И картинным жестом фокусника или стриптизера выхватил из-за спины нож. Не такой, как в Греции. Длинный и тонкий клинок, слегка изогнутая рукоятка, крохотная свастика на головке эфеса. Тот самый нож, которым убили Ричарда.

Дебора вдруг поняла, что это нож Кельвина.

Позади был Кельвин, и он быстро приближался, впереди — Белый Кролик, что-то про себя бубнящий, не сводя с нее глаз. Дебора могла бы наброситься на одного из них, но она трезво оценивала ситуацию: застать врасплох не получится, а второй противник быстро окажется рядом. У нее не было оружия, не было возможности сбежать... Шансов никаких.

Она выхватила из сумочки флакон духов. «Шанель № 19». На секунду прицелилась в бритоголового, и он споткнулся — не из страха за глаза, а от смеха.

— Брось, — произнес Кельвин. Он насторожился, словно полагал, что это может быть газовый баллончик. — Никто тебя не тронет. Я только хочу задать несколько вопросов.

— Например? — поинтересовалась Дебора по-прежнему вызывающим тоном.

— Давно ли ты знаешь? И кто еще знает?

— Иди к черту, — отрезала она.

— Сейчас не время для демонстрационного феминизма, — заметил Кельвин.

И потянулся к голени. Раздался короткий треск, как будто отлепляют застежку-липучку, а потом Кельвин выпрямился, наведя на нее небольшой пистолет.

Дебора повернулась и направила пульверизатор флакона на него.

— Сука, — сказал Белый Кролик, по-прежнему презрительно усмехаясь. — Такое жалкое зрелище.

Он быстро шагнул к ней, и Дебора эффектным жестом швырнула флакон на пол. Крохотный взрыв стекла и аромата — отчасти цветочного, отчасти мускусного.

В три длинных шага Кельвин оказался рядом и схватил ее за руку.

— Иди с нами, веди себя тихо и, возможно, переживешь эту ночь.

Даже если он говорит правду, дело слишком далеко зашло. Когда он убедится, что знает все, что знаешь ты... даже раньше - как только он поймет, что о твоем приходе сюда никому не известно, — ты умрешь.

Через несколько часов. Если не меньше.

* * *

Белый Кролик наполовину вел, наполовину тащил ее через музей и квартиру Ричарда, потом на улицу через заднюю дверь на частную стоянку. Там ждал старый синий фургон с единственным окном в кабине водителя. Тот самый, который пытался вытеснить ее с дороги в день, когда она сбежала в Грецию. Окна были сильно тонированные, но внутри горел свет, и кто-то повернулся в их сторону. Еще один бритоголовый парень.

Замечательно. У него личная армия. Собственный Гитлерюгенд.

— Вот развлечение, которого ты не заслуживаешь, — сказал Кельвин. — Поедешь сзади.

— И это должно сделать меня счастливой?

— Конечно, — ответил он. — Ведь ты кое-что искала, разве нет?

Даже теперь, даже перед лицом неминуемой смерти, Дебора ощутила укол любопытства. Оно здесь!

Ей стянули руки за спиной клейкой лентой. Парень грубо втолкнул ее в кузов и, захлопнув дверь, запер снаружи на ключ. Дебора скорчилась на полу фургона. Когда они сели в машину и запустили двигатель, она с трудом повернулась, чтобы рассмотреть стоящий рядом ящик.

Совершенно обыкновенный — или по крайней мере так казалось оттуда, где она лежала: большой деревянный ящик размером с гроб и выкрашенный в черный цвет. Крышку — вероятно, стеклянную — видно не было, и единственное, что нарушало его идеальную обыкновенность, был торчащий на несколько дюймов шнур питания. Сверху на ящик было наброшено тяжелое темное одеяло.

Дебора лежала на полу, ощущая присутствие рядом с собой этого, когда фургон тронулся с места.

Прошло, наверное, минут пятнадцать. Некоторое время в начале и в конце пути они двигались довольно медленно по темным местам и петляющим дорогам, затем поехали быстрее; дома у дороги бросали искаженные отблески мерцающих огней через окна кабины на потолок. Дождь не переставал, и дворники все время гудели и поскрипывали.

Когда они остановились, Белый Кролик вышел первым и отсутствовал около минуты, прежде чем скрип задней двери заставил Дебору поднять голову.

— Тихо, — сказал Кельвин с переднего сиденья. — Вылезай. И без глупостей, или я пробью тебе дырку в голове. Ясно?

Он не шутит.

Дебора молча двигалась назад, пока не смогла спустить ноги на гравий. Парень ждал ее, по-прежнему с ножом, глядя на нее сквозь дождь со злобным весельем.

— В Греции ты меня ранила, жидовка, — сказал он.

Наглый голос, окрашенный самым вульгарным говором, характерным для сельской Джорджии. Совсем еще мальчишеский и, наверное, был бы нелепым — просто стереотип из мультика, — не будь он таким твердым и полным ненависти.

— Это потому, что ты пытался убить меня, деревенщина, — ответила Дебора.

Он дал ей оплеуху — на мгновение Деборе показалось, что у нее лопнула барабанная перепонка. На глаза навернулись слезы, и она невольно пригнулась, закусив губу, чтобы подавить всхлип.

— Не хами, — сказал он.

Дебора выпрямилась, почувствовав, что к ним идет Кельвин.

— Установи пандус, — приказал он парню. — Я присмотрю за ней. И отдай мой нож.

Кельвин бесстрастно встретил ее взгляд, однако, заметив презрение в глазах, пожал плечами и чуть улыбнулся.

— Симпатичный, верно? — Он показал ей узкий клинок. — Кинжал Люфтваффе. Я получил его от наставника.

— От Эдварда Грейвса, — произнесла Дебора.

Лицо Кельвина напряглось.

— Так, а это тебе откуда известно? Ладно, расскажешь мне все, что знаешь и кто еще в курсе, и мы заключим сделку.

— Вроде той, что ты заключил с Ричардом?

— Ричард был паршивым бизнесменом. Мы-то наверняка договоримся.

— Не будь так уверен.

Бауэрс снова пожал плечами:

— Если хочешь быть мученицей, пожалуйста!

— Помоги-ка мне, — сказал бритоголовый. Он двигал большой черный ящик по доскам, приставленным к задней двери фургона. Тот был по-прежнему укрыт темным одеялом.

— Не пробуй бежать, — предупредил Кельвин.

Предупреждение было излишним. Они стояли позади большого каменного дома, в обнесенном стеной дворе с воротами из кованого железа, через которые въехал фургон. Сейчас они были закрыты и, по-видимому, заперты на электронный замок. Бежать было некуда.

Бауэрс повернулся и подпер деревянный ящик на колесах, пока Белый Кролик спускал его на гравий.

— Надо занести в дом, — сказал парень. — А с ней как?

Дебора вдруг почувствовала, что надо что-то сказать, надо отсрочить любое решение, к которому он может прийти.

— Тебе интересно, когда я узнала? — заговорила она. — Давно. Помнишь ночь, которую мы провели в Афинах? Ты тогда сказал, что знаешь, что я имею в виду, когда говорю, как смотрел на людей Ричард? При нашей первой встрече ты сказал, что никогда не встречался с Ричардом. И думаешь, мне не пришло в голову, что никто, кроме нас с тобой, не видел адрес, по которому лаборатория собиралась отослать результаты исследований? Думаешь, мне никогда не приходило в голову, что в Греции какой-то маньяк все время пытался меня убить, а ты был единственным, кому я сообщала по электронной почте свои планы? Что этот маньяк, кто бы он ни был, считал, что я знаю нечто, — нечто, что ты видел на экране моего компьютера, — и никто, кроме тебя, не знал, что я видела письмо, которое ты послал Ричарду в музей? На самом деле, Кельвин, я все поняла даже раньше. Еще в первый день, когда мы познакомились и ты сказал, что этот «варварский» томагавк подтверждает доктрину предначертанной судьбы. Думаешь, я не поняла сразу, что ты — идиот, помешанный на превосходстве белой расы?

Нет. Неправда. Ты должна была понять, но не поняла. Пока не увидела татуировку. По крайней мере тебе следовало бы знать, что мужчина с такой внешностью не будет ухаживать за женщиной вроде тебя.

Их упущение.

Теперь ты вновь обрела антиромантическую дерзость. Очень жаль, что ее не было раньше, когда ты говорила с Кернигой и не сказала абсолютно ничего обо всех нитях, которые начинала увязывать, обо всех мерзких «хлебных крошках», которые вели прямо к дверям Кельвина Бауэрса.