Чекист и я с мольбой посмотрели на профессора, который оказался прекрасным рассказчиком. Чувствовалось, что он безумно любит свою работу и вкладывает в неё душу.

К тому же история — такая штука, к которой невозможно оставаться безучастным.

— Однако, есть все основания предполагать, что монет было больше, и не все из них Рейхель вернул, — произнёс профессор.

— Почему вы так решили? — заинтересовался я.

— Рейхель был страстным нумизматом и владельцем огромной коллекции монет. Природа таких людей вам должна быть известна. Я сомневаюсь, что Рейхель сумел устоять от искушения. Скажу больше — сейчас я уверен, что было как минимум семь таких монет. Одну Рейхель оставил себе, а вторую… Вторую отдал своему помощнику Готлибу Фришу. Его потомка — Евгения Фриша я хорошо знал по нашему московскому кружку нумизматов. Он никогда не показывал мне этот рубль в своей коллекции, но два или три года назад квартиру Евгения обокрали, сам он от сердечных переживаний занемог и слёг в больницу. Незадолго до смерти Фриш признался, что у него был константиновский рубль, воры унесли его вместе с остальными монетами. Мне кажется, что найденный вами рубль из коллекции Евгения. Вы нашли тех воров?

— Боюсь, что нет. Но этот вор или воры похоже тесно связаны с другим делом, которым я сейчас занимаюсь, — задумчиво сказал я.

Перед тем как покинуть учёного, я попросил его написать небольшую докладную записку по ситуации вокруг Гохрана.

Евгений Васильевич удивился:

— Зачем?

— Передам её в руки Дзержинского. Пускай во всём разберётся. Негоже бездарно разбазаривать такие сокровища.

Профессор устало вздохнул.

— Да вы романтик, молодой человек… Думаете, мы не обращались к Феликсу Эдмундовичу? Писали и не раз. В прошлом году была большая проверка, её проводил товарищ Бокий…

Услышав знакомую фамилию, я поморщился как от зубной боли. Слишком много свежих и неприятных воспоминаний у меня было связано с этой непростой фигурой. И боюсь, они ещё долго будут преследовать меня по жизни.

— Расстреляли тридцать пять сотрудников Гохрана, — продолжил профессор. — А толку-то? До сих пор порядок не навели. Драгоценности по-прежнему хранятся без всякой инвентаризации! Как был бардак, так и остался!

— Что, даже массовые расстрелы не помогли?

— Не помогли, — кивнул Шалашов. — Я ж говорю — гиблое место.

— И всё равно — нельзя опускать руки. К тому же я помню, что сказал ваш коллега Иванов насчёт того, как безжалостно и варварски поступают с произведениями искусства. Надо заострить на этом внимание.

— Ну заострите, — вид Шалашова не вызывал энтузиазма.

Кажется, он уже смирился с тем, что не может сломать эту стену.

— У вас имеются ещё какие-нибудь вопросы ко мне?

— Пока нет, Евгений Васильевич.

— Тогда желаю вам всего хорошего! Быть может вы сделаете то, что не получилось у других. А что касается докладной записки… Я напишу её и отправлю к вам курьером. Договорились?

— Конечно, профессор, — кивнул я и самым тёплым образом распрощался с учёным.

Мне всегда импонировали люди подобного склада.

Драгоценную монету в сопровождении чекиста-охранника пришлось возвращать в пресловутый Гохран. Сдавая её, я мысленно пообещал себе, что приложу все силы, дабы разворошить это осиное гнездо. Если понадобится, проем плешь товарищу Дзержинскому и буду являться к нему в ночных кошмарах. Что-что, а упрямства, в хорошем смысле этого слова, у меня хватало.

Не люблю таскать при себе ценности, всегда возникает чувство, словно они жгу карман. Избавившись от монеты, я облегчённо вздохнул и стал прикидывать дальнейший план действий.

Направление Фирша показалось мне самым перспективным. Шалашов сказал, что кражу раскрыть не удалось, но в материалах уголовного дела могли остаться какие-то ниточки или зацепки, способные привести меня к вору, а от него уже к пропавшей Лавровой.

Чтобы разузнать больше подробностей, я отправился в МУР к Коле Панкратову.

К счастью, он не был на выезде, а находился у себя в кабинете, о чём мне любезно сообщил дежурный.

При виде меня, Коля радушно улыбнулся:

— Здорово, сыщик! Каким ветром?

— Надеюсь, попутным, — вернул ему улыбку я. — Как твои успехи?

— Да помаленьку. Тружусь аки пчёлка. Кравцов всё ещё в бегах, ну да ничего — сыщем. Манкевич, как и обещал, дал подробные письменные показания. Со следаком насчёт него я договорился, думаю, отделается условным. Что ещё… Кассира арестовали, Князь и Чума молчат, как воду в рот набрали, ну да нам их признание не больно и нужно. И без него доказательств хватает. Думаю, на днях материалы уйдут в суд, и получат молодчики по полной! — Он довольно потёр ладони.

— Другими словами — не жизнь, а мёд!

— Ну так у нас не только одну кассу обнесли, других происшествий тоже хватает. Если тебе заняться нечем, могу с начальством переговорить — привлекут, — забросил удочку Панкратов.

— Спасибо, Коля, но меня уже озадачили.

Панкратов хотел что-то сказать, но внезапно замер, несколько раз оглушительно, чихнул и полез в карман за носовым платком.

— Расхворался что ли?

— Есть маненько, — кивнул он и показал на открытую форточку в кабинете. — У нас тут сквознячок гуляет, видать, протянуло…

— Так закрыл бы.

— Да я закрываю, только у нас тут обычно народа как сельдей в бочке, без форточки так накурят и надышат — хоть топор вешай, — вздохнул он. — Это тебе хорошо — один у себя на Петровке кукуешь. Начальство уже целую неделю не видел. Так и одичать можно!

— Некогда дичать, Коля. Ты мне лучше скажи — дело о краже коллекции дорогих монет некоего Евгения Фирша тебе знакомо?

— Не-а, — отрицательно мотнул головой он. — А когда твоего Фирша обнесли?

— Года два назад. Хотя может и все три — сведения неточные.

— В двадцатом я на фронте был, громил Врангеля.

— Жаль. Ну в смысле жаль, что не можешь мне помочь, — быстро поправился я.

— Сам не могу, но знаю, с кем тебе стоит переговорить.

— И с кем же?

— О, тебе несказанно повезло, Жора! Я сведу тебя с нашей легендой — самим товарищем Саушкиным, начальником регистрационно-дактилоскопического и справочного бюро МУРа.

— С Владимиром Матвеевичем? — обрадованно воскликнул я.

— А ты его уже знаешь? — удивился Коля.

— К сожалению, нет, но счёл бы за честь познакомиться, — сказал я.

Владимир Матвеевич и впрямь был легендарной личностью из старых, ещё дореволюционных спецов. Обладал фантастической памятью и знал в лицо всех преступников, которые проходили через материалы уголовных дел МУРа. Ему было достаточно всего один раз увидеть человека и он запоминал его на всю жизнь. Именно Саушкин в первые дни после Октябрьской революции защищал картотеку сыскной полиции от уничтожения и эта часть биографии Колычева — героя книги и телевизионного многосерийного фильма «Рождённая революцией», взята из жизни Владимира Матвеевича.

Так что я был несказанно рад выпавшей возможности лично пожать руку знаменитому сыщику.

— Тогда пошли! — решительно поднялся со стула Панкратов.

— Куда?

— В стол приводов. Обычно первую половину дня он проводит там, участвует в процедуре опознавания и установления личности всех задержанных.

— Неудобно как-то, — помялся я. — Помешаем.

Панкратов посмотрел на настенные часы с непременной кукушкой — они добавляли немного уюта в это казённое, пропахшее табаком, помещение.

— Да вроде не должны. По идее всё скоро закончится.

В комнате, куда с утра в МУР привозили задержанных со всей Москвы, Панкратов подвёл меня к невысокому плотному мужчине с тёмными волосами, густой щёточкой усов и короткой рыжей бородкой. У него было широкое открытое лицо, а серые глаза прятались за линзами очков.

— Товарищи, вы ко мне? — поднял подбородок Саушкин.

— К вам, Владимир Матвеевич. Вот у товарища Быстрова появилось к вам дело, — показал на меня Коля.