Но, к сожалению, по окончании каждого удачного заклятья, а были ещё такие, которые формировались, но кроме свечения так и не обретали заветную форму, не давали никого эффекта, увы, не сплетаясь в должную обороняющую фигуру, она чувствовала как теряет жизненные силы и ориентир в пространстве, как в груди что-то сдавливает, кровь подступает к горлу, а порезы на плечах и предплечьях открываются с новой силой, не желая заживать.

И чем дольше она пребывала в ослабленном состоянии, тем сложнее и опаснее для неё было вообще не применять защитную магию. Но при этом именно применение магии изнуряло её даже сильнее физической активности: прыжков к врагу и от врага, отражения летящих к себя, попыткам сдержать натиск и нанести свой карающий смертельный удар.

Затягивающиеся схватки отдаляли её от остальных, изнуряя сильнее, а вокруг сбегалось всё больше и больше неприятелей, смыкая строй и перекрывая все пути для отступления. И не смотря на всё это, Гала продолжала уверенно сражаться, держась с успехом даже одна против нескольких оппонентов, обрушивая на них мощные удары лезвия, отрубающего руки, сносящие головы, протыкающие их лишённые доспехов тела насквозь.

Нимрод использовал дымовые завесы для отвлечения внимания, и заодно, чтобы получше скрыться от бегущих на них банд неприятеля, дабы не попасть в кольцо окружения. Однако и сам начинал задыхаться в дыму, уже серьёзно отдалившись от того же Стромфа. Но там впереди и вовсе разгоралось большое сражение. Капитан Крэйн, хмуря брови, со всей сосредоточенностью бился сразу с тремя вооружёнными саблями корсарами.

Эльф-шпажист Кифлер ловко пронзал неприкрытые воротами глотки, скользя среди вражеских воинов, однако быстро выдыхался, несмотря на умелые выпады. Теперь уже ему потребовалась защита Стромфа, рванувшего прикрыть от лязгающих лезвий и бьющего своим клинком-фламбергом в ответ, расчищая путь для своих.

На пару они слаженно работали, стараясь прикрыть и защитить друг друга, пока пролетевший между ними топор не заставил отскочить в разные стороны. А метатель орудия имел целый запас тому подобных, побрасывая их, словно уличный цирковой артист, жонглируя небольшими мясницкими тесаками-топориками, начиная метать их в сторону эльфа.

Кифлер, как и все вокруг, не мог позволить себе ни секунды отдыха, словно танцор на углях, прыгающий то вправо, то влево от летящих в него орудий, но при этом всё ближе и ближе приближаясь к ухмыляющемуся оппоненту, который лишь перед колким ударом, пронзившим шею, сменился в лице из самоуверенного на ошарашенный, удивлённый и даже напуганный вид, застывший на нём уже навечно.

А едва эльф нагнулся, чтобы что-то подобрать с тела павшего метателя, как мимо просвистел ещё один колун. Шпажисту сильно повезло склонится именно в тот момент, когда в него целился неприятель, однако предстояло теперь рвануть к тому и продолжать сражение.

Отскочивший в другую сторону Стромф уже прикрывал Нину, блокируя массивные удары множества сабель по рукам и броне молодой девушки, давая той время хорошенько размахнуться здоровенным клинком, чтобы изрубить и задеть сразу нескольких атакующих неприятелей.

Замыкавший весь растянувшийся взвод и окружённый аж тремя телохранителями Диего, да к тому же увлечённый игрой помпезного гимна на скрипке, старающийся вслушиваться в звучащую вокруг мелодию гимна, чтобы вместе со всеми военными музыкантами попадать в такт, не замедляясь и не ускоряя должный ритм, совсем с трудом ориентировался в пространстве, не видя даже, куда идёт.

По итогу он просто споткнулся об одно из убитых тел, с криком рухнув на землю и разломив в щепки свой ценный музыкальный инструмент. Напуганный этим событием, не верящий своим глазам, приподнимая на струнах деревянные обломки, он даже не обратил внимание, как всех трёх кадетов, обернувшихся на него расстреляли в спины вражеские стрелки, занимавшие новую позицию.

Его в таком положении заметил Нимрод, отвлекшийся от изрезанного его клинком врага и уже был готов помчаться на помощь, но падающий исполосанный по кровоточащему телу лезвием речной корсар вонзил в ботинок алхимику свой звездчатый кортик. Пригвоздил стопу завопившего кадета к земле, да ещё и удерживал поверх за рукоять, вращая оружие в свежей ране.

Дёргая изнывающую ногу со вспыхнувшей адской болью, кадет пытался ту вытащить из хватки валявшегося неприятеля, а тот из последних сил тянулся к своему поясу левой рукой, вынимая ещё один припрятанный кортик дирк уже плоский, с деревянной рукояткой.

Колкие удары последовали по ноге сбоку, прямиком сквозь мышцы икры. Что было сил пират вонзал лезвие в плоть, вынимал обратно и опять втыкал своё оружие в подергивающуюся ногу, не давая Нимроду времени сопротивляться. Одёрнуть в нарастающей агонии свою истерзанную конечность он никак не мог. Один кинжал пригвоздил к земле, другой скользил, словно в мягкое масло, оставляя крупные кровоточащие ранения. Наконец взмахом клинка Нимрод отрубил правую кисть злоумышленника почти по локоть, вырывая ногу из издевательского пыточного плена, но устоять на другой уже никак не мог.

Так что упал, и хватался за раны, не зная даже, как теперь их перевязать, как вставать и продолжать движение. Как хотя бы отползти поближе к стене или вовсе вернуться на территорию замка в надежде на лечение. Сквозь страдания и мучительные боли, он всё же старался перетянуть раны штаниной, заодно планируя срезать рукав, сделать повязку, вот только времени на это всё не было.

Он успел лишь выхватить бутыль пшеничного спирта, чтобы облить и промыть свои раны, как рядом оказался подползавший и ещё живой корсар. Без правой руки, без живого места на груди, однако всё ещё не желавший отступать и умирать. Зажатый в пальцах оставшейся передней конечности четырёхгранный кортик теперь снова взмыл вверх и принялся колоть бедро и ковырять незащищённый живот алхимика-самоучки.

Корсар так и двигал оставшейся рукой, неистово мстя за собственную грядущую смерть, которую уже предвкушал, и крепко сжимая морской кинжал, пронзая брюхо незадачливого алхимика, пока силы совсем его не покинули, и он вместе с Нимродом не остался лежать на земле со стеклянным взором и истекать кровью, растеряв последние крупицы жизни из своего тела.

Златокудрый юноша не успел ни порвать рубашку, ни промыть и перебинтовать рану, ни выпить какое-то из своих наготовленных по разным случаем напитков. Многочисленные раны на теле уже не давали возможности даже подняться и вообще согнуться, чтобы сесть и хоть как-то себе помочь. Распластавшись на спине он лишь с сожалением смотрел туда вдаль, где время словно замедлялось, всё становилось таким томным и неторопливым, но него самого уже не было никаких сил и возможности добраться в ту сторону.

Туда, где среди валявшихся тел трупов его товарищей сидел на земле несчастный скрипач Диего, растерянный и уже ничего не соображавший, приподнимая пальцами остатки своей скрипки, когда сбоку в него уже неслись злобные колкие стрелы со стороны врага, пронзая и грудь, и шею, и висок…

Никто даже не оглянулся, не прервался, глядя на истекающий кровью труп, здесь смерть была уже в самом естественном порядке вещей. Но все боялись, что этот день может стать последним, даже те самые люди, бегущие на штурм замка. Страх их не был столь силён, чтобы отступить от немеченой цели, и за каждым свои причины оправдывали кровавую битву, несмотря на то, что шансы были невелики, никто из них не желал просто так умирать и сдаваться на чью-то милость, каждый разбойник держался до последнего.

Глаза нападавших пылали злобой и яростью, многие из них теперь пытались обойти основной центр боя и проникнуть в город, приблизиться к воротам. И вот там уже натыкались на стоящий отряд стрелков, удачно расставленных по этажам стенам и галереям башням. Войска лучников сейчас служили последним оплотом на защите города, и никто не имел права прорываться через них. Они это прекрасно понимали и со всей серьёзностью относились к происходящему сражению, внимательно следя за творящимся вокруг.