконец недавнее выступление на Совете — сомнений в намереньях графа не оставляли. Вот только, эти самые планы ей совершенно не нравились. Понять мотивы мастера она могла легко, даже разделить их, но ее сердце болезненно сжималось, когда она вспоминала Свеза. Это было глупо, но она ничего не могла с собой поделать. Она любила эту ехидную, наглую, клыкастую образину.

«Наверное, во мне проснулась кровь первой из нас», — думала она, вспоминая историю собственной расы. В конце концов, все датомирские ведьмы являлись потомками человека и забрака. Межвидовое скрещивание, добровольно осуществленное при помощи Силы, оставило своеобразный отпечаток на психологии потомков.

Долг перед учителем, верность клятве, просто уважение и граничащее с обожествлением восхищение схлестнулись в ней с не менее сильными чувствами. Итогом этого противостояния стало короткое сообщение Свезу и обещание себе убить его не колеблясь, если он не внемлет ее посланию. «Пожалуйста, сбеги, ну что тебе стоит? Ну ты ведь можешь», — молила она его мысленно, прекрасно понимая — он не побежит. И все же, робкая надежда жила в ней до самого приземления, и умерла лишь при виде одиноко стоящей на поле космодрома фигуры.