— Спасибо, — отозвалась Дебора, пригубив кофе.

— Так интересно, что на самом деле мне любопытно было бы услышать окончание вашей истории.

Он не поддразнивал ее, не отвергал то, что она говорила. Что-то еще проявилось в его глазах. Знание и печаль. Это было приглашение, почти мольба, и оно обещало не только вопросы, но и ответы.

— Ладно, — кивнула Дебора. — Что ж, я бы рассказала, как двое экспертов по микенским предметам, вероятно, работающие в вашем музее или, так или иначе, подчиняющиеся ему, отправились в Атланту, чтобы встретиться с владельцем коллекции и договориться о возвращении тела в Грецию — в ожидании экспериментального подтверждения его подлинности. Примерно в то же самое время в Атланту, чтобы завладеть коллекцией, приехал и некий русский, хотя, действовал ли он сам по себе или служил своей стране, мне неизвестно.

Во всем этом она была совершенно уверена. Однако у истории было две различные концовки, и Дебора не знала, какую излагать первой.

— Когда греки увидели вещи, они захотели забрать их немедленно, но у владельца возникли возражения, и результатом стали некие разногласия, обернувшиеся насилием...

Попадреус жестом остановил ее. Секунду он просто сидел, подняв ладонь, со слегка страдальческим выражением на лице, а когда заговорил, Дебора поняла, что ее тон явственно выдал неуверенность.

— Давайте попробуем другой вариант концовки.

— Увиденное производит сильное впечатление на двоих посредников — атташе по культуре, или как уж пожелаете их назвать, — начала Дебора, — настолько сильное, что они хотят забрать тело с собой для дальнейшего осмотра. Ричард соглашается и разрешает им взять витрину с телом и погребальными дарами. Он рад, что тело Агамемнона вернется в Грецию, и по-прежнему намерен передать оставшуюся часть коллекции музею. Уже после ухода забравших тело греческих посредников появляется кто-то еще и обнаруживает, что опоздал и пропустил сделку, которую надеялся предотвратить. Этот человек убивает и Ричарда, и русского, который изображал из себя бродягу, чтобы следить за происходящим в музее. Тем временем греческие посредники тщательно изучают тело и приходят к выводу, что оно не подлинное. Они решают не отправлять его в Грецию и скрываются, боясь попасть под подозрение в убийстве Ричарда.

— И, — уныло добавил директор музея, — поставить в неудобное положение свое правительство. Глупо зайти так далеко, чтобы получить подделку, не имеющую исторической и культурной ценности.

Дебора понимала, что на более прямое признание ее правоты рассчитывать не приходится.

— Значит, Ричарда убил кто-то другой? — спросила она.

— Греческий народ по праву гордится своим прошлым, — сказал Попадреус. — Это помогает нам сохранять чувство того, кто мы есть. Но я не верю, что грек — кто бы он ни был — одобрил бы убийство живого человека ради того, чтобы привезти домой мертвого.

Он помолчал и словно съежился, признав свое поражение.

— Ричард Диксон был человеком принципиальным и другом греческого народа. Предмет, который он предложил, оказался не тем, чем он его считал, — чем не материал для древней трагедии? Горькая и дорого обошедшаяся нам пилюля... Примите мои искренние соболезнования.

Дебора уставилась в пол. Она не знала точно, кого он имел в виду, говоря о «нас», Но вроде бы и ее тоже, и это неожиданно ее тронуло. Никакого подходящего ответа в голову не приходило.

— Вы опоздаете на самолет. — Попадреус встал.

Дебора тоже встала, заставив себя улыбнуться:

— Спасибо за кофе. Он у вас замечательный.

— Здесь вам будут очень рады. Всегда.

Франция, 1997год

Два дня назад Рэндолфу Фиц-Стивенсу исполнилось восемьдесят семь. Врачи говорили, что ехать неразумно, возможно, даже опасно, но он отмахнулся от предупреждений. Рэндолф ждал этого полжизни и не собирался отказываться от задуманного. Больше полувека рылся в архивах и ведомостях, финансировал погружения, инициировал международные запросы. Полвека без результатов — только насмешки всех тех, кому он доверялся. Всех, кроме сына. Маркус захотел бы быть рядом, увидеть утраченное сокровище, но Маркус отговаривал бы его ехать в нынешнем состоянии, так что пусть лучше остается в неведении.

Еще несколько дней, и Агамемнона, царя Микен, привезут в Англию! Потом — и только потом — начнутся переговоры с Британским музеем. Если Рэндолф сам не доживет до того дня, когда героя Троянской войны положат под фризом Парфенона, спасенным лордом Элджином, организационные вопросы утрясет Маркус.

Он еще тогда понял, что с бумагами не все чисто. Неразбериха последних дней войны и последовавших за ними первых дней мира была административным кошмаром. Неудивительно, что бессовестные американцы смогли ускользнуть с грузом, который обязаны были отправить в другое место, и что проследить дальнейшую судьбу груза по документам не удалось. Однако он и помыслить не мог, что его драгоценное сокровище затонуло вместе с каким-то безвестным кораблем и что через пятьдесят лет в результате движения подводной отмели обломки этого корабля вынесет на скалы у берегов Бретани.

Двенадцатилетний мальчишка нашел полусгнивший от морской воды ящик, из которого вынул несколько безделушек, чтобы продать в местной антикварной лавке. Только когда Маркус наткнулся на обсуждение древности некоей амфоры, он понял, что читает о бесценных реликвиях, за которые его семья уже заплатила много лет назад. Пережило ли само тело путешествие и — хуже того — годы под водой? Зависит от методов консервации. Но если уцелел хотя бы осколок кости, это окупит все деньги, все годы.

Посредник утверждал, что содержимое не пострадало, хотя не мог обосновать это утверждение ничем, кроме смутных ощущений. На вопросы о возможном участии других покупателей он отвечал уклончиво, но Рэндолф не сомневался, что перебьет любую цену. Он по-прежнему хранил фотографии — теперь сильно выцветшие и помятые, — полученные несколько десятков лет назад от пройдохи-американца. Он должен сам лично заявить о праве собственности. С какой стороны ни посмотреть, эти ценности уже его.

Англичанин сидел за металлическим столиком в кафе и ждал. Посредник опаздывал на час. Рэндолф цедил чай (или как еще можно назвать результат помещения пакетика с заваркой в чашку чуть теплой воды) и пытался не думать о том, как поедет назад, даже мельком не увидев посредника — не говоря уже о самом теле.

Через деревенскую площадь, устремив взгляд на дворик кафе, широко шагал какой-то человек.

Наверное, посредник.

Раздражение Рэндолфа из-за того, что его заставили ждать, растаяло как туман.

— Мистер Фиц-Стивенс? — уточнил незнакомец, усаживаясь напротив. — К сожалению, мсье Тибодо задержался. Надеюсь, вам смогу помочь я.

— Он не присоединится ко мне? — спросил Рэндолф. Туман возвращался — еще гуще, чем обычно, и на секунду горло перехватило.

— Вопрос скорее в том, присоединитесь ли вы к нему... Вы не возражаете против короткой прогулки? Моя машина припаркована на другой стороне площади.

— Куда едем? — спросил Рэндолф, медленно поднимаясь.

— На пляж, — беззаботно ответил незнакомец. Он говорил без всякого акцента.

Они шли пешком, потом ехали на машине, потом снова шли по твердому темному песку — всего в нескольких сотнях ярдов от места крушения «Сен-Ло», от его развороченного затонувшего корпуса. Небо было затянуто тучами и с каждой минутой темнело, обещая дождь, даже ливень. Рэндолф забыл зонт в кафе. Ноги болели — сегодня он прошел уже больше, чем обычно проходил за неделю.

— Интересно, — сказал его спутник. — Что именно, по-вашему, в этом ящике?

— Тело Агамемнона, царя Греции, сохраненное Генрихом Шлиманом, вместе со всеми погребальными принадлежностями, — ответил Рэндолф. Он произнес это нараспев, словно молитву, благоговейно: знакомый символ веры. — А еще носовая фигура галеона. Впрочем, меня она не интересует.

— Что-нибудь еще? — Спутник сухо улыбался, и хотя Рэндолф не раз видел подобные улыбки, когда рассказывал о том, что, по его мнению, находилось на борту «Сен-Ло», в этой ощущалось что-то другое, более холодное. Он вдруг осознал, что высматривает на пляже людей, и ощутил укол тревоги, что вокруг никого нет.